Искры - Михаил Соколов

— Ты откуда это моду такую взяла, — щелкать женихов по морде? За что ты его ударила?

— За то, что он хочет опозорить вашу дочку, — ответила Алена. — Это он при народе, а когда один — не с тем пристает.

Нефед Мироныч растерялся, почесал бороду.

— Гм… Ловко. По правде говоря, так это по-моему, — сказал он и ушел.

Он и гордился тем, что дочь его достойно отстаивает девичью честь, а вместе с тем и тревожился: «Вот они, деточки, какие пошли: жениха — по морде, отцу — такие слова. Так оно дойдет до того, что отец должен у нее разрешения просить, за кого ее замуж отдать».

Дарья Ивановна знала, что Алена отнесла некоторые вещи к Дороховым и что-то замышляет, но она также хорошо знала, что станется с дочерью, обвенчайся она тайно с Леоном. И решила Дарья Ивановна уговорить Алену не перечить отцу и не кликать беду на себя.

— Не доведется нам, доченька, сделать по-своему, сердцем чую, — сказала она как-то Алене. — Отец закатает арапником и тебя и Левку, если вы тайно обвенчаетесь. Покорись ему, будь он проклят, казнитель!

— По-нашему не будет, маманя, но и по его не будет! — решительно заявила Алена. — Я поеду с вами на ярмарок и сбегу к Леве. Дайте мне сто рублей.

Наплакалась Дарья Ивановна возле нее и пошла придумывать, как можно отвратить от дочери нависшую над нею угрозу.

Алена заторопилась. Она еще кое-что из белья отнесла к Дороховым, мать дала ей сто рублей, и она решила сама поговорить с отцом.

В день, когда Егор привез мрачную весть о несчастье с Леоном в шахте, она сказала Нефеду Миронычу.

— Батя, я никогда не была на ярмарке. Возьмите меня. Там сняться можно, а то случись что — и карточки не останется.

— Она тебе без дела, дочка, ярмарка эта. В станицу поедешь с бабкой к престолу, — ответил Нефед Мироныч, а сам с беспокойством подумал: «Что это ей взбрело в голову сниматься? Перед смертью, что ли? А не к Леону ли она собирается?»

— Тогда я сама поеду, так и знайте, — вызывающе сказала Алена и направилась в дом, гордо подняв голову.

Нефед Мироныч сидел на завалинке у землянки, чинил уздечку с металлическим набором. Услышав такие слова, он некоторое время с недоумением смотрел на Алену, будто не верил, что это она сказала, и строго крикнул:

— А ну, вернись сюда!

Но Алена не вернулась. Нефед Мироныч настиг ее на ступеньках крыльца, схватил за руку.

— Сама поедешь? К шантрапе шахтерской поедешь? — грозно спросил он, позвякивая уздечкой.

Алена бросилась в коридор и заперла за собой дверь на крючок.

— Ну, твое счастье! Посмотрю я, как ты на своем настоишь! — шумел Нефед Мироныч, возвращаясь на завалинку, и объявил жене: — Не поедем на ярмарок.

Алена поняла: хитрит отец.

Перед вечером от Насти Дороховой узнала она о несчастье в шахте. Егор Дубов передал, что Леону разбило живот, но что ничего опасного для жизни нет. Алена не верила. Ей казалось, что случилось что-то большее, чем говорил Егор. Но что именно? «Может, он при смерти? Может, его уже нет и в живых?» — думала она, и ее охватила тревога. Она готова была сейчас же бежать из постылого родительского дома, но это было не так просто сделать: отец все дни проводил дома, видимо, следил за дочерью. «Да ведь Игнат Сысоич, узнав такое, наверно, поедет на шахту», — вдруг пришло ей в голову, и она побежала к Дороховым.

Алена написала Леону, чтобы он ждал ее в скором времени, и попросила Игната Сысоича отвезти к нему узел с одеждой.

Дарья Ивановна отважилась на серьезный разговор с Нефедом Миронычем.

— Отец, возьмем с собой дочку. Все-таки карусели там, веселости разные, и, как ни говори, ей это интересно. Возьмем, отец… — жалостливо говорила она, однако Нефед Мироныч был непреклонен.

— И в станице карусели бывают, — резко оборвал он жену. — Я не допущу, чтобы она с шантрапой этой шахтерской, с Левкой, свои дела обделала и в подоле батьке незаконнорожденного принесла. Да чего ты хлопочешь так, хотел бы я знать.

— А того, что любит она Леона, и я согласная, пусть с богом живут! — вдруг выпалила Дарья Ивановна. — Чего ты над дитем своим измываешься! Тебе как Яшка говорил? Он вот-вот приедет, спасибо тебе скажет, думаешь?

— A-а, так это ты сводница самая и есть? У-у! — замахнулся на нее Нефед Мироныч, но не ударил. — Плевать я хотел на Яшку твоего! Щенок белогубый Яшка твой!

Дарья Ивановна заплакала горькими слезами и пошла передавать Алене о своем разговоре с отцом.

