Я тебя не предавал - Екатерина Аверина

Не успеваю среагировать, когда его губы накрывают мои поцелуем. Горячим и жадным. Таким долгожданным и неистовым. Меня обжигает волной кипятка и бьёт разрядом прямо в сердце. Забытые ощущения просыпаются, колючими мурашками стекают по позвоночнику и запускают крошечные импульсы по нервным окончаниям.

— Ведьма моя, я не могу изменить прошлое, — хрипло шепчет Ворон мне в губы. — Но дай мне шанс сделать тебя счастливой в настоящем и будущем.

Он говорит что-то ещё, но я уже не слышу. Голова кружится, в ушах звенит. Ноги ватные, подгибаются, и я куда-то лечу, но никак не могу упасть. Невесомость. И голос до боли родной и любимый:

— Ира, родная, что с тобой? Ира!

Темнота медленно поглощает меня без остатка и отключает.

Глава 51

Ворон

— Твою ж мать! — подхватываю её на руки и несу в комнату.

Осторожно укладываю на кровать и быстро возвращаюсь на кухню. Зная, где у Мирного аптечка, достаю, вываливаю всё на стол. Разворачиваюсь, обшариваю полку. Нашатыря нет.

Бегу обратно к Ире, прикладываю пальцы к шее, нащупывая пульс.

Рожа горит от её жестких пощёчин. Внутри тоже всё горит, но я был готов к чему-то подобному. Ей нужно было прокричать всю свою боль и обиду.

— Давай, Ведьма, приходи в себя, — прошу её.

Моё «заклинание» работает. Ира открывает глаза, но взгляд ещё совершенно расфокусированный. Беру её за руку, подношу к щеке и трусь щетиной о тыльную сторону ладони, веду носом, вдыхая глубоко в себя въевшийся запах лекарств, мыла и крема для рук. Самый лучший запах, её…

Смотрю, как из уголков глаз снова стекают слёзы. Теперь не истеричные, тихие. Стираю капли пальцем, слизываю соль, чтобы чувствовать ещё и вкус той, что навсегда моя. Переворачиваю, веду по шрамам, начинаю тереть, словно это как-то поможет избавить её от них.

Ира пытается высвободить руку, но я перехватываю крепче, стараясь не причинять боль. Качнув головой, целую побелевшие со временем полосы, как в нашу первую ночь целовал шрамы на её бедре.

— Я тогда жить не хотела, — хрипло говорит она, отвернув от меня лицо. — Это было отчаяние. Настолько сильное, что я не могла дышать. Мне казалось, я уже умерла, надо лишь уничтожить оболочку, чтобы она никому не досталась. Чтобы меня не растерзали шакалы, называвшие себя моей семьёй. Когда ты исчез, ничего не осталось. Ты был… Паша, — резко поворачивает голову и смотрит на меня с бесконечной болью в глазах, снова назвав по имени. Сама же нервно смеётся, заметив это. — Ты был всем в тот момент. По-настоящему всем. Надеждой, шансом. Единственным, кто смотрел на меня и не смеялся над увечьями. Ты был глотком свежего воздуха. Я тебе безоговорочно верила. А ты исчез… — всё время облизывает пересохшие губы.

Ухожу за водой. Возвращаюсь, помогаю ей сесть и вкладываю в ладони стакан. Сам устраиваюсь на полу, прислонившись спиной к стене.

— Потом была пневмония и про беременность узнала. Я ведь тогда могла сделать аборт, представляешь? Врачи настаивали. Говорили, не выношу, ребёнок инвалидом родится. А ребёнок был твой. Я бы ни за что не смогла его убить, как бы сильно я на тебя не злилась. Чтобы сохранить сына, пришлось снова приносить жертву Вселенной. Я пошла на сделку с Асадом. Отдала ему всё. Свою свободу, своё наследство от отца, от родной матери, подписала брачный договор, в котором был страшный пункт о том, что мой сын останется с Юнусовым при разводе. Какая разница, Паш? Если Егор жив! Правда ведь? — она мелко дрожит, а я боюсь спугнуть эту откровенность.

Сижу, вдавливаясь лопатками в стену, и едва дышу, потому что каждый вдох равносилен битому стеклу, режущему лёгкие. Потому что сердце работает на износ и меня самого трясёт, но я не могу ей это показать. Я должен быть сильным, чтобы она чувствовала во мне опору.

— Чтобы я точно была послушной, — продолжает Ира, — Асад показал мне папку с компроматом на тебя и Рустама. Так я попала в капкан длиной в шестнадцать лет. Поначалу всё было даже неплохо. Юнусов увёз меня в другой город, не трогал всю беременность как муж. Мне было плевать, с кем он проводит время, я в глубине души продолжала ждать тебя. Родила Егора, выхаживала, лечила. Что вышло в итоге, ты видел.

— У нас отличный пацан, Ир, — севший голос выдаёт мой нерв. Она замечает, смотрит на меня будто по-новому.

Думала, я не умею чувствовать? Думала, я — машина? Нет, родная. Тут вот случайно выяснилось, что я — человек.

Закрываю глаза, выдыхаю, чувствуя на себе её внимательный взгляд.

— Когда Асад стал проявлять ко мне интерес как к жене, у меня не было права сопротивляться.

Её слова хуже пощёчины. Я мозгами всё это понимаю. От неё слышать адски больно. Меня наизнанку выворачивает и сворачивает обратно. За рёбрами ломит и дышится тоже как-то не очень, будто воздух в комнате стал тяжелее и гуще.

— Каждый раз я умирала в его руках, но потом воскресала вновь, чтобы идти к сыну. Гораздо позже пришло смирение. Мы жили как все. Он уезжал, крутился как-то, всегда провально, конечно, но на жизнь нам хватало. Егор рос и всё больше становился похож на тебя. Внешне, по характеру. Асад не мог не замечать. Злился, но долго молчал. Сорвало его, когда он окончательно всё потерял. Мы сюда вернулись. А дальше ты знаешь…

— Знаю, — еле сглатываю густую слюну. — Теперь моя очередь, да?

Она тихо, устало смеётся и кивает. Я рассказываю всё с самого начала. Про то, как командировка должна была быть короткой. О том, что я должен был вернуться к нашей свадьбе. Рассказываю про договорённость с Джагой на экстренный случай, про деньги, которые для неё оставил. Объясняю такое решение тем, что Джага был шестёркой и трусом, а через страх людьми всегда легко управлять. Ира понимает, она тоже попала в эту ловушку.

Нашлись те, кого Джага