Жаркие ночи в Майами - Пат Бут

Роб сел на свое место. Лайза, Мона и Абдул смотрели на него, раскрыв рты.

— Мне ничего другого не оставалось, — сказал Роб. — Так мне кажется.

У них за спиной ресторан гудел он возбужденных голосов. Посетители оказались свидетелями драки в лучших традициях Хемингуэя. Это было великолепно!

Жеребец суперзвезды продемонстрировал свои яйца. Честь женщины была защищена. Мужская честь ограждена. Давид в реальной жизни нанес поражение Голиафу — прекрасное зрелище, причем без дополнительной платы.

— Роб, это было невероятно! — выдохнула Лайза. Она откровенно любовалась им. — Твоя голова в порядке? О Роб!

— Чертовски хороший спектакль, — заявил Абдул и вытер с верхней губы капельки пота шелковым носовым платком.

— Уходим, — заявила Мона.

Все были согласны с ней, особенно Абдул. Он бросил на стол пятнадцать стодолларовых бумажек, чтобы никто не имел повода остановить их на выходе. Лайза возглавляла их шествие. Она удалялась с тем же царственным видом, с каким и появилась. Метрдотель размахивал руками, его жесты были двойственного характера: он и хотел, чтобы Лайза ушла, и не хотел, чтобы она никогда больше не приходила. Трое женщин и один мужчина сказали Робу «браво», когда он проходил мимо них. Пьяный в углу демонстративно зааплодировал. Потом все сидевшие в ресторане решили, что такое дело требует еще выпивки. Инцидент уже становился частью фольклора Саут-Бич.

28

«Семпер» по-латыни означает «всегда» — довольно оптимистичное название для ночного клуба. Вход в него преграждали красная веревка и трое мужчин, выглядевшие слишком крупными для своей работы, которая заключалась в том, чтобы не допускать в клуб нежелательных посетителей. «Нежелательными» оказывались не обязательно чокнутые наркоманы или грязные бродяги, дергающиеся от паранойи и размахивающие ножами. В эту категорию входили люди в костюмах из полистирола, туристы, люди пожилые, некрасивые, слабонервные и вообще все, кто по той или иной причине не нравился горам мускулов, стоящим за красной веревкой. «Нежелательным» с терпеливой вежливостью объясняли, что «Семпер» — маленький частный клуб, куда вхожи только его члены. И это было правдой. При этом умалчивалось, что вышеуказанное правило не распространяется на посетителей «желательных». Определить, кто входит в категорию людей, которых всегда приветствуют в «Семпер», было труднее. Достаточно сказать, что Лайза была олицетворением этой категории. Когда Луи и Ян Каналесы открывали свой клуб, возможно, перед их мысленным взором стоял сияющий образ Лайзы. И теперь, при появлении Лайзы, медведи, охраняющие вход, бросились убирать красную веревку, их бесстрастная грубая сила моментально превратилась в липкую подобострастность.

— Добрый вечер, мисс Родригес, — громко приветствовали они ее, низко кланяясь и растопырив руки, чтобы оградить звезду от любопытных прохожих.

— А вы члены клуба? — поинтересовался грубоватый студент колледжа, расхрабрившийся после нескольких банок пива. Его только что не впустили, и у него хватило сообразительности понять, что это проявление неприятия ими его как личности.

Роб оглянулся, пожал плечами и улыбнулся этому парню, который вполне мог оказаться на его месте. Никто, кроме Роба, даже глазом не моргнул. Они стали спускаться по винтовой лестнице, как штопор в бутылку. За конторкой метрдотеля поднялась суматоха, когда там узнали Лайзу, после чего их провели между столиками к потрясающе удобному дивану и креслам, расположенным прямо перед выступавшей на сцене девушкой.

Абдул заказал еще шампанского и кофе, который они не успели выпить в «Мезанотте».

— Вам не нужно приложить к голове лед? — заботливо шепнул он Робу.

Роб отмахнулся. На самом деле челюсть у парня оказалась на редкость мягкой, а голова у Роба — твердой. Наконец, полностью захваченный настроением этого вечера, Роб чувствовал себя прекрасно.

— Можно мне кока-колы или чего-нибудь в этом роде? — спросил он, и Абдул отдал соответствующее распоряжение.

— Это место смахивает на блошиный рынок, — заметила Мона.

Она была не права. «Семпер» выглядел весьма старомодно. Клуб был отделан под чью-то гостиную, вопрос только — чью? Здесь все было ослепительно оригинальным. На стенах, как марки на почтовых конвертах, пестрели картины в облезлых позолоченных рамах, лампы с кистями не без опасности для посетителей нависали над деревянными столиками. Садясь на диван, вы проваливались в него, ваши ноги утопали в персидских коврах. Там были стеклянные пепельницы, серебряные подносы, канделябры, ворсистые обои, и все это тонуло в теплом полумраке, поблескивая сладостным декадансом, который просачивался в ваше сознание, как аромат и вкус коллекционного шампанского.

— Берлин, — решительно сказал Абдул, ни к кому конкретно не обращаясь.

Он смотрел на певицу. Она вскружила бы голову даже Гитлеру. Голубоглазая арийка извивалась в такт своей сентиментальной песенки так, что ей позавидовала бы сама Марлен Дитрих. Девица крутила бедрами, как червяк на крючке, выдавая бисексуальную чувственность, которая предназначалась для посетителей любых оттенков сексуальной ориентации. Так и следовало. В «Семпер» были представлены почти все эти оттенки.

— Ты заводишь меня, — пела она, обращаясь к пианисту с прической «конский хвост», улыбавшемуся ей сквозь дым сигареты улыбкой Бельмондо. На рояле «Стейнвей», клавиши которого перебирал пианист, стоял бокал шампанского.

— Кто-то здесь смотрел слишком много кинофильмов, — заметила Лайза.

Луи Каналес, владелец клуба, склонился над их столиком. Это он смотрел много фильмов.

— Все ли в порядке? К сожалению, сегодня у нас многовато посетителей.

— Спасибо, нас прекрасно обслуживают, — ответил Абдул, наливая изрядную порцию бренди в тонкий бокал.

Лайза мило улыбнулась молча. За ее слова требовалась добавочная плата.

Дух Саут-Бич — Каналес — удалился, но его взор продолжал следить за ними, несмотря на полумрак зала. Все посетители уже были оповещены. Рядом с ними находилась сама Лайза Родригес. Возможно, в другом углу сидит Линда Евангелиста, а то и Жан-Поль Готье собственной персоной.

Обаяние певицы обволакивало гостей. Она вкладывала страсть в каждое слово, слетавшее с ее клубничных губ, и держала микрофон так, словно собиралась заняться с ним любовью. Она ловила в зале чей-нибудь взгляд и обольщала его владельца до тех пор, пока тот совершенно не расплывался в истоме. Тогда она смеялась над смущением, в которое повергла беднягу, и переходила к следующей жертве. Иногда спускалась в зал, кончиками пальцев касалась воротничков рубашек и трепала волосы избранных мужчин, поглаживая плечи особо выделенных ею женщин.