Избранные произведения - Осаму Дадзай

«Пей, пей, не жалей! — засмеялась старуха, растягивая сморщенный рот, точно желая подбодрить девушку. — Чем больше пьешь, тем дольше живешь!» Другая пожилая женщина одобрительно закивала, и все дружно засмеялись.

Неожиданно старик с золотым кольцом на пальце повернулся в мою сторону и сказал:

«Вам тоже обязательно надо много пить. Для ослабленного организма это самое лучшее!»

Его слова прозвучали как приказ. Видно, из-за моей впалой груди и торчащих ребер он принял меня за поправляющегося после тяжелой болезни. Приказной тон старика раздражал, но никак не отреагировать было бы с моей стороны невежливо. Изобразив любезную улыбку, я поднялся. От резкого холода меня сразу охватила дрожь. Девушка молча протянула мне алюминиевую кружку.

«Спасибо», — сказал я еле слышно, взял кружку и, подражая ей, не стал вылезать из бассейна, протянул руку, отвернул кран и машинально начал пить. Вода была солоноватой. Вероятно, минеральный источник. Много не выпьешь, но я все же одолел три кружки, потом сердито поставил кружку на место и поскорее сел, погрузившись по шею в воду.

«Ну что, полегчало?» — самодовольно спросил старик с золотым кольцом.

Я не сразу ответил. Наконец, хмурясь, слегка кивнул и выдавил:

«Да».

Жена, наклонив голову, хихикала. Какое там облегчение! Я дрожал от страха. Увы, по своей натуре я не умею поддерживать непринужденную светскую беседу, и теперь более всего страшился того, что старик вздумает завязать со мной разговор. Не желая опростоволоситься, я хотел лишь поскорее убраться отсюда восвояси. Я посмотрел в сторону девушки. Она, как и прежде, запрокинув голову, смирно сидела на корточках, зажатая стариками. Лицо оставалось безучастным. Мое присутствие ее нисколько не смущало. Я не выдержал. Пока старик с кольцом не успел вновь со мной заговорить, я поднялся, шепнув жене:

«Пошли! Я так и не смог согреться».

Быстро вылез из купальни и начал вытираться.

«Я еще побуду здесь», — жена решила не отступать.

«Что ж, тогда пойду домой один».

Пока я в раздевалке второпях натягивал на себя одежду, в купальне начался оживленный разговор. Видимо, мое надменное молчание и рыщущий взгляд своей неуместностью стесняли стариков, поэтому, стоило мне уйти, все вздохнули с облегчением, сбросили натянутость, и сразу же потекла непринужденная беседа. Даже моя жена заговорила так, будто имела дело со своими старыми друзьями, пустившись в подробнейший рассказ о своих прыщах. Пропащий я все-таки человек! Ни с кем не могу быть на дружеской ноге! Кляня себя за нелюдимый характер, я уже собрался уходить, но не удержался и еще раз взглянул на девушку. Она все так же неподвижно сидела под защитой двух безобразных, дряхлых тел, сияя красотой, как самоцвет.

Чудесная девушка! Радость от встречи с ней я спрятал поглубже в потайной ларец сердца.

В июле жара достигла своего пика. Циновки так раскалялись, что невозможно было ни прилечь, ни присесть. Я подумывал, не сбежать ли в горы на горячие источники, но в августе мы собирались переехать в пригород Токио, и в преддверии неминуемых расходов наскрести лишних денег на поездку в горы не представлялось возможным. Я сходил с ума. Решив, что если подкорнать волосы, голове будет немного прохладнее и может быть, наступит хоть какое-то прояснение, я направился в парикмахерскую. Пошел наудачу, все равно куда — пусть грязно, лишь бы нашлось свободное место. Но куда ни заходил, везде было полно народа. Хотел заглянуть в маленькую мастерскую, приютившуюся в проулке напротив бани, но и там, судя по всему, все было занято. Я уже собирался пройти мимо, когда хозяин, выставив голову из окна, крикнул, опытным глазом угадав мое намерение:

«Желаете подстричься? Мигом устроим!»

Натужно улыбнувшись, я толкнул дверь и вошел в парикмахерскую. Сам я не обращал внимания, но со стороны мои волосы, отросшие длинными патлами, выглядели совершенно неприлично, поэтому, подумал я пристыжено, хозяину парикмахерской и не составило особого труда угадать мое желание. Парикмахер был лет сорока, совершенно лысый. Круглые очки в толстой оправе и узкие губы делали его лицо комичным. У него был ученик-подмастерье. Иссиня-бледный и тощий. Тонкий занавес отделял парикмахерскую от гостиной, откуда доносились голоса нескольких человек, которых я в начале но ошибке принял за клиентов.

