Плавучий театр - Эдна Фербер

— Не может быть, чтобы ты серьезно думала об этом, Нолли! Плавать вверх и вниз по этим грязным, ужасным рекам! Да еще в такую жару! Ты могла бы жить на даче с Энди. Или поехать в Лондон со мной и Кеном. Кен, скажи же ей, чтобы она ехала с нами! Ну а если тебе это больше улыбается, можешь ехать в Нью-Йорк, в нашу просторную и уютную квартиру, где никогда не бывает такой духоты.

Магнолия подошла к ней.

— Слушай, Ким. Я люблю все это. Люблю реки. Люблю прибрежных жителей. Люблю плавучий театр. Всю эту жизнь люблю. Почему — сама не знаю. Должно быть, это врожденное. Я думаю, все это от твоего дедушки. Но ты его не помнишь. Теперь поговорим о другом. Вы сегодня же уезжаете. Мне нужно сказать вам кое-что. В Фивах, после похорон мамы, у меня был разговор с нотариусом и банкиром. Твоя бабушка оставила большое состояние. Конечно, я была уверена, что ей удалось скопить несколько тысяч долларов. Оказывается, доходы от плавучего театра за последние двадцать пять лет были так велики, что наследство исчисляется в полмиллиона. Эти полмиллиона я дарю тебе, Ким, и Кену.

Само собой разумеется, отказ. Горячие протесты. Уговоры. Колебания. Согласие. Благодарность. Все еще бледный, Кен встал с постели. Ким ударилась в лирику:

— Полмиллиона! Мама! Кен! Это значит, что я могу играть где и как мне угодно! Это значит, что Кен может писать! Боже мой, ведь при желании мы можем открыть собственный театр в Нью-Йорке. Я сыграю, наконец, те роли, которые так давно привлекали меня. Ибсен, Гауптман, Верфель, Шницлер, Мольер, Чехов и даже Шекспир. Мы назовем наш театр «Американским театром», правда, Кен?

— Американский театр! — задумчиво повторила Магнолия. И улыбнулась: — Американский театр!

Ей было ясно, что никто, кроме нее, не понял, какая ирония звучит в этих словах.

Раздался громкий, протяжный звонок к обеду.

Ким и Кен делали вид, что не замечают жары, мух и талого неаппетитного масла. Они перезнакомились со всеми, начиная от повара и кончая капитаном, начиная от инженю и кончая барабанщиком.

— Это великая честь для нас, мисс Равенель… То есть миссис Камерон… Ведь мы так много о вас слыхали!

После обеда Ким и Кен осмотрели весь плавучий театр. Кен все еще чувствовал себя неважно. Но восхищение его театром было так велико, что даже он стал экспансивен.

— Смотри, Ким! Ведь это просто замечательно! Знаешь, мы непременно должны остаться на представление. Нет, кто бы мог подумать! Эти уборные, которые в то же время играют роль жилых комнат!.. Черт возьми!

Элли Чиплей гримировалась в своей уборной, помещавшейся над самой сценой. Она должна была играть в этот вечер в «Дочери плантатора» роль важной дамы, в черном платье и кружевном чепце. Высоких гостей она приняла довольно сдержанно, явно давая им понять, что она не нуждается в их покровительстве. Наклонившись к зеркалу, Элли внимательно изучала свое морщинистое лицо. «И что она может находить в себе хорошего?» — с удивлением думала Ким.

— Мама рассказывала мне, что вы играли когда-то Джульетту?

Элли Чиплей энергично кивнула головой:

— Да, сударыня! Я играла Джульетту. Весь Запад знал меня! Неужели вы думали, что я всю мою жизнь прозябала в плавучих театрах?

— Играть Джульетту в юности — редкая удача. Большей частью актрисы добиваются этой чести годам к пятидесяти. Скажите, дорогая мисс Лавери… — Ким твердо решила смягчить сердце этой старой куклы и была поэтому изысканно вежлива: — Скажите, кто был вашим Ромео?

Но тут судьба посмеялась над Элли Чиплей (Ленорой Лавери), и над вежливостью Ким, и над сценой. Элли задумчиво провела пуховкой по щекам, прищурила свои старые глаза, скривила поблекший рот, погрузилась в раздумье и, наконец, покачала головой:

— Мой Ромео?.. Позвольте-ка… Позвольте-ка… Я не помню, кто был мой Ромео.

Наступил момент отъезда.

— О Нолли, дорогая, полмиллиона!

— Нет, мама, очень страшно оставлять тебя в этом забытом Богом и людьми местечке. Мухи, негры, грязь… И эта ужасная желтая река, которую ты любишь больше, чем меня! Стой на верхней палубе, мамочка, чтобы мы могли видеть тебя как можно дольше!

В плавучем театре стали зажигать лампы. На берегу, как всегда, собралась толпа зевак. Наступали сумерки. На пристани, на крутом берегу, на дороге — всюду виднелись негры, фермеры, рабочие, горожане. Любопытство и жажда развлечений толкали их к «Цветку Хлопка». Где-то зазвучала песня. Раздался громкий топот шагов по деревянным сходням. Тихонько зазвенело банджо.

До железнодорожной станции Ким и Кен ехали на этот раз не в автомобиле, а в прекрасной карете, которая принадлежала Партинье Энн Хоукс, а от нее перешла по наследству к Магнолии.

— Мама, дорогая моя, ты ведь приедешь к нам в Нью-Йорк, как только у тебя закончится сезон, не правда ли? В октябре или ноябре. Да? Ты обещаешь? Ты приедешь?

Ким расплакалась.

— О Кен, я не могу расстаться с нею! — сказала она сквозь слезы.

— Ей будет хорошо здесь, дорогая. Посмотри на нее! Что за молодец!

На верхней палубе плавучего театра «Цветок Хлопка» стояла Магнолия Равенель. Изящный силуэт ее четко вырисовывался на фоне догоравшего заката. Она как будто выросла. Неистощимая сила чувствовалась в ней. На губах ее играла улыбка, но выражение глаз было суровым и решительным. Она пристально, не мигая, смотрела на залитую солнцем воду. Правая рука была поднята в знак прощального приветствия.

— Она великолепна, Кен! — воскликнула Ким, заливаясь слезами.

— Какая неукротимая мощь! Миссисипи и мама — родные сестры.

Крутой поворот. Маленькая роща. Река, плавучий театр, стройная величавая фигура на палубе — все осталось позади.

Примечания

1

От англ. hawk — ястреб.

2

Darling — дорогой, любимый (англ.)