Северянин (СИ) - "Nnik"

          А пока можно подумать: они плывут дальше и это надо принять как данность. И попытаться сообразить, как добраться до суши с наименьшими потерями. Первое желание: отдать несчастные остатки воды детям, как самым слабым. Их мало, всего-то пятеро, им хватит. Но эмоции быстро вытесняются разумом: если гребцы сильно ослабеют и не смогут толково работать веслами, то и к цели они попадут куда позже. И большинство — мертвецами. Значит, придется понемногу поить и мужчин. Если так рассуждать, то меньше всего на кнорре воды заслуживают женщины и сам Норд. Придя к этому, Норд грустно улыбнулся и порадовался, что вокруг не летняя жара. В холод жажду терпеть проще.

          Как назло, от этих мыслей захотелось пить. Норд сердито тряхнул головой и попытался отвлечься. Как не крути, терпеть еще долго. И, желательно, при этом не сойти с ума.

          Вскоре представилась и возможность высказаться Торвальду, попутно выкидывая из головы мысли о жажде. Причем появилась она куда раньше, чем Норд ожидал: измученные ночной борьбой со стихией викинги уснули уже после обеда, а не менее уставший Торвальд, с серым лицом и темными синяками под глазами, тяжело бухнулся рядом:

          — Ну, вот и тишина настала, — Норд покосился на норманна и пожал плечами. — Эй, ты чего?

          — Я? Да… Торвальд, вот объясни мне, я так похож на дурака?

          Викинг нахмурился:

          — Вообще иногда бываешь, но сейчас, кажись, ты не про те случаи говоришь.

          — Не про те.

          — Норд, в чем дело?

          — Ты зачем мне утром тут ерунду про «потеряемся» и «мимо пройдем» нес?

          Торвальд прикрыл глаза и оперся затылком о борт.

          — Почему ерунду-то? — Норд не ответил — не хочет признавать, пусть не признает. — О, Тор всемогущий, Норд! Ты чего?

          — Так, слушай. Повторять не буду. Воды осталось мало, а в ваше благоразумие я веру потерял. Так что сам сяду на бочку и буду выдавать. Можешь меня кем угодно cчитать, но бабы могут даже не просить — не дам. Дети пусть подходят. Раз утром и раз вечером. Остальные — раз за день. И пусть не надеются, у меня память хорошая, никому по ошибке лишнего не дам. И… запрети есть солонину. И сыр.

          — Норд, нельзя так!

          Норд молча встал и вытащил из-под тряпок свой меч. Демонстративно подошел к устоявшей бочке и уселся сверху. А Торвальд… Торвальд поймет. Потому что пусть Норд и зол за вранье и недосказ, но ведь поддерживает, пусть так сразу это и не увидишь. Раньше Торвальд за ним безропотно шел, теперь его, Норда, очередь. Идти и поддерживать. Только, несмотря на это, обижаться ему никто не запретит.

          Все, что было потом, слилось в нескончаемый бред: оскорбленные, отчаянные взгляды женщин, детский плач, ругань мужчин. Строгий, отстранённый взгляд Норда, отмеряющего крошечные порции воды. Сухость в его собственном горле, сухость на губах, даже влажная от морских брызг кожа казалась сухой. Море будто бы издевалось над людьми: прохладные воды маняще блестели и призывно шумели. Они звали: протяни руку — и все, жажде конец. Только не так это. Одну дуреху на второй день еле спасти успели, она кувшин на веревке спустила да набрала соленой дряни. Выпила бы — все, точно конец. Тело бы не приняло такой напиток, а рвота, когда воды нет, смертельна, она последнюю влагу вытянет, иссушит человека.

          К вечеру третьего дня плач, крики и ругань прекратились. Все берегли силы как могли. Бабы с детьми лежали и не шевелились, те из викингов, кто еще был в состоянии, сосредоточенно гребли, у самого Норда беспрестанно кружилась голова и темнело в глазах, но он упрямо ходил по палубе, смачивая замученным людям губы и вливая жалкие капли в свербящие глотки. Угрюмый Торвальд время от времени что-то сипло выкрикивал, и едва не висящий на румпеле Регин вяло подправлял курс корабля. Норд в меру сил продолжал злобно позыркивать на капитана, но поил его исправно — коли снова налетит непогода, Торвальд должен быть в состоянии соображать.

