Два брата (др. ред.) - Александр Волков

Секретарь Петра, Алексей Васильевич Макаров, держал записную книжку и свинцовый карандаш: он должен был записывать результаты испытаний.

Пробные порции пороха были упакованы в маленькие мешочки. Надписи указывали сорт пороха, его количество и время изготовления. Мешочки были запломбированы правительственными комиссарами, приставленными три месяца назад к Маркову и Шмиту.

— Начинайте! — приказал Петр.

Первая очередь по жребию досталась Шмиту. Бросая гордые взгляды на соперника, пороховой мастер заложил первую порцию.

— Порох мелкий, ручной,[223] — объявил Шмит.

Раздался выстрел. Царь не спускал глаз с мачты.

— Восемьдесят пять футов. Запиши, Васильич! — приказал он Макарову.

Мушкетный порох поднял конус на семьдесят восемь футов, а пушечный — на семьдесят три.

Испытание проб, пролежавших два и три месяца, дали сравнительно отличающиеся друг от друга результаты. Петр был доволен.

— Изрядно! Изрядно! — повторял он, потирая руки.

Шмит сиял и бросал в сторону русских мастеров гордые взгляды. Он был совершенно уверен в победе.

Пришла очередь Маркова.

Егор дрожащими руками заложил пробу.

— Порох мелкий, ручной! — срывающимся голосом выкрикнул он.

Царь и вся его свита ждали первого марковского выстрела с большим нетерпением.

Выстрел прогремел. Конус взвился. Какая-то доля секунды, и он оказался значительно выше верхушки мачты.

Эффект был неописуемый. В толпе громко ахнули. Царь сорвал с себя треуголку и торжественно махнул ею в воздухе.

— Ха-ха-ха! — грянул он. — Мачту к черту!

Слова царя произвели неожиданное действие. Из-за спин вельмож выскочил сторож при плаце, здоровенный краснолицый мужик в плотничьем переднике, с топором в руке. Подскочив к мачте, он нанес ей страшный удар под самое основание.

Петр оторопел.

— Стой, стой! — закричал он. — Что творишь?!

Сторож в азарте продолжал рубить мачту. Еле-еле его оттащили.

Петр вволю посмеялся, затем сказал:

— А ну, Егор, валяй — выпаливай следующую!

Каждый выстрел марковским порохом вызывал все большее и большее изумление.

Всякий раз конус взлетал выше мачты, и сравнительную силу разных сортов пороха приходилось оценивать только приблизительно, на глаз.

Питер Шмит с побелевшим лицом уткнулся глазами в землю и не хотел смотреть, как стреляет Марков. Но гул поздравлений и восторгов, доносившийся до него после каждого выстрела, заставлял его нервно передергивать плечами.

Испытания закончились. Пороха Маркова оказались по меньшей мере раза в полтора сильнее Шмитовских. Продолжительность хранения оказывала на них меньшее влияние. Если дальность выстрела лежалым порохом у Шмита падала на десять — пятнадцать футов, то у Маркова она уменьшалась футов на пять — восемь, хотя с точностью определить это было невозможно.

— А ведь, пожалуй, и впрямь мачтам конец пришел, — сказал Петр. — Отныне пробы делать будем не на высоту, а на дальность, и к сему надо способы изыскать. Займись-ка этим делом, Егор!

— Слушаю, государь. Только, осмелюсь доложить, — и мачты могут в дело идти: стоит только уменьшить вес пробы…

— Верно, верно. Молодчина, скоро соображаешь! — Царь притянул к себе Маркова, ласково тряхнул его за плечи. — За сегодняшнее изъявляю тебе, Марков, свое особливое удовольствие… О сём будет еще у нас разговор.

Егор взглянул на царя с удивлением.

«Это неспроста», — подумали догадливые царедворцы.

Питер Шмит, набравшись смелости, быстро шагнул вперед:

— Могу ли я говорить, ваше величество? — и после разрешения продолжал: — Успех мингера Маркова принадлежит не ему!

— А кому? Уж не тебе ли? — презрительно кинул царь.

Но Шмит, войдя в азарт, уже не обращал внимания на выражение царского лица.

— Да, мне, именно мне! — взвизгнул голландец. — Неведомо какими путями, но мингер Марков выведал мой секрет обработки пороховой смеси под бегунами.

— То ложь неистовая! — вынырнул из толпы горячий Бушуев и тотчас же был утянут обратно сильной рукой Ракитина.

— Ну, ну, говори! — подбодрил царь замолкшего Шмита.

Но тот уже выдохся и только в бессильной злобе дергал себя за рыжие обвисшие усы.

