Рута - Элина Гончарова

— Гинох сейчас будет здесь. Ложись спать, а завтра договорим, — ласково попросил он. — Не говори ему, что мы тоже ночью не спали, а то чего доброго еще не уедет завтра.

Она кивнула, улыбнулась и словно юркая ласка шмыгнула на печь. Только Геральт улегся на лавку и снова принялся храпеть, Гинох прокрался в дом и с кряхтением взобрался на печь. Вскоре он тоже захрапел, да так, что ведьмак уже до утра не смог уснуть.

Утром, едва первый луч солнца заглянул в окно, а петухи еще и третий раз не прокричали, в сенях завозились парни. Вскоре с печи слез и сам священник. Потянувшись, отправился на двор отлить. Когда вернулся, Геральт уже сидел за столом, одет и причесан.

— Доброго утречка, милсдарь ведьмак, — приветствовал он, широко улыбаясь. — Гляжу ты тоже пташка ранняя.

— Кто рано встает, к тому удача идет, — ответил ему ведьмак шутливо.

— Это верно, — вздохнул старик. — Тогда перекусим и я в дорогу, а ты, я думаю, в лес.

— Да. Пойду, пройдусь немного. Ты не против, если я задержусь здесь на пару дней.

— Плати и живи, сколь влезет. Эй, парни, давай за стол, а ты чего стоишь? Накрывай.

Ранета быстро выставила пред мужчинами плошки с пирогами, крынки с молоком и прочую снедь.

— А чародейку ты разве не накормишь? — спросил ведьмак, откусывая пирог.

— Ах, черт, забыл совсем про бабу дурную. Еще чего доброго сдохнет с голоду… Вытаскивайте ее ребята!

Помощники нехотя поднялись из-за стола, откинули доски и извлекли из подпола мешок с чародейкой. Развязали веревки, скинули мешок и под локти поднесли женщину к столу. Усадив на лавку, развязывать руки и ноги не стали, а пододвинув хлеб и молоко, знаком указали Ранете накормить ее. Чародейка жадно хватала еду ртом и глотала почти не прожевывая. Было очевидно, что старик раньше и не думал ее кормить вовсе.

— Ты кто такая? И откуда? — спросил Геральт, когда женщина насытившись отказалась от очередного, предложенного Ранетой куска.

Ни чего не ответив, чародейка зло сверкнула на него ярко-зелеными глазами и отвернулась.

— Да велика честь, еще с ней разговаривать, — ухмыльнулся один из парней.

— Вот-вот, — поддержал его старик и обратился к жене. — Сведи ее на двор, пускай опорожниться, а то дорога не близкая. Мы с ней по кустам бегать не станем.

Когда помощники в сопровождении жены священника вытащили чародейку на двор, ведьмак отсчитал старику за два дня постоя, и спросил:

— И все же, откуда ты взял эту магичку? И что она тебе сделала?

— Появилась она у нас тут в конце феаинна, вроде как врачевать взялась. Все бабы как сумасшедшие к ней за зельями всякими кинулись, и она даже кой кого вылечила. Мы с женой тоже к ней пришли. «Так и так, — говорим, — нету у нас дитяти. Помоги» А она, ну не курва? «Не могу, — отвечает, — потому как семя твое (моё, то бишь) мертвое, что вода в болоте. А жена твоя от здорового мужика, сколь захочет, дитев иметь сможет» Ну, не бред? Всем известно, что раз дитяти не выходят, знать баба виновата. Она мне на это, мол, все это чушь и нечего баб винить, раз сам не на что негодный.

В общем, поцапались мы с ней. Так слово за слово, она и говорит: «Проси своего Творителя, дабы он из тебя полноценного мужика сделал. Он ведь тож мужик? Вот к нему и обращайся. Если он, конечно, в этом деле, хоть малость шарит» А это, милсдарь ведьмак, уже ересь чистой воды! И тут я понял: предатель она Творителя, предатель и есть. В «Толковании» черным по белому написано: предателей огнем чистить надыть. И сжег бы, кабы не новость тобою принесенная.

Вытерев рот полотенцем, Гинох поднялся из-за стола.

— Пора, а то до ночи не доедем.

Ведьмак вышел во двор вслед за стариком. Ранеты там не было. Чародейка стояла прислонившись к телеге, и презрительно наблюдала за парнями, распутывающими веревку. Подойдя к лошадям, священник принялся проверять упряжь. Отметив, что все заняты, Геральт быстро подошел к чародейки и сунул ей в спутанные руки маленький дорожный нож. Нащупав затекшими руками, холодное лезвие, она вскинула на ведьмака тревожно удивленный взгляд, он же пошел дальше, как не в чем не бывало.

— Счастливой дороги! — махнул он рукой, карабкающемуся на телегу Гиноху.

— И тебе удачи! — думая о своем, ответил тот.