Я опустился в кресло. Снизу вентилятор гнал на меня прохладный воздух, я почувствовал себя спасенным. Это была опрятная мастерская, украшенная цветами в горшках и аквариумом. В жару стричься — самое милое дело, подумал я.

«Пожалуйста, сзади подровняйте покороче!» — мне, с моим неповоротливым языком, потребовались все силы, чтобы выдавить из себя даже эти несколько слов. Произнеся их, я посмотрел в зеркало — лицо было претенциозным, страшно напряженным, рот стянут, выражение — спесивое. Несчастный я человек! Даже до парикмахерской не могу дойти, не напустив на себя важности. Мне стало себя жалко. Вновь посмотрел в зеркало— в глубине отражался цветок. Девушка в простом зеленом платьице, сидевшая у окна. Я только сейчас ее заметил. Впрочем, особо не заинтересовался. Ученица? Дочь? — мельком пронеслось у меня в голове, и больше я уже не обращал на нее внимания. Но через какое-то время я обратил внимание, что девушка, вытянув шею, то и дело поглядывает на меня из-за спины в зеркало. Несколько раз наши взгляды встретились в зеркале. С трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться, я вдруг подумал, что где-то уже ее видел. Стоило мне заинтересоваться ее лицом, как теперь уже она, словно добившись желаемого, перестала смотреть в мою сторону. Довольная собой, она прижалась лбом к стеклу и глазела на прохожих. Кошки и женщины: молчишь — зовут, подойдешь — убегают, так, кажется. И эта девушка, скорее всего бессознательно, усвоила подобную повадку. Пока я досадовал на нее, девушка, скучая, взяла с соседнего стола бутылку молока и начала пить прямо из горлышка. Тут только я догадался. Больная. Та самая — оправляющаяся после болезни девушка с прекрасным телом. Так и есть. Молоко помогло вспомнить. Мысленно я попросил у девушки прощения, что запомнил ее груди лучше, чем лицо. Сейчас ее дивное тело было скрыто под простеньким зеленым платьицем, но я знал его до самого дальнего закоулка. И это знание наполняло меня счастьем. Даже почудилось, что мы с ней в каком-то близком родстве.

Я невольно улыбнулся девушке в зеркале. Заметив это, она без тени улыбки резко поднялась и медленно прошла в сторону гостиной за занавеской. Ее лицо ничего не выражало. Я вновь заподозрил ее в слабоумии. И однако, я был полностью удовлетворен. Мне казалось, что я свел прелестное знакомство. Пока парикмахер, скорее всего отец девушки, щелкая ножницами, состригал мои волосы, я нежился в прохладе и испытывал бесконечное блаженство.

Вот, собственно, и вся безнравственная история.

Кузнечик

перевод А. Фесюна

Я ухожу от Вас. Вы — обманщик. Возможно, я и сама в чем-то не права. Вот только не знаю, в чем. Мне уже двадцать четыре. В этом возрасте себя не переделаешь, даже если очень захочешь. Вот если бы умереть, как Иисус Христос, а потом снова воскреснуть… Я знаю, что самоубийство — великий грех, поэтому хочу расстаться с Вами и хоть немного пожить так, как считаю правильным. Я боюсь Вас. Может быть, в этом мире только так, как Вы, и нужно жить, но я больше не в силах терпеть.

Пять лет прошло с тех пор, как я пришла в Ваш дом. Мне было тогда девятнадцать. Я переехала к Вам весной, почти сразу же после смотрин. Отец и мать были против нашего брака, теперь-то я могу в этом признаться. Даже младший браг — он только-только поступил тогда в университет — и тот беспокоился и спрашивал, как взрослый: «Ты уверена, что не пожалеешь?»

Я боялась рассердить Вас и потому не рассказывала, что у меня были два других предложения. Подробностей я не помню. Один из этих людей окончил юридический факультет университета Тэйкоку и готовился стать дипломатом. Мне показывали его фотографию. У него спокойное, жизнерадостное лицо. Его рекомендовал господин Оанэ из Иэбукуро.

Вторым был тридцатилетний инженер, служивший в компании отца. Многое забылось за эти пять лет, но, кажется, он был старшим сыном в большой семье, занимал приличное положение в обществе и был хорошо обеспечен. Он очень нравился моему отцу, они с матерью советовали остановить свой выбор на нем. Его фотографии я, кажется, не видела.

Конечно, теперь это не имеет никакого значения, но я решила рассказать все, что помню. Пожалуйста, не смейтесь, мне это неприятно. Я вовсе не хочу уязвить Ваше самолюбие. Мне самой очень тяжело. Поверьте, у меня и мысли не было, что с другим мне жилось бы лучше. Так думать было бы нечестно и глупо. Да мне и не нужен никто другой. Не смейтесь. Когда Вы смеетесь, я теряюсь. Я ведь говорю совершенно серьезно. Выслушайте же меня до конца.