Ещё три сказки, сказ и бонус - Андрей Арсланович Мансуров

— А какие были мастера! М-м!.. С одних только сабель могли позволить себе купить по загородному дому! Да вот не поделили, понимаешь, отцовскую мастерскую. Разъехались на разные стороны площади, и стали конкурентами… — Конан понял из дальнейшего разговора, что речь идёт о братьях-близнецах, искусных кузнецах, слава о которых далеко вышла за пределы Биркента, и которым элитное оружие, изготовленное в их наследной лавке-кузне, позволяло неплохо сводить концы с концами. Если сказать мягко.

Однако тут рассказчик — пожилой мужчина с потным и раскрасневшимся от горячей пищи лицом, и заплатами на явно видавшем лучшие времена халате — пустился в воспоминания о качествах кольчуг и сабель, и довольно долго об интересующем Конана предмете речь не шла. Но вот опять:

— …в самом расцвете лет! Каждому — по двадцать пять! Пора, вроде, и женой обзаводиться. Ну и одолела их тут гордыня: захотелось одним махом добиться всего! И дворянства, и золота, и принцессы! А уж ненавидели друг друга к этому времени — и не говорите! Я сам — сам! — видел, как входили не далее как в прошлом году прямо в ворота. Первый — с обнажённой саблей в руке, и в кольчуге полированной: чисто — зеркальный карп! Ослепнуть можно было! А второй — Ринат! — наоборот: выкрасил всё в чёрный. Наверное, думал, что так он станет незаметным там, в тёмных переходах и комнатах… Саблю и два кинжала, само-собой, и он не забыл. Только…

Только после заката, когда закрыли уже и заперли ворота, да наложили снова заклятий защитных с печатями наши-то придворные дармоеды-то, ну, то есть — чародеи…

Перелетели в числе других через стену и головы Рашида с Ринатом!

А я уж так хорошо приспособился продавать в Зингару через двоюродного брата их кольчуги и кинжалы!..

— Но погоди-ка… Бэл с ними, кинжалами… Так, получается, за день эта тварь может убить более двухсот человек?! — это прорезался недоверчиво-удивлённый и чуть подрагивающий (От удивления, разумеется!) голос собеседника справа, гибкие холёные пальцы которого автоматически, без участия глаз, крошили на стол белую лепёшку — патыр.

— Хо!.. Убить-то она может и побольше, я думаю… В самый первый раз, когда вход был ещё бесплатный — многие ломанулись попробовать. И даже сардоры самого Мохаммада. Только погибли они. Все погибли. (Тогда-то падишах и запретил воинам гвардии участвовать!)

Дело-то в том, что она, тварь эта, там, внутри, живёт по своему, собственному времени. Да и все, кто попадает внутрь — живут так же. Словно бы — вне времени!

— Это как так? Что за чушь?! — это влез собеседник слева, юнец с ещё блёкло-белёсыми усами, почти непрестанно чешущий затылок. Конан подумал, что, в-принципе, ребята-претенденты работают грамотно: расспрашивают, щедро угощая, бывшего младшего виночерпия, уволенного с должности не столько по возрасту, сколько в связи с тем, что в неё вступил его старший сын — передача поста, так сказать, по наследству.

И вот теперь пожилой профессиональный сплетник и интриган, чтоб совсем уж не заскучать дома, не потерять квалификацию, да и покушать задарма, с умным видом пересказывает дворцовые закулисные пересуды и сплетни трёхлетней давности.

Дней пять назад, пока ещё не начался наплыв прибывающих из других стран претендентов, и караван-сарай стоял полупустой, Конан и сам расспросил старца. Однако быстро понял, что тот — не слишком надёжный свидетель. И все его сведения получены из третьих-пятых рук. А то и побольше.

— Не чушь, уважаемый Дониер-бек. А вот послушайте. Знавал я и одного парня, который у нас был младшим конюшим. Он тоже в первый раз — того. Решил попробовать. Только когда зашёл внутрь, да услыхал жуткие вопли этих… Ну, тех, кто вошёл раньше… Сел на пол прямо у входа, и так и сидел, сжавшись в комок, и боясь даже шевельнуться. Как он рассказывает — парализовало его. Мышцы, говорит, словно скрючило судорогой!

Так и просидел, говорит, пока не почуял, что если не выберется из дворца, умрёт от жажды. Да оно и верно. Когда его, еле ползущего по плитам, у самых ворот подобрали, да стали поить, выпил добрый бурдюк… Но это — к слову. А главное — так это то, что по его словам, сидел он вот так, скрючившись, возле самого входа, не меньше трёх-четырёх суток. И — вот уж не поспоришь! — щетина на его подбородке!

— А что — щетина на его подбородке?

— Ну — как, что?! Отросла она! Так, словно, и правда — не брился он пять или шесть дней! А выполз он, кстати, за час до заката — то есть здесь, в нашем мире, прошло всего-то шесть-семь часов… Вот и думайте сами — брать или не брать туда бурдюки и лепёшки!..

Конан понял, что больше ничего нового он от старика, рассказывавшего, словно затверженный урок, одними и теми же словами вызубренную легенду-полуправду, не узнает, переключил внимание на других ужинавших.

Однако больше никто, кажется, не рвался делиться знаниями о том, как, и от чего погибло более шестисот храбрых, крепких, и самоуверенных парней и мужчин. Головы которых, за неимением остального тела, упокоились, согласно местным обычаям, на местном же погосте. И, похоже, тактика странной твари, таким странным способом дающей понять, что она вновь оказалась сильней, начинает приносить плоды: в этот праздник Марпита число претендентов не превышает ста…

А в прошлом году, как утверждают старожилы, как раз и составляло — двести.

Но за себя киммериец был спокоен.

Его-то голова здесь, в пропылено-выгоревшем, захолустном Биркенте, с жителями, кажущимися невозмутимыми и равнодушными к любым происшествиям, не останется.

Поэтому доев, и допив, он просто пошёл спать.

Сума за плечами напарника вызвала удивлённый возглас у Садриддина:

— Конан! Ты что — собираешься там жить?!

— Да, примерно.

— В каком смысле?

— В прямом. Ты что, дорогой напарник, не слышал, что поговаривают о времени, существующим — а вернее — не существующим! — там, за порогом? — они как раз и стояли у этого самого порога, провожаемые наигранно-лицемерными напутственно-сочувствующими взорами толстеньких чиновников скучно-казённого вида, и двумя взводами падишахской стражи, с пиками наперевес окружавшими ворота снаружи. Правда, острия пик были обращены к открытым сейчас воротам, и брови не переставали хмуриться: похоже, бравое воинство всё-таки больше опасалось того, что может из тёмного проёма выйти, чем тех, кто может захотеть прорваться туда снаружи, не заплатив налога.

— Ну… Да, слышал. Но ты же, надеюсь, не веришь всем этим бабским сплетням о том, что