Черная тропа - Иван Головченко

Глубоко переводя дух, девочка вдруг всхлипнула и стремительно выбежала из класса.

Расстроенная непонятным поведением всегда ровной и спокойной ученицы, Ольга Ивановна устало откинулась на спинку стула.

«Тебе, моя милая, сегодня тоже следовало бы поставить двойку, — с грустной иронией укоряла она себя. — Люди говорят: опытный педагог! А ты с девчуркой поговорить не сумела...»

— Что это вы так задержались, Ольга Ивановна? — спросила пионервожатая, заходя в класс. — И вид у вас какой-то особенный... Чем-то взволнованы?

Ольга Ивановна порывисто вздохнула:

— Да, круглой отличнице вынуждена была поставить двойку.

— Зине Грицюк?

— Представьте себе, Грицюк. Ума не приложу, что с ней сталось?

— Несчастье у нее. Отец пришел домой...

— Позвольте, Анна Петровна, я что-то вас не пойму! Какое же это несчастье, если отец в семью вернулся? Наоборот, радость большая!

— Вы, Ольга Ивановна, новый человек у нас и многого еще не знаете. Ведь отец Зины отъявленный бандит. В лесу скрывался...

— Огорошили вы меня, честно признаюсь. Но девочка... девочка-то при чем? За грехи отцов дети не ответчики!

— Формально это так, а в действительности... Взять хотя бы Зину. Отшатнулись от нее все, «бандеровкой» дразнят. И матери ее несладко.

— Но почему же вы молчали? Так навеки ребенка искалечить можно!

— Я уже говорила с ребятами, объясняла. Но слишком уж озлоблены все против Грицюка. Банда, в которой он был, одно время терроризировала весь район. И в нашей школе есть сироты — отцов их убили и замучили бандиты. Галя Ткач, например...

— Да, страшно все это и больно... И тем не менее...

— Я понимаю вас, Ольга Ивановна, конечно же, Зину надо всемерно поддержать. Именно сейчас поддержать, в сложное для нее время. Я и пришла для того, чтобы поговорить с вами об этом.

— Что же, давайте обсудим, как нам действовать. Простите, я только сделаю одну пометку.

Ольга Ивановна раскрыла дневник в зеленой обложке и вычеркнула в нем двойку.

Уже неделю Федор Грицюк дома, но словно чужой он в своей собственной хате. Первые два дня он этого как-то не замечал. Слишком уже разительной была перемена в самом образе его жизни. С наслаждением помывшись и переодевшись во все чистое, почти сутки отсыпался он в мягкой и теплой постели, а проснувшись, с жадностью накинулся на горячую еду, на молоко, на свежий хлеб, испеченный из пшеничной муки свежего помола.

С чувством неосознанной досады он отметил про себя, что семья его живет ничуть не хуже, чем при нем, «кормильце», а во многом даже и лучше. И когда жена отлучалась, он заглядывал во все уголки и ревниво ощупывал все новые вещи, появившиеся в доме.

— Молодец, Варвара! — похвалил он жену. — Не хуже людей живешь... Не сломила тебя злая доля! Она взглянула на него с вызовом:

— Колхоз не дал сломиться. На ноги поставил...

— Что же, в этом колхозе всем такая оплата или, может, за угождение начальству? — ехидно спросил Грицюк, темнея лицом.

— Известно, за угождение! Только не за такое, как ты думаешь, а за угождение работой.

Сидя на низенькой скамейке, Варвара чистила картошку. Она выпрямилась и сказала решительно:

— Думала я думку, Федор, ночь не спала, все искала, как нам быть... И такое хочу тебе сказать: в новый дом старого духу не неси! Будешь волком в лес смотреть да жизни нашей мешать, сама на тебя заявлю: враг он, мол, наш неискоренимый.

— Выходит, лишний я стал? Мешаю тебе вроде?

— Ты против всей жизни пошел! Вот казнили вы людей смертью лютой, хаты их жгли, последнее забирали, а повернули жизнь? Только вдовьих да сиротских слез прибавилось. А жизнь пошла так, как люди радеющие ее направили.

Глаза Грицюка сузились, под кожей скул заходили желваки:

— Это что же за радетели такие?

— А будто сам не знаешь? Ты у совести своей спроси, может, она тебе подскажет, против кого руку направлял. Против тех, кто народ весь поднял, кто дочку твою в школе учит, кто за труды мои платит мне сполна, кто свет в этой хате зажег, машины всякие в село прислал!

Разгоряченная спором, Варвара словно помолодела: глаза ее ярко блестели, на бледных щеках вспыхнул румянец, ссутулившаяся спина выпрямилась.

Пораженный этим неожиданным отпором жены, ранее всегда тихой и покорной, Федор сказал примирительно:

— Эх, Варя, Варя, да разве я об том? Ты совесть мою не трогай. Я уже наисповедовался и накаялся, как из лесу к вам шел. Я о другом: жена ты мне или не жена?

