Я иду искать - Ольга Николаева

Имей сейчас хоть что-то для него значение, он бы заметил силуэт, на мгновение заслонивший оставшийся открытым вход. И задолго до этого почувствовал бы чужой запах, не будь его ноздри заполнены густым и властным запахом свежей крови. В иных обстоятельствах он бы услышал и шаги, каким бы тихими они не были. Но сейчас он поднял голову лишь когда над ним прозвучал негромкий насмешливый голос.

— Как же легко тобой управлять! Стоит подбросить тебе потаскушку, и ты теряешь остатки воли.

Вампир оставил свою жертву, но лишь для того, чтобы по-звериному оскалиться на прервавшего его трапезу. Дрогнувшая верхняя губа приподнялась, показывая перепачканный кровью ряд зубов с длинными острыми клыками, глаза с расширившимися зрачками так и не обрели человеческого выражения. Он издал короткий рык и резко подался вперёд. Мёртвая рука соскользнула с его шеи и упала на грязный пол, словно девочка в порыве удовольствия томно откинулась на его колено. Подошедший невольно отскочил и вампир тут же снова склонился к телу. Кровь больше не хлестала из перегрызенных шейных артерий и в погоне за её остатками, ушедшими вглубь, он рвал тело всё ниже и ниже, под сильными зубами хрустели кости рёбер, мокрые от крови лоскуты одежды перемешались с лохмотьями кожи и внутренностей.

Вошедший поморщился — то ли от зрелища, то ли от собственных слов, потому что понял их опрометчивость — разум вампира был скрыт за завесой голода, подчинён ему и потому неподвластен никакому воздействию, как не может быть управляемым безумие. Ему оставалось лишь ждать, но сколько? Возле его ног заходился в рычании выпущенный на волю голод, он ощущал крутящуюся воронкой горячую ненасытную тьму и невольно сделал ещё шаг назад — хоть он больше не боялся быть в неё затянутым, но её близость, однако, тревожила, как тревожит всё неуправляемое, пусть даже и безопасное. Впрочем, может ли неуправляемое быть безопасным? Он ощущал безотчётную тревогу, но даже сама эта тревога заставила его улыбнуться, она говорила о его способности испытывать чувства — обычные, человеческие, ещё совсем недавно недоступные ему. Ещё совсем недавно он лишь мог улавливать их неподвижные отражения, сохранившиеся в его застывшей памяти, как ящерицы в кусках древней смолы. Ещё совсем недавно… до того, как его слабая связь с тем юношей начала крепнуть, подпитываемая обоюдным стремлением. Ведь оно было обоюдным, было, иначе не стали бы общими их жизненные силы, не сливались бы временами их мысли и ощущения.

Он тут же постарался отогнать мысли об этом юноше. Он не мог позволить себе думать о нём как о самостоятельном человеке. Этот юноша был его частью, его плотью. Нельзя позволять себе думать, что твоя плоть имеет собственную душу, собственный разум, иначе ты либо сойдёшь с ума, либо вынужден будешь признаться себе в том, что отнимаешь чужую жизнь. До сих пор он этого не делал и не хотел обрести вместе с новой жизнью такой груз. Он никого не убивал — убивали другие, убивала болезнь, которую он, не зная об этом, принёс с собой и которая должна покинуть его после предстоящего ему путешествия на ту сторону. Путешествия, призванного избавить мир от существа, скалившегося сейчас на него окровавленными клыками. Путешествия, из которого он вернётся, и вернётся свободным.

Всё происходящее было правильным и неизбежным, справедливым и предопределённым. Всё шло само собой, пока не появился тот, другой. Человек, вознамерившийся вырвать у него его добычу и отнять заслуженную долгим страданием награду. Человек, действия которого невозможно было понять и объяснить, потому что они не содержали в себе никакой выгоды, никакой логически объяснимой цели. И именно в этом отсутствии логики или пользы и заключалась пугающая и раздражающая власть. Впрочем, не только в этом. Ещё тот человек мог заглядывать в чужую душу и в чужие воспоминания, мог прокладывать пути в зыбком сумраке на границе настоящего и прошлого, на границе мира мёртвых и мира живых, мог вторгаться в тонкую ткань чужого сознания. Тот человек был сильным, необъяснимым и опасным, но — и смертным. Тот человек был смертным, а значит, должен был умереть.

