Закатные гарики. Вечерний звон (сборник) - Игорь Губерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Игорь!! У тебя расстегнута ширинка!» Я конфуз этот довольно ловко ликвидировал (не зря листы большие со стихами я всегда держу в левой руке), но помню с этих пор, что главное в одежде – вовсе не дороговизна модного покроя.
Я на большинстве концертов различаю в зале много лиц (когда прожектора не бьют в глаза чрезмерно). Горячка завывания стихов меня не ослепляет полностью. Возможно, это следствие того, что получал образование я в те благословенные (по дисциплине) времена, когда и старшеклассника могли поставить в угол за плохое поведение. И много, много раз торчал я, неподвижно стоя, на сидящую взирая публику. Отсюда, вероятно, и закалка. Видя зал, я часто натыкаюсь взглядом на людей, весьма неодобрительно смотрящих на меня. И мысленно гадаю: для чего ж они сюда пришли? Ведь явно удовольствия не получают. Неужели для того, чтоб некую поставить галочку: мол, были, слушали, похабщина и пошлость. Однако же записок оскорбительных мне получать, по счастью, много лет не доводилось. А наоборот – полным-полно:Когда хозяин – мелкий гад
и нету жизни от обмана —
раскройте книжку наугад
и перечтите Губермана.
Но двусмысленные – где вослед за одобрением скрывается хула – я получал и до сих пор не знаю, как к таким запискам относиться.
Блаженствую, глаза смежив,
все через жопу, как всегда:
язык великий русский жив
в устах пархатого жида.
Я помню, как прочел эту записку вслух, но зал лишь добродушно засмеялся, и не стал я обсуждать последнюю строку. Поскольку если есть в записке что-нибудь скандальное, то зал немедля чутко затихает. У меня так было в Волгограде (или в Омске, точно я уже не помню) – кинули на сцену маленький листок с двустишием:
ЖИДеньких строчек наслушавшись ваших,
ночью поеду евреев ебашить.
Так это и было написано – с тремя первыми заглавными буквами. И в зале воцарилась тишина. Я к ней готов был, я похожее послание однажды получал. Но много лет назад, и я тогда изрядно разозлился, было легче. И поэтому сейчас я медленно сказал, что автор – безусловно смелый человек, поскольку побоялся подписать свое хотя бы имя, и его на сцену пригласил: мол, выходи и вслух нам расскажи свои недомогания по этой части. Но никто, естественно, не встал.
– Но если ты такой трусливый, как же ты кого-нибудь ебашить будешь? – продолжал я ту же тему, лихорадочно ища идею, чтоб нарушить в зале тишину. Вот, кажется, нашел.
– Голубчик мой, – сказал я с ласковой заботой, – для чего же ты сюда пришел? Ведь ты какому риску подвергаешься, теперь твои приятели тебя же засмеют, что ты интеллигент!
И тишина сломалась с облегчением. Такое же почувствовал и я.
Еще я очень помню тишину, которая внезапно вдруг повисла, когда я прочитал совсем нейтральную записку:
«Вы где-нибудь работаете, служите, числитесь, получаете зарплату?»
– Друзья мои, – ответил я, – нигде я не служу и не работаю. Меня содержите вы!
Мне хлопали так бурно, словно ожидали, что я скрою этот удивительный источник своего земного пропитания.
Совсем иную тему я начну с истории, рассказанной мне устно. В Москве однажды, на Тишинском рынке, моя добрая знакомая увидела типичного грузина (я имею в виду кепку), торговавшего цветами. В основном там были хризантемы дивной красоты. И на куске фанеры обозначена цена: «Один херзантем – 5 рублей». Моя знакомая (филолог) так обрадовалась тексту, что спросила продавца, кто это написал. А он, чего-то забоявшись, тихо ей ответил:
– Тебе – по три отдам.
Так вот отдельная тематика записок – объявления. В начале самом я прошу мне присылать их – кто что помнит из былой или текущей жизни, и коллекция моя растет из года в год. Хотя немногие из объявлений остаются в папке у меня, но зрительская щедрость поразительна, и нечто новое мне достается всякий раз. Вот первые, что мне попали под руку.
В Ташкенте объявление на рынке – о колготках: «Женский трус с длинным рукавом».
А вот это – из Москвы, но грамотное столь же: «Кандидат филологических наук сымет комнату».
«Мироныч! Прокомментируй объявление: „Девушка без образования ищет работу по специальности“».«Зубопротезные работы в области рта». Листочек на столбе: «Продам щенка породы сэр Бернар».
Ценник в деревенском магазине: «Помада для губ лица».
«Делаем копии с любых документов. Подлинник не требуется».
В Одессе на Привозе – вывеска на магазине возле туалетов: «Французские духи в разлив».