— А это тебе решать! Только знай: ломать себя я не дам...

Подобные разговоры возникали в последние дни все чаще, так как Варвара приходила с работы заметно расстроенная. Дочка тоже словно пряталась от отца. Еще когда мать дома, хотя бы пообедает, а нет Варвары — бросит книги на скамью и убежит на целый день. И Федор Грицюк почти целый день оставался в хате один, томясь от безделья, терзаемый противоречивыми мыслями и чувствами.

Попытки чем-нибудь заняться во дворе тоже пришлось оставить. Стоило Грицюку сойти с крыльца — его словно окутывала атмосфера настороженной враждебности. Проходя мимо его усадьбы, соседи молча отворачивались, другие вообще старались обойти его хату стороной, третьи с вызовом и насмешкой мерялись с Федором взглядами, и по этим взглядам Грицюк понимал, что они ничего не забыли.

Однажды в полдень Варвара пришла домой особенно взволнованная. Бессильно опустившись на скамейку, она вдруг припала головой к подоконнику и разрыдалась.

Федор хотел расспросить жену о том, что случилось, но осекся. Чутье подсказало ему: плакала она из-за него.

В томительном молчании стенные ходики отсчитали пять... десять минут...

Тихо всхлипывала женщина, грузно шагал по скрипучему полу мужчина.

В хату вбежала Зина, но, увидев плачущую мать и хмуро шагающего из угла в угол отца, словно бы оступилась и тихонько прикрыла за собой дверь. Стук щеколды вывел Варвару из забытья. Выпрямившись, она вытерла слезы, оправила на голове платок и впервые за все дни взглянула на мужа грустно и растерянно.

— Что же будет с нами, Федор?! — вырвалось у нее.

— Варя... Ты хотя бы расскажи, что приключилось! Не чужой я тебе, дочка у нас!

— Не хотела я тебя растравлять, Федор, не говорила, как люди меня сторонятся, про слезы дочери молчала. А сегодня услышала такое, что силы терпеть нету. Чутку услышала я, что хотят колхозники просить, чтобы из села тебя выселили. Быть-то как?

— Ну, это мы посмотрим! — вскипел Грицюк. — Мне прощение дали, потому — сам с повинной пришел. Нету такого закона...

— Это ты говоришь про закон! — с горьким упреком воскликнула Варвара. — Ну, простила власть — ее дело, видно, не больно ты для нее страшен. А люди-то простили? Ты у людей прощения попросил?

— Да чего ты от меня хочешь? Чтоб я пошел и каждому в ноги поклонился?

— Ой, не знаю, Федор, не знаю... Может, и поклониться следует, а может, взаправду, уехать... Чтоб никто, ни одна душа не знала про тебя, не попрекала... Может, поедем, а?

— Хату отцовскую бросить?

— Там хата родная, где счастье живет да честь... Вон в Донбасс людей кликали. Поедем, вместе на шахту станем, я работы не боюсь. И Зиночка наша будет учиться. Там, говорят, курсы всякие, техникумы... Будешь работать... снимешь с себя позор...

Лицо Варвары посветлело. Она уже видела это счастливое будущее, которое выправит их надломленную жизнь. Постепенно к мысли об отъезде начал склоняться и Федор, весь вечер они обсуждали планы будущего, и отчуждение между ними как-то само по себе начало исчезать.

Утром Варвара встала повеселевшая.

Она споро управлялась возле печи, готовя разом завтрак и обед, так как в этот день должна была задержаться на работе, а уходя, пообещала:

— Поговорю с кем следует, попрошу помочь.

Грицюк тоже в это утро занялся делом. Он прикидывал в уме, что из хозяйства придется продать, а что нужно будет взять с собой, составил подробную опись всего своего добра. Только с хатой не знал он, как поступить. Заколотить окна и двери до поры до времени? Рискованно, по бревнышку отцовский дом растащат. Сдать внаймы? Вряд ли в селе найдется такой, что захочет поселиться в его хате. Да и неизвестно еще, какие новые законы Советы завели: может, если он выедет, и хата не его станет? Пойти разве посоветоваться с лейтенантом, с тем, что повинную его принимал? Обещал же лейтенант помочь «на новые рельсы становиться», предложил заходить в случае чего...

Пообедав, он вышел было уже за калитку, но тут неожиданно лицом к лицу столкнулся с товарищем детства — Станиславом Качинским. Грицюк невольно попятился обратно во двор, но его остановил голос Станислава.

— Отсиживаешься, значит, Федор, будто за крепостными стенами? — насмешливо спросил Станислав.

— А тебе-то какая забота? — вызывающе ответил Грицюк. — Не брат ты мне и не сват, чтобы обо мне печалиться.

— Да, слава Иисусу, таким родственничком бог миловал. Но все-таки знакомый, вроде бы приятель давний.