Поединок. Выпуск 13 - Анатолий Степанов

— Иду, иду, — послышался из глубины старческий голос. Внутренняя дверь раскрылась, и появился старичок, невидный, сгорбленный. — Чего изволите... — начал он и узнал Бахтина.

— Господи, счастье-то какое, Александр Петрович! — Глазки старика засветились ласковостью, лицо разгладилось. — Господи, сподобился перед смертью увидеть.

— Тебе, Фролов, на небе жизнь длинную отмерили. Так что не скромничай.

— Забыли, совсем забыли старика, господин надворный советник.

— А ты, Фролов, душой извелся, видать. Где говорить будем? Здесь или в комнатах?

— В комнатах, в комнатах. Сейчас, только лавку запру.

Он вскользь поглядел на Бахтина, настороженно и быстро.

Они прошли в квартиру, соединенную с лавкой маленькой дверью.

Гостиная была похожа на жилье мелкого чиновника. Бархатная скатерть с кистями на круглом столе. Громадный, как замок, буфет, лампа под зеленым абажуром на цепях под потолком, диван с зеркальцем, плюшевое кресло в чехле.

— А у тебя, Фролов, все по-старому. Впрочем...

Бахтин подошел к дивану. Над ним висел картонный плакат с плохо выполненными фотографиями и надписью «Вожди революции».

— Вместо государя императора повесил?

— Именно, именно. Каждая власть от бога. — Фролов назидательно поднял палец.

Бахтин сбросил шубу на диван, сел за стол.

— Дело у меня к тебе, Фролов.

— Значит, вы, Александр Петрович, снова вроде как по сыскной части?

— Снова.

— Ай-яй-яй. Потомственный дворянин, надворный советник, орденов кавалер императорских...

— А ты, братец, никак монархист?

— Спаси бог, спаси бог, — Фролов перекрестился. — Только как же так? До нас слухи доходили, будто в семнадцатом вас товарищи шлепнули. А вы опять, значит? — голос старичка стал жестким.

— Значит, опять, Фролов.

— А мы-то обрадовались...

— Рано.

— Значит, опять по сыскной части. А не боитесь, Александр Петрович? Время-то не прежнее. Лихое время, разбойное. Власть слабая. Слыхали, намедни шестнадцать постовых замочили. Значит, не боитесь?

— А когда я вас, хиву уголовную, боялся? Вспомни, Каин? Когда?

— Лихой вы человек, Александр Петрович.

— Ладно, — твердо сказал Бахтин, — любезностями мы обменялись.

Он достал из кармана футляр, положил его на стол, раскрыл. Брызнул в тусклом свете лампы зеленый огонь камней. Лежало в футляре изумрудное ожерелье редкой красоты.

— Продать желаете? — Фролов от волнения даже с голосом совладать, не смог.

— Знаешь, чье?

— Как же, господина Васильева вещь, Григория Нилыча. Ординарного профессора Катковского лицея. Великой цены ожерелье.

Фролов смотрел на камни жадно, как голодный на пищу. Он ласкал их глазами, ощупывал.

Бахтин захлопнул крышку коробки, на которой причудливо извивались буквы из накладного золота — Г и В. И исчезло сияние, словно комната стала мрачной и тусклой.

— Слушай меня внимательно, Каин. Завтра, а может и сегодня, тебя найдет Собан. Он спросит, не приносил ли тебе кто драгоценностей Васильева. Ты скажешь ему, что приходил залетный из Питера, Студент, и продал это ожерелье.

Бахтин вновь открыл коробку, вынул ожерелье. Завернул в платок, сунул в карман.

— Ему коробку покажешь, а ожерелье, мол, продал сразу.

— Все? — твердо спросил Фролов.

— Нет. Он спросит, где найти Студента. Скажешь, что он со своей марухой пасет кого-то в кафе «Бом» на Тверской. Теперь все.

— Нет, Александр Петрович, ныне красный сыщик. Не сладимся мы. Собан из меня знаешь что сделает?

— Дурак ты, Фролов, — Бахтин достал папиросу, — тебе не Собана, тебе меня бояться надо. Ты кому в одиннадцатом Сафонова Николая Михайловича, он же Собан, сдал? А Комелькова? А Гришку Адвоката? Так они нынче все на свободе. Я им шепну, а ты знаешь, они мне поверят, ножичками тебя на ремешки нарежут.

— У-у-у, гад! Ни пуля тебя, ни нож не берут! — завыл, забился головой об стол Каин.

— Кончай истерику. Понял?

— Все понял, — поднял голову от стола услужливый старичок, — все понял. Только вы меня...

— Ты мое слово знаешь.

— Знаю. Печать слово. Да и пригожусь я вам по этому времени смутному.

— Пригодишься. Но об этом другой разговор.

Бахтин встал.

Как гора поднялся на Сретенском бульваре дом страхового общества «Россия».

Запирала въезд во двор чугунная ограда. Ночь надвигалась, и гасли в доме окна, одно за другим.

Мартынов, прижавшись лбом к стеклу, смотрел на бульвар. Шло время, били часы. Никого.

Вот уже полночь куранты пробили. Потом отбили половину.

Прошел по бульвару поздний трамвай, поискрил дугой. И опять пусто. Даже прохожих нет.

Машина появилась внезапно, словно стояла долго где-то рядом. Подъехала, стала у ворот.

Мартынов вздохнул с облегчением, повернулся к сидящим чекистам.

— Начали.

Из машины вышли четверо. В кожанках, фуражках со звездами. Маузеры через плечо. Болтаются у ног деревянные кобуры.

Постояли во дворе. Поговорили о чем-то. Потом к подъезду.

Вошли. Семен сегодня за старшего был.

— Значитца так, поднимаемся. То да се, из Чеки мы, вот бумага, давай ценности. Он, конечно, упрется, вот тогда, Туз, ты его и погладишь.

— Ясно. Пошли, — глухо, как в бочку, сказал Туз, вытащил из кармана сухарь и начал жевать.

Они подошли к лестнице...

Вниз спускались Данилов с Ниной. Он одной рукой поддерживал девушку под локоть, в другой нес желтый саквояж.

Прошли мимо четверки в кожаном. Хлопнула дверь подъезда.

— У-у, фраерюга, — скрипнул зубами Семен.

На третьем этаже дверь нужной им квартиры полуоткрыта. Бандиты остановились. Достали оружие. Семен толкнул дверь.

В прихожей беспорядок, раскиданы пальто, обувь, книги.

— Эй! — позвал Семен. — Кто тут есть?

— О-о-о! — простонал кто-то в глубине квартиры.

Семен бросился к дверям гостиной.

Здесь тоже все было перевернуто. На полу лежал связанный Васильев.

— В чем дело, папаша? — Семен вынул мандат. — Из Чеки мы.

— Помогите... только что... Ограбили... Все забрали...

— Кто?

— Молодой мужчина и женщина.

— Мы их на лестнице встретили, — не прекращая жевать, сказал Туз.

— Ушли. Теперь ищи. Ты, папаша, нам, чекистам, всю правду говори, что забрали и кто они?

— Вон на столе опись и футляры. Они драгоценности из футляров вынули.

— Как звали их?

— Она его Студентом называла и Олежкой.

Семен взял опись и пару футляров, сунул в карман:

— Ты, папаша, не сомневайся, найдем.