В лесу ведьмак пробродил до обеда, и только тогда нашел свежие волчьи следы. Пройдя немного по следу, он остановился и прислушался. Кроме скрипа качающихся ветром деревьев и птичьей трели, ни звука. Вдруг стайка свиристелей, испуганно сорвалась с куста и с гомоном скрылась в зарослях лещины. Осторожно подобравшись к этому месту, Геральт остановился и громко произнес:

— Меня прислал Энкелей. Выходи.

Белая как снег волчица, недоверчиво глядя, медленно вышла из-за деревьев, неся в зубах корзину с ворочающимся младенцем. Осторожно поставив свою ношу, она окинула ведьмака внимательным взглядом, поводила носом, и видимо уловив знакомый запах, успокоилась.

— Что с Рутой? — спросил Геральт, присев на корточки и осматривая ребенка.

— Она пропала, — прорычала волчица.

— Ты искала ее?

— Да. Не нашла. Хотела возвращаться в Сехтсенг.

Ведьмак взял корзину:

— Как стемнеет, приходи к дому Гиноха. Я вынесу тебе одежду.

— Ты не можешь забрать его? — оскалилась она, преграждая ему дорогу. — Он оборачивается не произвольно, если Гинох увидит, то затравит его собаками.

— Старик уехал, а с Ранетой как-нибудь договорюсь. Надо, чтобы она сегодня вечером присмотрела за ним. Я знаю где Рута. Попробуем выручить ее.

— Ты уверен, что сможешь договориться с женой Гиноха? — фыркнула волчица. — Лучше бы ее убить…

Обойдя Верф, он уверенно отправился в деревню. Немного постояв, она побежала следом, словно собака, у которой отняли щенка беспрестанно заглядывая то в корзину, то ведьмаку в глаза. Отстала лишь тогда когда кончился лес и показались крыши домов.

Вскоре Геральт открыл калитку во двор дома священника, а ожидающая его Ранета, бережно взяв у него корзину, понесла ребенка в тепло. За ней последовал и ведьмак. Проходя мимо хлева он заметил, как Баха, высунув из своей норы лохматую голову, улыбается ему во всю свою эльфью физиономию.

— Вылезай, пойдем в дом, — остановился Геральт.

Улыбка тут же слетела с губ эльфа, а от ужаса глаза стали большими и круглыми.

— Не бойся. Пойдем.

Опасливо и недоверчиво поглядывая на него, Баха все же вылез и на четвереньках пошел за ведьмаком. Просунув голову в дверь, долго не решался переступить порог, но потом быстро протиснулся в угол и застыл там, словно статуя, в любой миг готовый к бегству.

Ранета хлопотала над ребенком. Переодевала, перекладывала, а когда он наконец заснул, подсела к ведьмаку на лавку.

— Обед стынет. Поешь, — ласково обратилась она, ластясь к нему будто кошка.

— Давай сперва отмоем и накормим вот этого, — он указал на сидящего в углу эльфа.

Только сейчас заметив Баху, женщина аж вскрикнула, и если бы Геральт не удержал ее, то вышвырнула бы его во двор. Эльф не стал дожидаться тумаков, а мгновенно выскочил на улицу.

— Вот смотрю я на тебя и удивляюсь, — покачал головой ведьмак, — ты вроде не плохая, а ребенка как собаку бродячую в голоде и холоде, да еще в ошейнике остром, на улице держишь.

Ранета вскочила. Сперва глаза наполнились яростью, потом в них заблестели слезы.

— Ты же ничего не знаешь! Если бы не я, его давно повесили, так же как его мамашу. И мне это тоже даром не вышло!

Она резким движением задрала рубаху на спине, открыв рубцы, давно зажившие, но красноречиво говорящие о силе палача и толщине кнута. Опустив одежду она повернула к ведьмаку заплаканное лицо.

— После войны с Нильфгаардом это было. Не большой отряд скоятоелей уходил через наш лес от погони. Всех изловили. Кого четвертовали, кого в озере утопили, а вот его мать на березе повесили. Тогда Баха маленький совсем был, годов пять не больше. Я одна жила в старой хате, что на том краю деревни. Эльфка мне его в огород подкинула и тут-то ее схватили. Ей петлю на шею, а она на меня смотрит, мол сбереги.

Шесть ден я его у себя прятала. Все одно отыскали. По всей деревни меня за волосы волокли, до той поляны где нынче чародейку жечь хотели. Сперва повесить собирались, но потом только высечь порешили. Я тогда дура совсем была, все кричала, мол секите, но дитятю не убивайте.

И секли… кузнец наш плетью, что молотом махал… чуть дух не испустила. Потом болела долго, а этот чертенок за мной ухаживал. Все люди от меня отвернулись. Как завидят бывало, так плюются или смеются, а то и камнем бросят, словно в прокаженную какую. На всю жизнь тот урок усвоила, потому когда Гинох к себе забрал, да женой быть приказал, на все сразу согласилась. И на то что старый, и на то что поганый, и на то что б эльф, собакой дворовой заделался. А куда было деваться-то? Коль слово поперек скажу, так бьет до кровавых соплей. Хоть бы уж околел скорей окаянный!