— Кончил? Теперь нас послушай! — сказал царь. — Сегодня опять наша взяла, как многожды за последние годы случилось, и сему я зело рад. Вы, иноземные мастера, привыкли от своих секретов питаться, и ими себе таковое значение придавать, какого по заслугам совсем не стоите. И уже одно то, что господин Марков своим открытием тебя заставил работать, весьма похвальным мню, но… — Петр сделал большую паузу и продолжал, повысив голос: — …знаю, что господин Марков до новоманирного способа своим собственным умом дошел, и то во сто крат дороже!

— Мне, стало быть, ваше царское величество, уезжать из России? — упавшим голосом спросил Шмит.

— Зачем? — весело возразил царь. — У нас всякая затычка в дело годится. Армия наша велика, и порохов нам много надо: ты отнюдь не вздумай свою мельницу прикрыть. Пороха же твои хоть и похуже марковских, но супротив прежних больше силы оказывают и в лежании порядочно стойки… Работай, работай, мингер Шмит! Разве только поучиться тебе у Маркова? А? Как, Егор, поучишь голландца?

— Рад к услугам, ваше царское величество.

— Это насмешка! Не стану я учиться! — угрюмо пробурчал Шмит.

— Жаль, жаль! Много потеряешь… Ну, а теперь с тобой, Марков. — И царь круто повернулся к Егору. — Хочешь быть главным пороховым мастером?

— Увольте от такой чести, ваше величество! — взмолился Егор. — Я опять в токарню пойду.

— В токарне можешь работать, а от порохового дела не отрекайся.

— Ваша царская воля! У меня к вашему величеству еще прошение… — осмелел Егор. — Был у меня предорогой помощник…

— Кто, кто? Давай его сюда!

Марков вытащил из толпы красного от конфуза Елпидифора Кондратьича.

— Вот он, Бушуев его фамилия. Он на мельнице у Ракитина управляющим и к пороховому делу весьма приобык.

— Ну что ж. Марков, ты теперь сам можешь выбирать помощников. Поставь Бушуева интендантом.

Из толпы блеснули завистливые глаза Ракитина.

«А я-то что ж?» — говорил его умоляющий взгляд.

— Должен довести до сведения вашего царского величества, что Иван Ракитин, на фабрике коего я работал, большую заслугу имеет: на мои опыты и изыскания не жалел он денег и тем успеху моему весьма способствовал.

Царь рассмеялся:

— Значит, всем сестрам по серьгам, а себе ничего. Ладно, не позабудем и Ракитина.

Лицо Ивана Семеныча просияло.

Шумно смеясь, сановные зрители пошли к ожидавшим поодаль экипажам. Народ стал расходиться, солдаты выстраивались в колонну. Довольный Илья Марков равнял ряды своего отделения, как вдруг к нему подскочил мужик в тулупе, в огромных валенках и радостно вскричал:

— Илья! Друг!

Ефрейтор удивленно смотрел на незнакомца.

— Не признаешь? Гущин ведь я!

— Гаврила!..

Марков готов был обнять старого приятеля, но вспомнил, что он на службе. Он наскоро предложил Гущину пойти к Егору и пообещал встретиться в тот же вечер, если ему дадут увольнительную. Затем Илья вернулся к своему делу. Гущин не обиделся: он сам был старослуживый солдат и понимал, что «служба не свой брат».

Егор Марков узнал Гущина, когда тот напомнил о себе, и встретил гостя приветливо, а старушка Аграфена Филипповна захлопотала.

Илье удалось отпроситься со службы, и вечером они вдвоем с Гаврилой (Егор выполнял неотложный заказ) сидели за столом. Многое пришлось им порассказать друг другу, ведь столько лет они не видались!

Под конец Гаврила стал рассказывать, почему он очутился в Питере.

— Знаешь, Илюха, — с горечью говорил он, — трудное получилось дело. Ты вот под Полтавой явился к царю в поповской одёже, и сразу тебя к нему допустили. А здесь нет, брат, не подходи — обожжешься! До царя добраться нам, мужикам, немысленно. Везде караул, лакеи мордатые, хитрые приказные… Денег нам в Кижах собрали на дорогу да на прожитье в столице, так веришь, Илюха, чуть не все пришлось раздать хапугам, абы до какого ни на есть начальства добиться. Ну, кончилось тем, что попали мы к старенькому сенахтуру, он наше челобитье принял, сказал, посмотрит, да вот уж третью неделю от него ни жару ни пару. Деньги у нас вышли, кормимся чуть не Христовым именем да по дворам работенку сыскиваем…

Илья посочувствовал старому товарищу, но заметил:

— Вряд ли вы чего добьетесь. Я в Питере уж десятый год, насмотрелся на высоких бар (тоже в караулах приходится стоять). Заботы у них об народе — ни капли. Пиры, да наряды, да кареты раззолоченные — вот и все их думки. А царь… Что ж царь? Может, он и хотел бы побольше порядку навести, да ведь у него одна пара глаз, а не тыщи, за всеми казнокрадами не углядишь. Думаю я, ни с чем вы в Кижи вернетесь.