Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

Оденигбо посмотрел на нее с кривой усмешкой, словно Кайнене и позабавила, и разозлила его. Потом встал из-за стола:

— Не надо бренди, спасибо. Мне бы выспаться. Завтра меня ждет долгая дорога — директорат переехал в буш.

Оланна проводила его глазами. На Ричарде она ни разу не остановила взгляд.

— Пора спать, Малышка, — сказала она.

— Не хочу, — заупрямилась та и набычилась, глядя в пустую тарелку.

— Марш в постель, — велела Оланна, и Малышка спрыгнула со стула.

В спальне Оденигбо повязывал вокруг пояса покрывало.

— Я как раз собирался уложить Малышку, — сказал он Оланне, но та будто и не слышала. — Спи сладко, Малышка, ка chi fo.

— Спокойной ночи, папочка.

Оланна уложила Малышку, укрыла, поцеловала в лоб и чуть не разрыдалась, вдруг вспомнив об Угву. Он спал бы на циновке в гостиной.

Оденигбо подошел и остановился вплотную к ней. Оланна отступила, не зная, чего он хочет. А он коснулся ее ключицы:

— Кожа да кости…

Оланне стало не по себе от его прикосновения. Она опустила голову — ключицы и вправду торчали, она и не заметила, что так сильно похудела. Не говоря ни слова, Оланна ушла из спальни.

Ричарда в гостиной уже не было, Кайнене сидела за столом одна.

— Решили, значит, искать угол? Мое скромное жилище вам с Оденигбо не по вкусу?

— Кого ты слушаешь? Ничего мы не решили. Если он хочет искать квартиру — пожалуйста, пусть живет там один.

Кайнене свела брови:

— Что у вас случилось?

Оланна покачала головой.

Кайнене обмакнула в пальмовое масло палец, поднесла ко рту.

— Что случилось? — с нажимом повторила она.

— Да так, ничего особенного. — Оланна покосилась на бутылку бренди на столе. — Скорей бы кончилась эта война, тогда он снова станет прежним. Он совсем не тот, что раньше.

— Война идет для всех, и каждый решает для себя, меняться ему или нет.

— Он пьет и пьет кай-кай. Каждый вечер наливается. Только получит зарплату — и деньги мигом улетели. Похоже, он спал с нашей соседкой; Элис из Асабы. Он мне противен. Мне противно с ним рядом.

— Вот и замечательно.

— Замечательно?

— Именно. Твоя любовь к нему слепа и безвольна — ты столько лет им восхищалась, не видя недостатков. Даже не замечала, какое он страшилище!

Легкая улыбка тронула губы Кайнене, и через миг она залилась смехом, а вслед за ней и Оланна. Сестра сказала совсем не то, что ей хотелось услышать, и все — таки от ее слов на душе стало легче.

Утром Кайнене показала Оланне пузатый флакончик крема для лица:

— Глянь-ка! Привезли из-за границы. Все мои кремы давным-давно кончились, и я мазалась жутким биафрийским маслом.

Оланна повертела в руках розовый флакончик, и они по очереди макали в него пальцы и втирали в кожу крем не спеша, с удовольствием. Затем поехали в лагерь беженцев. Каждое утро они ездили туда. Начался сезон харматтана, ветер носил пыль, и Малышка играла с тощими голопузыми ребятишками. Они собирали кусочки шрапнели, хвастались ими, менялись. Когда Малышка принесла домой два осколка, Оланна накричала на нее, оттаскала за уши и отобрала шрапнель. Ее передергивало при мысли, что Малышка играет со смертоносным металлом, но Кайнене попросила Оланну вернуть девочке осколки, а Малышке дала банку, чтобы хранить шрапнель. Кайнене велела ей учиться у ребят постарше ставить ловушки на ящериц и плести из пальмовых листьев коконы для муравьев-мддо. Кайнене позволила Малышке потрогать кинжал беженца, который расхаживал по лагерю и бормотал: «Пусть, пусть придут вандалы, пусть придут хоть сейчас». А еще Кайнене разрешила Малышке съесть лапку ящерицы.

— Чиамака должна видеть жизнь такой, как есть, эджимам, — говорила Кайнене, намазываясь кремом. — Ты слишком оберегаешь ее от жизни.

— Просто хочу, чтобы с моим ребенком ничего не случилось плохого. — Взяв чуть-чуть крема, Оланна стала втирать его в кожу подушечками пальцев.

— Родители нас оберегали сверх меры. — Кайнене похлопывала ладонями по лицу. — Вовремя мама сбежала — как она обходилась бы без кремов и прочей ерунды? Только представь нашу маму с бутылкой косточкового пальмового масла!

Оланна засмеялась, но ей больно было смотреть, как Кайнене расходует крем. Если брать так много, надолго не хватит.

— Почему ты всегда так старалась угодить родителям? — спросила Кайнене.

Оланна задумалась, подперев лицо руками.

— Не знаю. Жалела их, наверное.