Глубокой ночью, когда все спали, Алена связала в узелок приготовленную праздничную одежду, спрятала деньги и, перекрестившись, выпрыгнула из окна своей горенки в сад.

Была лунная ночь. Пряным, хмельным ароматом дышал белый сад. Где-то на яблоне пел соловей.

Алена постояла секунду возле окна, слушая, как вокруг плещется жизнь, и у нее запершило в горле и перехватило дыхание. Не для нее цветут эти яблони, не ей поет соловей. Закрыв створки окна, она еще раз перекрестилась и побежала прочь. Теперь она не слышала и не чувствовала ни соловьиной трели, ни ласкового прикосновения к лицу шелковистых лепестков яблонь, ни бесшумных своих шагов. Вся устремившись вперед, она убегала от ненавистного места все дальше и дальше, не оглядываясь, не останавливаясь, и единственное, чем она жила в эти минуты, — это чтобы не обнаружили ее побега, не задержали. Когда, наконец, еле дыша, она оглянулась, — ни хутора, ни левад позади уже не было видно.

Далеко-далеко глухо кричали петухи.

Алена повернула на восток и торопливо зашагала по мягкой озими.

В соседнем хуторе Бочковом жила двоюродная сестра Нефеда Мироныча — Агриппина Недайвоз. Когда-то в молодости она жестоко была обманута любимым, налагала на себя руки, но, спасенная добрыми людьми, вышла за бедного из иногородних, дядьку Ивана Недайвоза.

Матерински приласкав Алену, тетка Агриппина участливо выслушала грустную историю ее любви и сама вволю наплакалась.

— Я не могу больше там жить, тетенька, — говорила Алена. — Они все одно сгонят меня со свету. Помогите мне, довезите до станции, хоть за лес вывезите; я боюсь одна итти через лес, — упрашивала она.

Тетка хорошо знала, что станется с ней, если Нефед Мироныч дознается о ее участии в таком деле; а что он дознается — в этом не было сомнений. И она решила отговорить Алену от задуманного шага.

— Я сама, доня моя, знаю, как велико твое горе. Но боюсь я, Нефед узнает — убьет. Нет, Аленушка, не надо так делать. Вернись домой от греха и лучше поклонись ему, ироду, в ноги, может, он сжалится над тобой.

Но Алена и слушать об этом не хотела. Досада и обида на тетку придали ей еще больше решимости.

— Все одно я не покорюсь и не вернусь домой, тетенька, — сказала она, вытирая слезы.

— Не отчаивайся, донюшка моя, не надо, — дрожащей рукой ласкала ее тетка Агриппина. — Мы — бабы, и нам не велено давать волю своему сердцу, Аленушка. Наша женская доля такая. Мы не можем жить по любви, Аленушка. Она — погибель наша.

Алена пала перед ней на колени, умоляюще простерла руки:

— Тетя! Тетенька! Ну, сжальтесь надо мной! Ну, помогите мне, не отговаривайте. Я люблю Леона. Я последнюю кровинку свою отдам за него, лишь бы он был со мной, но назад не вернусь. Да я руки на себя наложу, но не покорюсь и не пойду за того слюнтяя, что прочит в мужья мне отец!

Слезы текли по ее щекам, глаза горели огнем, большие, черные, жгучие глаза. Но тетка Агриппина, только всхлипывала, закрыв косынкой лицо.

— Да неужели у вас сердце каменное? Неужели вы не женщина?! Вы ж на себя петлю надевали, вы знаете, что такое любовь, тетенька. Ну, довезите меня до станции, — умоляла Алена, хватаясь за край ее юбки, за руки и целуя их, но тетка молчала.

Тогда Алена поднялась на ноги, бросила презрительный взгляд на заплаканное лицо тетки и, взяв узелок, стремительно вышла из хаты.

Остаток ночи она просидела на завалинке под чужой хатой, а с зарей двинулась в путь. Выйдя в степь, она отдохнула немного. Далеко в стороне, выставив к небу кудрявые верхушки, в утренней дымке угрюмо стоял лес. С краю от него, в низине возле речки, виднелся хутор Бочковой; над ним курился беловатый дым, пеленой тянулся к речке.

Алена вздохнула и пошла по дороге, настороженным взглядом всматриваясь в утреннюю степь. В одной руке она держала узелок, в другой — снятые с ног гетры. Из-под платка ее выбилась прядь волос, и ветер игриво теребил их на солнце.

Босые ноги ее ступали твердо, уверенно, голова держалась гордо. И в этой порывистой походке, в надменном, своевольном взоре ее чувствовалась большая сила.

Дойдя до леса, Алена ступила на кундрючевскую дорогу и остановилась, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь. На дороге вдали чернели подводы, там и сям в степи пестрели платки женщин. «Он не мог так скоро хватиться», — думала Алена, стараясь отогнать от себя тягостные мысли, и зашагала по узкой просеке. Но потом остановилась, опустила голову, точно перед ней нежданно стена выросла. Постояв в раздумье несколько минут, она опять вскинула голову и решительно зашагала по дороге.