          На четвертый день Норд просто не смог подняться. Грести перестали все. Корабль медленно полз по благосклонно покойному морю, подгоняемый лишь мягким ветерком.

          Торвальд подошел за очередным глотком. Норд только кивнул на бочку — воды в ней осталось совсем мало, но Норд верил: Торвальд лишнего не возьмет.

          — Тебе тоже надо попить, — голос Торвальда был противным, шершавым, распухший язык еле ворочался во рту. Норд покачал головой: он уже и сам толком не соображал почему, но что ему трогать воду нельзя совсем, помнил четко. — Пей, дурак. Помрешь же!

          Норд отрицательно замычал и отвернулся, а потом к его растрескавшимся губам прижались чужие. Такие вкусные, такие восхитительно влажные. Так Норд еще никогда не наслаждался поцелуем. Он был слаще медового молока Хейдрун**, живительней искр Муспельхейма***. Торвальд отстранился, Норд все еще словно в томной горячке облизал губы и посмотрел на него.

          — Идиот, не надо было.

          — Надо, — прозвучало так уверенно, так убежденно, что и не усомниться.

          А на следующее утро они увидели землю. Самую зеленую и самую прекрасную из всех, что могли представить.

__________

* Уставшие от козней Локи боги наказали его: кишками сына связали они Локи и приковали к скале, к трём камням. Над его головой подвесили змею, яд которой непрерывно капает на лицо Локи. Но верная жена бога Сигюн держит над ним чашу, в которую и собирается яд. Когда чаша переполняется, Сигюн идёт опорожнить её, а в это время яд капает на лицо Локи, и он бьётся в мучениях — именно это является причиной землетрясений.

** Хейдрун — в германо-скандинавской мифологии коза, щиплющая листья Мирового Древа Иггдрасиль с крыши Вальхаллы. Ее неиссякаемое медвяное молоко питает эйнхериев (мужей, попавших в Валгаллу).

*** Муспельхейм — царство огня. Искры, вылетающие из него, смешались с растаявшим льдом и вдохнули в него жизнь. И тогда над бескрайними ледяными просторами из бездны Гиннунгагап вдруг поднялась исполинская фигура. Это был великан Имир, первое живое существо в мире.

========== Глава 34 ==========

                  Англичане называли викингов варварами, и, порой, Норду трудно было с ними не согласиться: кудлатые, потные, гогочущие мужики, надирающиеся после удачного боя, еще не успев омыть с тел кровь, вызывали мало приятных чувств. Да и во многих их традициях присутствовало что-то такое дикое, пугающее. Порой Норду даже становилось интересно, как много этой животной необузданности он успел набраться? Чем напитался за годы средь скандинавов? Ответить не получалось, но сближенность с дикарством будоражила.

          Только вот, глядя, как северяне разгружают корабль и валят деревья для поселения, Норд готов был чем угодно клясться — более организованных людей ни в одном из миров не сыскать. Викинги были спокойны, не суетились, но никто и не сидел без дела, даже детям работа нашлась. А сам Норд снова был почти лишним. Ну… наверно был бы лишним, коли оно само собой разумеющемся не казалось бы. Плавание сыграло злую шутку: напомнило, сколь отлично тело Норда от родичей его отца. Столько, сколько ему, многодневная жажда никому не стоила. Дети, наверно, легче оправились потому, что их все же поили. Хоть и мало совсем, но поили. А бабы… Трудно признать, но сколько женщина стерпеть может, ни один мужик не выдержит. Выползли бабенки на землю твердую, по паре глотков сделали (больше Норд не велел — тело отвергнуть с отвычки может) да и принялись кашеварить. Осунувшиеся, с ввалившимися глазами, в кровь растрескавшимися губами и враз пожелтевшей кожей, они улыбались, шлепали разбуянившуюся детвору тряпками да гаркали на важно оглядывающих место стоянки мужиков. А Норд тухлой тушей валялся на солнышке, проклиная липкую слабость и благодаря судьбу, что вынесло их суденышко не абы куда, а на зеленый луг, что начинался почти сразу у моря, что по этому лугу озорно бежали крохотные ручейки холодной — аж зубы больно — воды, а вокруг виднеются густые заросли, ограждающие от ветра.