Журнал Наш Современник 2008 #10 - Журнал современник

Няня стояла в дверях. Стояла не дыша. Прижала к груди мокрое полотенце, которым только что вытирала посуду, и молча смотрела на племянника, которые тоже молчал.

— Отгостевал, стало быть… Что ж, поезжай, раз дела ждут. Только вот хрёс родителям…

Славик молчал.

Встав, он перетряс все свои брюки, джинсы и шорты, внимательно обшарил обе сумки. Денег не хватало даже на дорогу. Нет, у няни просить нельзя. Это уже слишком.

И он пошёл к бывшему своему однокласснику. Два дня назад встретил его на речке. Славик продолжал свои кутежи с мужиками. А Володька пришёл с сыновьями искупаться. Видать, весь день работали в поле, на заготовке кормов.

Сыновья у Володьки уже взрослые, ростом выше батьки. Такие же лобастые, светловолосые, крепкие. Володька проводил их взглядом, пока они не кинулись в воду, и сказал:

— Ну, здорово.

Ухватились за руки, какое-то время крепко держали друг друга, давили ладони, а потом рассмеялись, потянулись друг к другу, обнялись. И полезли вместе в воду.

Володька увидел на боку у Славика две крупные родинки, которых раньше вроде как не было.

— Это что, от пуль, что ль?

— Да нет, — засмеялся Славик, — чёрт — рогами.

— Ну-ну, как аккуратно входят… Вынули?

— Вынули. Берегу как память о Вьетнаме.

— Где нас не было?

— Да, так точно, где нас не было.

Вечером сошлись. Вспомнили школу. Девчат. Было что вспомнить.

4

— Слушай, Володь, — сказал Славик, неловко и торопливо пряча в карман брюк деньги, — ты только не сомневайся. Деньги для меня — не проблема. Верну сразу, как только доберусь до дома. Тут у меня, понимаешь, долг остался посерьёзней. Стыдно признаться…

— Крест, что ль? — помог ему Володька.

— А ты откуда знаешь? Няня, что ли?…

— Она сильно переживает. Няня твоя — глубинная душа. Ты тоже… Чудак человек. Каким балбесом был, таким и остался. Сказал бы тогда, на

речке… Это ж полдня работы. У меня и дерево подходящее есть, и станок.

— Володь, сделай. А? Я тебе сразу и за крест пришлю. Только сделай. А то няня…

— Нет, Славик, — сказал вдруг Володька, — крест я делать без тебя не буду. Давай договоримся так: приедешь следующим летом, вместе и сделаем, и поставим крест.

Славик мотнул головой. Сказал:

— Вряд ли я, Володь, скоро приеду теперь. Теперь я опять… — И Славик показал ладонью стремительно летящую не то птицу, не то самолёт или вертолёт. — Дело одно наклёвывается. Деньгами хорошими запахло. А деньги эти — далеко. Командир вчера позвонил. Года на два-полтора, как минимум…

— Хочешь пару отверстий на другом боку, для симметрии? Или — за очередным орденом?

— …Дружбы Народов, — хмыкнул Славик. — У меня такого нет. Да и ни к чему он мне. Я ж говорю — деньги! Теперь только деньги в цене. Собрал бы я их все в одну большую кучу, бензином бы облил… Но — нужны! Нужны, проклятые!

— Ну, тогда и приезжай.

— Приеду. Коршунов моих порадую. Скоро придут. А у меня бабло на исходе.

Прошло три года. А Славик в родимых Бабёнках так больше и не появился.

Мужики какое-то время скучали по нём, вспоминали то лето, когда он их залихватски угощал "Чёрным соболем". Вот попили водочки! Бывший счетовод Макарыч, состоявший при Славике в той эпопее вроде как главным воеводой, горячился больше всех:

— А что ему! Денег за ордена много плотят! У него семь орденов! Что, разве не знали?

— Да нынче за ордена разве дают деньги? — интересовались мужики.

— А как же! — горячился Макарыч.

— Тогда, мужики, надо куда-нибудь на войну определяться, — горько шутил кто-нибудь.

Няня умерла.

Володька Куличенков, бывший колхозный парторг, хотел было поставить на могиле крест. Похоронили няню в родовом кургане, рядом с отцом и матерью Славика и всеми его дедами-прадедами. И вытащил уже из-под навеса дубовый брус. Но повернул его раз-другой, вспомнил Славика, две коричневых родинки на его загорелом боку, вздохнул: "Каким балбесом был… " — и затолкал брус обратно.

ДМИТРИЙ МИЗГУЛИН

Уснувший город чутко спит, На улицах темно, Под утро ангел прилетит И постучит в окно.

Я створки настежь распахну, Впущу его домой И воздух утренний вдохну — Ну здравствуй, ангел мой!