Он глубоко вздохнул, ощутив сырую вонь подвала и тяжёлый запах остывающей крови, снова обрадовавшись ставшим доступными ему ощущениям. Тот человек умрёт, а, возможно, уже умер, освободив наконец ему путь к человеческой жизни. Он снова улыбнулся, с наслаждением ощутив, как сокращаются лицевые мышцы, и заставил себя ещё раз взглянуть на вампира, судорожно рвущего изуродованное тело. Сквозь отвращение просачивалось слабое удивление, сейчас ему казалось странным, что это жалкое, зависимое и лишённое воли существо когда-то разрушило его мир. Странно тем более теперь, когда это существо оказалось в его власти. Во власти, которую он выстрадал в полной мере и теперь ничто не могло её отнять. Тем более человек, который, к тому же, наверняка уже мёртв.

— Мёртв… — Он произнёс это почти неосознанно, просто наслаждаясь звуком собственного голоса и своей способностью говорить. Как же мало люди ценят эти привычные вещи — способность дышать, видеть, говорить. Наверное, по-настоящему счастлив может быть только тот, кто знает, каково это — лишиться и вновь обрести.

— Это ты о себе, засранец?

Внезапно разорвавший нить его мыслей голос заставил поморщиться. Хотя и это тоже было частичкой вновь обретённой жизни. Вампир оставил растерзанное тело и теперь стоял перед ним, усмехаясь и вытирая рукавом с подбородка следы крови. Усмешка получилась безжизненной, механической, и он с удовлетворением улыбнулся в ответ — свободной, естественной улыбкой.

— О твоём безумном приятеле с краденым пистолетом.

— Врёшь. Тебе его не достать, он не умеет подчиняться.

— Для тех, кто не умеет подчиняться, существуют пули.

— Ты блефуешь.

— Какая мне в этом польза?

— Не знаю. Но ты без пользы ничего не делаешь, значит, какая-то есть.

— И какая же?

— Откуда я знаю? Может, тебе доставляет удовольствие меня пугать.

— Пугать? — Он рассмеялся, вдруг ощутив целую гамму чувств, едва не захвативших его настолько, что он готов был выпустить противника из зоны своего влияния. — Пугать? Ты всерьёз веришь, что он способен защитить тебя?

Неожиданно вампир рассмеялся в ответ.

— У тебя мозги сгнили, и в этом твоя слабость.

— Не понимаю твоей метафоры.

— Никакой метафоры. Просто ты дурак.

— Ты по-плебейски груб, но это даже забавно.

— Правда? — Вампир снова расхохотался, обнажив клыки. — Ну давай позабавимся. Подойди поближе, мой сладкий! Клянусь, станет ещё забавнее.

Карие глаза широко раскрылись, зрачки расширились. Ненасытная воронка тьмы снова закружилась, одновременно угрожая и маня. И он вдруг впрямь ощутил желание подойти. Выпустить все нити, которыми ему удалось завладеть, нити, связывающие его с этим миром и дающие силу, и просто подойти… Он удивился вползающему в сознание страху. Реальному, человеческому ощущению опасности и безнадёжности, отчаянию и непонятному ему самому разочарованию. Он не улавливал их источника, но ощущал их всё сильнее и сильнее, словно неосознаваемая до сего момента опора вдруг заявила о себе, рассыпавшись в прах, словно кто-то, кому он до сих пор доверял, приставил к его виску холодное дуло пистолета. Он не понимал, откуда взялось это сравнение, но оно с каждым мгновением переставало казаться сравнением, холод у виска становился почти ощутим, ему казалось, что вот-вот раздастся звук выстрела — последний звук, который он даже не успеет услышать. Это было невозможно и нелогично, но чувство захватывало, опутывало, словно паутиной. И одновременно с ним пришло другое — бетонные стены превратились в камень, свет тусклой лампочки сменился подрагивающим светом свечей, заставляющим тени в углах принимать торжествующе-хищный вид. И не менее торжествующим был взгляд карих глаз. Торжествующим и манящим. И окровавленные кружева, прилипшие к глубокой ране, оставленной только что выдернутым из груди колом. И безумная воронка кружащейся тьмы. И сквозь всё это — холод пистолетного дула у виска. Ожидание выстрела. Ожидание. Желание, чтобы он прозвучал. Смеющаяся воронка тьмы…