И в том же городе – в подъезде дома объявление (скорей, совет житейский):
Берегите с ранних лет
совесть, воду, газ и свет!
Реклама прививок против полиомиелита – в поликлинике: «Две капли в рот, и нет ребенка-инвалида!»
«Купите котят! Недорого! Пятьдесят рублей ведро».
«Кодирую от онанизма. Гарантия – три дня».
«Новый вид услуг! Женские тампоны – доставка и установка».
В той же Одессе: «Мастерская по изготовлению импортных зонтов».
«Удаляю волосы со всех частей тела. Куплю паяльную лампу и керосин».
«Похоронное бюро „Энтузиаст“. Для постоянных клиентов – скидка».
Объявление в какой-то российской газете (город не написан, к сожалению): «Выйду замуж за еврея любой национальности».
А в Америке на русском языке – уже десятки (а скорее – сотни) местных маленьких газет. Легко себе представить, что там пишут, объявляя, что желают познакомиться. Но я одно лишь приведу такое объявление. В нем столько информации содержится, что на большую книгу размышлений запросто хватило бы ее. На книгу, очень грустную для далеко не худших представителей мужского пола:
«Молодая женщина с ребенком познакомится с мужчиной для серьезных отношений. Людей творческих профессий прошу не беспокоиться».
Мне жутко жалко, что растаяли на письменном столе и снова в папку улеглись послания, полученные мной из разных залов. Спасибо всем, кто мне их посылал. Огромное душевное спасибо!
А закончу я эту главу – одной запиской, беспримерной по ее пугающему простодушию. Я оцепенел, ее читая. О невидимой, но безусловно существующей реальности меня спросила (явно доверяющая мне) какая-то читательница из России:
«Игорь Миронович! Вы что-нибудь писали о жидомасонском заговоре? Интересуюсь как русская православная».
Нет, ласточка, пока что не писал. Но все материалы и улики – собираю.
Оды, дифирамбы, панегирики
На скользкий путь писания застольных поздравлений я ступил весьма давно. Стиху, который преподносится хмельной аудитории, сужден успех гораздо больший, чем того заслуживает текст. И я, таким как раз успехом вдохновленный, соблазнился даже в книгу поместить отдельные застольные хваления. Но все российской выделки шедевры – к юбилеям, свадьбам и рождениям – бесследно рассосались и рассеялись по мусорным корзинам тех домов, где были читаны. И лишь один такой стишок случайно сохранился. Мы с Витей Браиловским только что вернулись из своих мест исправления и заядло щеголяли уголовной феней – в тех, естественно, размерах, что успели прихватить. А тут как раз у Иры Браиловской – юбилей. И уцелело поздравление мое.
Канает и фраеру пруха,
фартит фраерам отчего-то:
такая у Витьки маруха,
что даже в тюрьму неохота.
В ментовке ни слова не скажет,
случись если с мужем чего,
умелую ксиву закажет,
возьмет на поруки его.
На кичу снесет передачи,
чтоб хавал бациллу пахан,
утешит в лихой неудаче,
а к ночи поставит стакан.
Укроет клифтом в полудреме,
хрусты на похмелку займет,
атасницей встанет на стреме,
а пропаль – барыге спульнет.
Поддержит в преступных стремленьях,
разделит и ночи, и дни…
Есть женщины в русских селеньях!
И часто – еврейки они.
Мне этот незатейливый стишок настолько нравился (у авторов такое часто приключается), что я его еще на паре дней рождений прочитал как свежеиспеченное. Ну, разумеется, меняя имена. А совесть меня грызла и колола, но весьма не долго и не сильно.
В Израиле возобновить эту традицию застольных од меня заставил Саша Окунь. И я уселся, проклиная непреклонную настырность давешнего друга, сочинять настенную газету (он ее потом украсил дивными рисунками). А юбиляром был наш общий друг Виля Цам. Совсем мальчишкой он ушел из Киева на фронт, войной был сильно искалечен, еле выжил, но вернулся. Стал юристом, но работа занимала очень маленькую часть его души и времени. Виля неустанно праздновал свое существование на свете. В собутыльниках бывали у него прекраснейшие люди, Виктора Некрасова достаточно назвать.
А чтобы описать любовь к нему всех тех, кого дарил он близкой дружбой, я один лишь приведу негромкий факт: уже он десять лет (чуть более) как умер, но каждый год десятка два людей приходят вечером 9 мая в дом его, чтоб выпить за победу.
И его жена Фира вместе с нами поет советские песни. Легкомысленный гуляка Виля только в пятьдесят третьем порешил жениться, встретив Фиру, и сорокалетие их свадьбы праздновали мы в Иерусалиме.