Струится утренняя мгла, На крыльях тает снег… Он спросит тихо — как дела? Совсем как человек.

МИЗГУЛИН Дмитрий Александрович родился в 1961 году в Мурманске. Служил в Советской армии. Окончил Ленинградский финансово-экономический институт им. Вознесенского и Литературный институт им. Горького. Публикуется с 1980 г. Автор многих книг стихов — "Скорбный слух", "Зимняя дорога", "Две реки" — и нескольких сборников: рассказов "Три встречи", литературных заметок "В зеркале минувшего", стихов для детей "Звёзд васильковое поле". Лауреат Всероссийской литературной премии им. Д. Н. Мамина-Сибиряка и премии "Петрополь". Член Союза писателей РФ. Живёт в г. Ханты-Мансийске

Я промолчу в ответ ему — Известно всё и так! Моих желаний кутерьму Поглотит снежный мрак.

Во мгле мерцающим перстом Коснувшись лба и плеч, Он осенит меня крестом, Чтобы от бед сберечь…

Разгонят ранние ветра По небу облака, Ему пора и мне пора — Дорога далека.

Кому — в небесные края, Кому — в земную тьму… И буду долго-долго я Смотреть вослед ему.

Растаял туман над излукой Осенней тяжёлой реки, Живу не любовью — разлукой, Чьи вечные воды легки,

Стараюсь по жизни хоть малость Минувшего счастья сберечь — Недолгих прощаний усталость И радость нечаянных встреч.

На лёгкой волне у причала Мороза стальная печать — И так хорошо, что с начала Уже ничего не начать…

Встрепенёт, затрагивая душу, Тот мотив знакомый и простой: "Выходила на берег Катюша, На высокий на берег крутой".

Ох же и хлебнули мы отравы — Закружилась круто голова, Изменились времена и нравы, Потускнели чувства и слова.

Нам привозят яблоки и груши Из-за океанской стороны, А голубоглазые Катюши Нынче по Европе — вполцены.

Можно жизни радоваться, можно… Нефть и водка — полною рекой, Только зазвенит душа тревожно Неизбывной русскою тоской.

Онемеют небеса и реки, Опадёт последняя листва, Об ушедшем русском человеке Повторяя скорбные слова.

И никто не будет больше слушать, Как порой прекрасной золотой Выходила на берег Катюша, На высокий на берег крутой.

КОЛЬЧУГА

Дрожит свечи неровной пламя, Душа скорбит, светлеет грусть, Когда я в опустевшем храме О Родине своей молюсь.

Шумят неистовые битвы, И с воем рать идёт на рать. А мне б слова своей молитвы Кольчугой прочною связать…

Рассеян ум. Бессилен разум. И только трудится душа, Слова простые раз за разом Нанизывая не спеша.

Чуть слышно шепчутся старушки, И гул эпох — издалека… Ох, коротка моя кольчужка, Ох, как кольчужка коротка.

Не хотел бы подводить итоги, Рано на пугающий покой, Суждено мне умереть в дороге, До звезды дотронувшись рукой.

Всё промчалось — годы, сказки, были И костров полночных сизый дым, Было время — и меня любили, Да и я когда-то был любим.

А о том, что не сбылось когда-то, Не жалею — нет пути назад… Не грусти — ведь ты не виновата, Да и я ни в чём не виноват.

Догорают времена и даты На закате сумрачного дня, Радостно молюсь и виновато: Господи! Не оставляй меня!

Пусть в ночи моя истает свечка, Но очнусь счастливый поутру, Чуя, как дрожит моё сердечко, Как душа трепещет на ветру!

"ЖИЗНЬ моя, иль ты

ИЗ ПРИКАЗА КОМАНДИРА 425 -Ц ПОЛКОВНИКА БЫЧЕНКОВА

После победы в армии, в общем, пили все и всё, что издавало булькающий звук, несмотря на цвет, вкус и запах.

В беседах и политинформациях постоянно повторялись предупреждения и категорические запреты на приобретение, употребление и использование не по назначению неизвестных трофейных жидкостей.

Все приказы доводились до каждого в роте, особенно впечатляли наказания и приговоры Военного трибунала. Ведь знали, что можно отравиться и умереть или, что еще хуже — остаться инвалидом, ослепнуть, но каждый в душе надеялся, что с ним такого произойти просто не может. Чтобы избежать отравления, практиковался жестокий способ: стакан неизвестной спиртоподобной жидкости подносили местному жителю. Очевидцем я не был, но слышал о пяти или шести подобных опытах: три из них закончились трагически, причем в одном случае гибелью четырех военнослужащих, выпивших, в отличие от немца, не один стакан, а несколько стаканов спир-топодобной пакости.