— Ты всегда жалела тех, кому твоя жалость не нужна.

Оланна промолчала — просто не знала, что сказать. В первый раз Кайнене пожаловалась на нее и родителей. В былые времена Оланна обязательно обсудила бы это с Оденигбо, но теперь они почти перестали разговаривать. Он проторил дорожку в бар по соседству; на прошлой неделе заходил хозяин бара и спрашивал Оденигбо — тот сильно задолжал. Оланна ни слова не сказала Оденигбо о визите владельца бара. Она уже не знала, когда муж ходил на работу, а когда сразу заворачивал в бар. Ей было не до него.

У нее хватало других проблем: месячные скудные, и кровь не алая, а грязно-коричневого цвета; у Малышки выпадают волосы; ученики от голода совсем ничего не запоминают. Оланна старалась развивать их ум (как — никак они — будущее Биафры) и потому каждый день вела уроки под огненным деревом, подальше от смрада лагерных корпусов. Она учила с ними стихи, по строчке в день, а наутро дети все забывали. Они охотились на ящериц. Теперь они ели гарри с водой всего раз в день: поставщики Кайнене не могли больше ездить за гарри в Мбоси, за линию фронта, все дороги были перекрыты. Кайнене объявила кампанию «Вырастим еду сами», и когда она вместе с мужчинами, женщинами и детьми стала рыхлить землю, Оланна только удивлялась про себя, где Кайнене научилась обращаться с мотыгой. Но земля была сухая, от харматтана трескались губы и подошвы. В один из дней умерло сразу трое детей, отец Марсель служил по ним мессу без святого причастия. У молоденькой девушки Уренвы стал расти живот, и Кайнене сомневалась, квашиоркор это или беременность, пока мать не отвесила дочери оплеуху со словами: «Кто? Кто тебя так? Где ты встретила того подлеца?» Докторша больше не приезжала — бензина мало, а умирающих солдат слишком много. Колодец высох. Кайнене много раз ездила в Ахиару, в директорат, чтобы выхлопотать цистерну с водой, но каждый раз привозила лишь неопределенные обещания. Вонь немытых тел и запах разложения из мелких могил на окраине делались все сильнее. Мухи облепляли болячки на телах детей. Всюду кишели клопы, под покрывалами у женщин, вокруг пояса, краснела сыпь — воспаленные следы укусов с запекшейся кровью. Настала пора апельсинов, и Кайнене велела всем есть плоды прямо с веток, хоть от них и был понос, а кожурой натираться, чтобы отбить запах пота.

По вечерам Оланна и Кайнене вместе возвращались пешком домой. Говорили о людях в лагере, о своих школьных годах в Хитгроув, о родителях, об Оденигбо.

— Ты поговорила с ним о той женщине из Асабы? — спросила Кайнене.

— Пока нет.

— Для начала влепи пощечину. Если он посмеет дать тебе сдачи, я брошусь на него с кухонным ножом Харрисона. Оплеуха точно выбьет из него правду.

Оланна, рассмеявшись в ответ, заметила, что шагают они с Кайнене в ногу, одновременно взметая шлепанцами коричневую пыль.

— Дедушка говорил: если хуже некуда, дальше будет только лучше. О dikata njo, о dikwa тта, — сказала Кайнене.

— Помню.

— Скоро в мире все изменится и Нигерия сдастся. Мы победим.

Сестра укрепляла веру Оланны в победу.

Бывали вечера, когда Кайнене подолгу молчала, погружалась в себя. Однажды сказала: «Я почти не замечала Икеджиде», и Оланна молча положила ей руку на плечо. Но чаще Кайнене бывала в хорошем настроении, и они сидели на веранде, болтали, слушали радио и летучих мышей, порхавших вокруг деревьев кешью. Иногда им составлял компанию Ричард, и никогда — Оденигбо.

Однажды вечером полил дождь, хлесткий, с ветром — странный ливень в разгар сухого сезона. Возможно, потому Оденигбо не пошел в бар и в тот вечер наконец принял от Ричарда бренди. Перед каждым глотком он вдыхал аромат напитка и по-прежнему не разговаривал с Ричардом. В тот же вечер приехал доктор Нвала с сообщением: убит Океома. Перед самым его приездом полыхнула молния, грянул гром, и Кайнене засмеялась:

— Как из миномета!

— Давненько нас не бомбили — не к добру это, — заметила Оланна. — Интересно, что они затевают.

— Неужто ядерный удар?.. — Кайнене вскочила, услышав мотор въехавшей во двор машины. — Кого это принесло на ночь глядя в такой ливень?

Она открыла дверь, и вошел доктор Нвала, насквозь промокший. Оланне вспомнилось, как в день свадьбы после бомбежки он протянул ей руку и помог встать. С тех пор он похудел, осунулся, казалось, сядет — переломится. Он не стал ни садиться, ни тратить время на приветствия. Оттянул полы широкой рубахи, стряхнул воду и сказал: