Цепь измен - Тесс Стимсон

— Ну же, мам. Ты должна признать: папа чересчур склонен к контролю. А ты всегда позволяешь ему настоять на своем, как и бабушке Кларе.

— Папа всегда поддерживал во мне стремление рисовать…

— Да, в качестве хобби. Представляешь, что он сказал бы, реши ты, типа, делать на этом карьеру? Да он бы взбесился! — Кейт срывает хрупкую белую степную розу и вдыхает аромат. — Потрясно. Розы в этом году просто чудесные…

— Кейт, твой отец тут ни при чем, — перебиваю я. Вдруг мне становится очень важно, чтобы она поняла. — Я позволила ему управлять собой. Я винила себя, винила болезнь, а правда в том, что я бросила живопись лишь по собственной вине.

Впервые я нашла силы признаться хотя бы самой себе.

— Я боялась провала, — говорю я. — Проще было вовсе не пытаться.

Кейт берет секатор, срезает с дюжину белых цветков и укладывает их в корзинку. Аромат, нежный и сильный, доносится до меня.

— Ты все-таки поедешь в субботу в Италию?

— Нет. Я и так разрывалась — не хотела тебя оставлять. Полагаю, мы с Этной, в конце концов, справимся, только нужно время. Она не имела права вмешиваться таким образом, каковы бы ни были ее мотивы. Я доверяла ей, Кейт. Именно она всегда убеждала меня не быть тряпкой и не позволять другим вытирать об меня ноги. — Я печально улыбаюсь. — Этне придется долго заглаживать вину, прежде чем мы снова станем подругами. Я не совсем понимаю, почему она сделала то, что сделала, но, наверное, прежних отношений нам уже не вернуть.

— Она тебе не нужна, мама.

Я треплю дочь по волосам.

— Нет, пока у меня есть ты.

Кейт стряхивает мою руку.

— Мам! Я имела в виду, чтобы поехать в Италию. Ты должна ехать одна.

— Милая, я не могу.

— Почему? Это же всего на три недели. Миссис Гедини может приходить убираться и все такое. Мы с папой справимся.

Открываю рот, собираясь возразить, и замираю. Ведь я же так мечтала увидеть Рим. Пьета, Сикстинская капелла, катакомбы святого Каллиста — многие-многие часы прогулок, время поразмыслить, быть может, даже написать этюд-другой. Конечно, с Этной было бы здорово путешествовать, но она может быть весьма требовательной… Я никогда не была одна на отдыхе — даже на выходные не отлучалась. А с детьми все будет в порядке.

— А как же твой отец? Я не могу оставить его — это было бы нечестно.

— Мам, пора для разнообразия подумать и о себе, — убеждает Кейт.

Смотрю в ее серебристо-голубые глаза цвета моря сразу после шторма и вдруг осознаю, что она имеет в виду не одну Италию.

— Ты не должна оставаться только ради меня, — нежно говорит она. — Мне скоро в университет. Если ты не уйдешь теперь, у тебя может уже никогда не хватить духу. Мамочка, я хочу, чтобы ты была счастлива. Не хочу больше за тебя тревожиться. Когда мы в школе проходили «Титаник», — продолжает Кейт, глядя себе под ноги и крутя в пальцах секатор, — миссис Бьюкенен сказала, что некоторые из утонувших могли бы спастись, если бы не цеплялись друг за друга. Иногда — иногда нужно просто отпустить.

Меня переполняет волна любви к этому гениальному, непростому, уникальному ребенку — к моей дочери.

— И с каких пор ты стала такая мудрая? — выдыхаю я.

— Мам, все нормально, — говорит Кейт. — Можешь уезжать. Со мной все будет в порядке. И с папой. С нами со всеми.

— Я ведь люблю твоего отца, Кейт. Очень сильно.

Она кивает. Глаза у нее подозрительно блестят.

— Только не всегда достаточно сильно, да, мам?

— Да. — Я привлекаю ее к себе и обнимаю, жалея, что ей пришлось усвоить этот урок так рано. — Недостаточно.

«Что же послужило переломным моментом?» — гадаю я. Краткий, неосторожный миг в Париже, когда его взгляд сказал мне красноречивее любой помады на воротнике, что у него роман на стороне? Тоска по ней, что читалась в его лице, когда я предложила ему возможность освободиться? Или руки, скрещенные на груди, — в такой позе он стоял надо мной, следил, чтобы я выпила таблетки; тюремщик, а не возлюбленный!

У меня на коленях лежит непрочитанный томик Вирджинии Вульф. Быть может, побег Кейт во Францию заставил нас осознать себя неудавшимися родителями. Или это произошло, когда я умоляла Уильяма не отправлять Сэма в школу-интернат, а он все равно поступил по-своему.

А может быть, когда он взял детей кататься на горных лыжах, а меня оставил дома, потому что, по его мнению, я подыгрывала их страхам. Или все случилось в тот день, когда он высмеял мою идею открыть маленький художественный салон. Или когда он сделал за меня заказ во вьетнамском ресторане, решив, что сама я не в состоянии разобраться в меню.

Начал ли гнев подниматься во мне, когда я оказалась в постели с Этной и всего на миг увидела себя не его, а ее глазами? Или когда Дэн признался, что любит меня, и я поняла, сколького меня лишает Уильям?

Нет. Все началось на Кипре, когда Уильям поселил в отеле под моим именем другую женщину.

Или еще раньше: в том жутком месте, где меня схватили, привязали к столу кожаными ремнями и приклеили к голове электроды.

Нет, еще раньше: когда я построила брак на лжи — на величайшей лжи.

На самом деле я злюсь не на Уильяма.

Страницы «Миссис Дэллоуэй» расплываются перед глазами. Годами я принимала второстепенную, остаточную любовь, ибо слишком боялась требовать большего. Я обманула нас обоих. Я заполучила Уильяма с помощью лжи — и воспользовалась его жалостью и чувством вины, чтобы удержать возле себя. Я добилась только одного — мы теперь оба несчастны. Кейт права. Я должна освободить нас обоих, пока еще не слишком поздно.

По гравию подъездной аллеи хрустят шины. Уильям. Бросаю взгляд на электронные часы на прикроватной тумбочке. Почти полночь. Где его черти носили?

Одергиваю сама себя. Какая уж теперь разница!

Проходит еще двадцать минут, прежде чем он поднимается в спальню. От него пахнет грустью и виски. Снимаю очки и откладываю книгу.

— Зря ты не ложилась спать, милая, — устало говорит он. — Я же предупредил: вернусь поздно.

Уильям сдергивает и швыряет на пол галстук (моя задача — поднять и убрать его завтра). Плюхается на край кровати и развязывает шнурки.

— Что-то не так?

— Да, Уильям. Извини.

Вдруг оказывается, что это совсем не сложно.

— Извинить за что?

— Боюсь, я приняла решение. Я ухожу от тебя.

Мгновение он не отвечает. И вдруг — начинает хохотать. Он смеется.

Меня снедает такая жгучая ярость, что мне кажется, постель вот-вот займется огнем. Выпрыгиваю из-под одеяла и встаю прямо перед Уильямом. Теперь он не сможет отвести от меня взгляд или потрепать по голове и отослать восвояси.

— Неужели ты полагаешь, будто мне с тобой так чудно живется, что я и мечтать не могу об уходе? Думаешь, мне нравится, когда ты смотришь на меня как на грязь, присохшую к подошве?