Цепь измен - Тесс Стимсон

— Неужели ты полагаешь, будто мне с тобой так чудно живется, что я и мечтать не могу об уходе? Думаешь, мне нравится, когда ты смотришь на меня как на грязь, присохшую к подошве?

У него ошарашенный вид.

— Это не так…

Меня трясет от негодования.

— Двадцать лет ты относился ко мне как к предмету благотворительности, как будто я должна быть благодарна за то, что ты со мной. И я, идиотка, позволяла тебе это! Ты, Клара, даже дети — вы все обращаетесь со мной как с деревенской дурочкой, у которой нет ни мыслей, ни чувств! Сорок лет я не смела сменить прическу! Тебе никогда не приходило в голову, что и с тобой жизнь не сахар?

Он проталкивается мимо меня в ванную и умывается холодной водой.

— В чем все-таки дело, Бэт? В таблетках? У меня и без того был адский день! А теперь я возвращаюсь домой, где меня поджидает чертова гарпия, которая хочет попрактиковаться в учебной стрельбе на моих яйцах.

— Дело не в таблетках, и не в твоих романах, и даже не в том, сколько ты часов провел, лелея свою долбаную любовь, когда должен был быть в совсем ином месте — со своей семьей. Дело во мне.

— А тебе никогда не приходило в голову, что я из-за тебя не хочу проводить время со своей семьей?

— А тебе никогда не приходило в голову, что это бред собачий?

Мы пожираем друг друга гневными взглядами. У него на лбу пульсирует вена; моя грудь тяжело вздымается. Двадцать лет мы не испытывали друг к другу подобной страсти. И вдруг мой гнев улетучивается без следа.

— Уильям, мы оба слишком долго прикрывались моей болезнью, — устало говорю я, присаживаясь на край ванны. — Давай хоть раз в жизни будем откровенны друг с другом. Если бы я не забеременела Беном, ты бы на мне не женился. Ты никогда не любил меня, и я об этом знала. Вот правда нашего брака. Моя болезнь дала тебе повод отстраниться, а мне — прекратить попытки. Хватит нам себя дурачить. Наш брак распался, не успев начаться.

— И кто в этом виноват?

— Я… — Сглатываю комок в горле. — Бен появился на свет не по случайности.

Он долго смотрит на меня, потом выходит. Вслед за ним спускаюсь к нему в кабинет и тихо прикрываю дверь. Кейт вовсе не обязательно это слушать. Мы оба молчим.

— Ты… ты не разозлился? — наконец решаюсь я.

— А что бы это изменило?

— Я ужасно поступила с нами обоими, Уильям, — шепотом говорю я.

Он наливает в два высоких стакана по глотку виски и подает один мне, не встречаясь со мной взглядом. Спиртное обжигает мне горло, но в животе остается кусок льда.

Ссутулившись в кресле, Уильям греет стакан в ладонях. В каждой линии его тела читается признание поражения. Он выглядит совсем вымотанным — похоже, у него не осталось сил даже на споры. Лишь уверенность в том, что я поступаю правильно, не дает мне броситься к нему с распростертыми объятиями и молить о прощении.

— Ты уверена в своем решении? — спрашивает Уильям, не поднимая взгляда. — Мы могли бы попробовать еще — заставить наш брак функционировать…

— По-моему, мы оба знаем, что миновали эту стадию.

— Ты сама говорила: давай подождем год, ради Кейт.

— Для Кейт важнее мое счастье, чем мое присутствие в этом доме, — тихо произношу я.

Уильям отвечает кивком. Наконец смиренно спрашивает:

— Что я должен сделать?

— Ответить мне честно. Ты любишь меня, Уильям?

Он прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Снаружи ухает сова. Напольные часы в прихожей отсчитывают время в такт биению моего сердца.

— Нет. Не так, как ты заслуживаешь.

— Спасибо тебе, — мягко говорю я.

— Что же нам теперь делать?

Усаживаюсь возле окна, прислонившись головой к прохладному стеклу. Полная луна заливает сад потусторонним белым светом. На лужайку выбегает лисица, принюхивается и снова исчезает во тьме.

— В субботу я лечу в Италию, — сообщаю я. — Так у нас обоих будет время решить, куда отправиться отсюда. Когда вернусь, можем обсудить все в подробностях с практической точки зрения. Я не прошу многого, Уильям…

— Оставь дом себе. Мне вполне хватит квартиры в Лондоне. Как ты собираешься сообщить детям?

— Сэму пока вообще не стоит ничего говорить. Подождем, пока я вернусь из Италии, и вместе сообщим ему на летних каникулах. А Бен и Кейт достаточно взрослые — скажем им правду сейчас.

Он поднимает на меня усталый взгляд.

— И какую же именно?

— Что их родители всегда любили и будут их любить. Что они лучшее, что у нас есть, и мы ими гордимся и всегда готовы им помочь.

— Я женился на тебе не только из-за Бена, — вдруг признается Уильям. — Я поступил бы так в любом случае.

— Надеюсь, ты с ней счастлив. Кто бы она ни была.

— У меня никого нет, — уныло говорит он. — Совсем никого.

Спустя неделю плыву по розовому морю, почти опьяневшая от аромата азалий, устилающих сплошным ковром Испанскую лестницу за моей спиной. А я и не знала, что жители Рима устраивают такое в мае каждого года! Цветочный ковер простирается до самых каменных ступеней французской церкви — Тринита-деи-Монти; в восемнадцатом веке здесь собирались самые красивые мужчины и женщины Италии, чтобы быть избранными натурщиками для художников. Вспоминаю свои пробы в качестве модели и — мимолетно — Дэна.

Сдвинув на лоб новые солнечные очки, пробираюсь между сидящими на ступеньках парами и присоединяюсь к толпе туристов на площади Испании, щелкающих фотоаппаратами и бросающих монеты в центральный фонтан в виде лодки[40].

Мое внимание привлекает средних лет пара: четкие складки на новой одежде, только что распакованной, подсказывают — это, должно быть, их первая совместная поездка за годы, а может, и за десятилетия. Воображаю их повзрослевших детей — теперь и родители могут насладиться вторым медовым месяцем. Они удаляются, держась за руки.

Как же мне не хватает Уильяма! В последние четыре дня не было ни часа, чтобы я не грустила о нем. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, правильно ли поступила.

Хорошо, что я позволила расстоянию разделить нас. Не знаю, на сколько хватило бы моей решительности, если бы я осталась.

Выбрасываю Уильяма из головы. Увертываясь от мопедов, жужжащих на узких улицах, словно комары, иду по Виа Бокка ди Леоне к крошечной дешевой квартирке, которую сняла на шестом этаже дряхлого здания, насквозь пропахшего чужой стряпней, с одной-единственной заросшей паутиной ванной на пять квартир, без лифта. Зато в моей комнатушке восхитительное освещение. Я уже исписала три холста. Теперь, чтобы забраться в постель, нужно сначала перелезть через них.

Я знаю, что никогда не сделаю карьеру художника. За день до отъезда в Италию Этна вернула мои полотна: было куплено лишь четыре, причем с большой долей вероятности — самой же Этной, только она скорее умрет, чем сознается. Это не голливудский фильм; меня никогда не «откроют».