Я иду искать - Ольга Николаева

Неожиданно вампир рассмеялся в ответ.

— У тебя мозги сгнили, и в этом твоя слабость.

— Не понимаю твоей метафоры.

— Никакой метафоры. Просто ты дурак.

— Ты по-плебейски груб, но это даже забавно.

— Правда? — Вампир снова расхохотался, обнажив клыки. — Ну давай позабавимся. Подойди поближе, мой сладкий! Клянусь, станет ещё забавнее.

Карие глаза широко раскрылись, зрачки расширились. Ненасытная воронка тьмы снова закружилась, одновременно угрожая и маня. И он вдруг впрямь ощутил желание подойти. Выпустить все нити, которыми ему удалось завладеть, нити, связывающие его с этим миром и дающие силу, и просто подойти… Он удивился вползающему в сознание страху. Реальному, человеческому ощущению опасности и безнадёжности, отчаянию и непонятному ему самому разочарованию. Он не улавливал их источника, но ощущал их всё сильнее и сильнее, словно неосознаваемая до сего момента опора вдруг заявила о себе, рассыпавшись в прах, словно кто-то, кому он до сих пор доверял, приставил к его виску холодное дуло пистолета. Он не понимал, откуда взялось это сравнение, но оно с каждым мгновением переставало казаться сравнением, холод у виска становился почти ощутим, ему казалось, что вот-вот раздастся звук выстрела — последний звук, который он даже не успеет услышать. Это было невозможно и нелогично, но чувство захватывало, опутывало, словно паутиной. И одновременно с ним пришло другое — бетонные стены превратились в камень, свет тусклой лампочки сменился подрагивающим светом свечей, заставляющим тени в углах принимать торжествующе-хищный вид. И не менее торжествующим был взгляд карих глаз. Торжествующим и манящим. И окровавленные кружева, прилипшие к глубокой ране, оставленной только что выдернутым из груди колом. И безумная воронка кружащейся тьмы. И сквозь всё это — холод пистолетного дула у виска. Ожидание выстрела. Ожидание. Желание, чтобы он прозвучал. Смеющаяся воронка тьмы…

Он снова отступил. Снова спасовал, закрылся от этих глаз, вырвался из этого подвала, уже не замечая окутавший его свежий предутренний воздух, не чувствуя под ногами земли, не ощущая собственных движений. Непонятно откуда взявшийся страх отбросил его назад, в то время, когда он впрямь не мог ничего этого воспринимать. Когда спасительная связь с тем юношей ещё не успела окрепнуть. Что происходило с этой связью сейчас? Или не с ней? Или — с самим юношей? Он остановился и застыл, глядя перед собой и не видя, куда смотрит. Связь осталась. И именно она заставила его чувствовать то, что он чувствовал — он хотел исчезнуть.

Вампир наклонился и поднял на руки обмякшее тело девочки. Легко, словно куклу. Мешковатая куртка сползла, обнажив худые плечи со следами синяков и кровоподтёков. Следами, ещё недавно способными ужаснуть, но сейчас, в сравнении с оставленными клыками вампира рваными ранами, казавшимися чуть ли не невинными.

Он опустил тело возле стены, прикрыв валявшимся тут же тряпьём. Медленно. Привычно. Он почти всегда прятал тела — не задумываясь, словно повинуясь инстинкту. Иногда, если было время и возможность, очень надёжно, так, что их больше не находили. Иногда — как сейчас, лишь унеся с открытого места. Но бывало, что отвлекался на что-то другое и оставлял их лежать на виду. А бывало, что другой инстинкт — инстинкт самосохранения оказывался сильнее и он бросал жертву, чтобы скрыться. Ни одно из этих действий не вызывало у него ни мыслей, ни чувств. Смерть привычнее, чем жизнь. Жизнь удивляет, настораживает, будит, а смерть успокаивает. Чужая — как своя. Принимая в себя чужую кровь, он вновь и вновь принимает и чужую смерть, продлевая собственную, ведь что есть его существование, как не умирание, растянутое во времени настолько, что время потеряло для него свой смысл. Умирание, но не смерть.

На сколько же лет опоздала его смерть — на двести, на триста? Он не помнил даты своей гибели, как не помнил своего настоящего имени. Сергей? Возможно. А возможно, это имя просто попало на язык в момент, когда потребовалось назваться, как приходит на ум случайно услышанное где-то слово. И оно впрямь стало его именем, потому что общение с людьми требует наличия имени. Общение с людьми… Он ощутил, как напряглись уголки губ. Улыбка? Пожалуй. Не та, которую он тщательно отрепетировал когда-то, вместо отражения в зеркале используя кончики пальцев, прикасаясь ими к лицу, вылепляя, словно скульптор из податливой глины, нужное выражение из собственных потерявших чувствительность лицевых мышц. Не эта, а настоящая, не поддающаяся контролю улыбка, доступная лишь живому человеку. Живому человеку… Двадцать лет жизни — до гибели — и несколько дней жизни — спустя триста лет после неё. Он и сам не заметил, когда ему стало казаться, что он и впрямь живёт. Не уследил, когда перестал ощущать эту границу и пустоту за ней. И не уловил момента, когда перестал чувствовать себя частью этой пустоты. Перестал чувствовать, хоть и не перестал ею являться. Эти дни были привычной ему бешеной скачкой, только он не сразу понял, что поводья снова в его руках. Понял только в тот момент, когда почувствовал страх — настоящий, обжигающий, живой страх — страх за другого человека. Мёртвые не испытывают страха и он давно забыл, что это, помня лишь привычное когда-то слово, одно из других привычных, застывших в памяти как подписи под поблёкшими и размытыми временем изображениями.

Страх не всегда губителен. Иногда он способен разбудить. Иногда он способен заставить понять важные вещи. Заставить почувствовать, что у тебя есть несколько часов жизни.

Сергей снова улыбнулся. Этот ублюдок блефовал. Если бы с Максом впрямь что-то случилось, он бы узнал об этом, он бы почувствовал холодную струю крови в своих жилах, почувствовал бы, как кровоточат запястья, словно их только что коснулся тот злосчастный скальпель.

Он медленно вышел из подсобки, щурясь на посветлевшее небо. Можно было бы переждать рассвет за стенами, где не так мучительны его лучи, хотя… что лучи? Иллюзия. Мучительно само время, когда мир вываливается из тени на свет, когда в его ткани образуются разрывы, словно зеркала, отражающие суть вещей, заставляющие почувствовать эту суть, вынуждающие ей противостоять.

Сергей запрокинул голову и принюхался, словно зверь, ловя потоки воздуха, окрашенные разными запахами. Если бы кто-то увидел его в этот момент, то вряд ли решился бы подойти, даже просто пройти мимо. Любой здравомыслящий человек знает, что покойники не выходят из могил и не гуляют по городу, и этот неподвижно стоящий посреди улицы человек наверняка просто болен какой-то жуткой, уродующей болезнью, делающей кожу серой и рыхлой, заставляющей кровоточить глаза и уголки губ. Да, любой здравомыслящий человек подумал бы именно так. И всё же свернул бы поскорей в сторону, чтобы не проходить мимо. Чтобы поскорее забыть. Чтобы не трепать себе попусту нервы.