Журнал Наш Современник 2008 #10 - Журнал современник

Муравейник зарокотал угрюмыми, злыми голосами.

— Пусть попробует не заплатить!

— Заплатит, никуда не денется. А не заплатит — мы ему, гаду, красного петуха под стреху!

— Так вы ж ему свои паи и продали! Сами, добровольно продали! — нервно засмеялся Макарыч. — А теперь жалуйтесь, ёк-канарёк!

— А ты? Ты, умняга, что ли, не продал?

— А я не продал! Мой пай на мне как числился, так и числится до сих пор. Я хозяин. И старухин, и хозяйкин. Три пая у меня!

— Ну, Макарыч, тогда и ты — помещик! Чего ж батраков не нанимаешь? — засмеялись уже беззлобно.

— Потому и не нанимаю, что я категорически против эксплуатации. Хули это за жизнь, когда человек над человеком измывается за кусок хлеба? Какая ж это свобода?!

— Ты, Макарыч, голова-а, — хвалили мужики бывшего счетовода. — Не зря всю жизнь с тетрадкой пробегал…

— Да я!… — обиделся было на "тетрадку" Макарыч, но его заглушили, стали дёргать за рукава, просовывать к нему с разных сторон белые пластиковые стаканчики, казавшиеся в чёрных огромных руках мужиков нелепыми игрушками неизвестного назначения, все желали выпить за умную его речь, и он успокоился.

Славик сидел на высоком крыльце, одну ногу поставив на ступеньку, а другую вытянув вниз, на затоптанную и зашвырянную окурками траву. В одной руке он держал плоскую гранёную бутылку, а в другой пластиковый стаканчик. В стаканчике его всегда матово поблёскивало. Славик тоже был уже хорош. Он щедро наливал мужикам, даже тем, кто, пользуясь моментом, нахально лез без очереди. Но и сам старался не пропускать. Бормотал себе: "Я ли вам не свойский?…" — и лихо опрокидывал до дна.

А разговор мужиков между тем продолжал ту же тему и вышел в конце концов вон куда.

— Всё как при помещиках! Шурка, как Ивана похоронила, день и ночь теперь на Куличёнка ишачит! И девку уже с собою водит.

— Дорогу кажет. Так и поведётся. Шурке-то без Ивана не на что теперь дочку учить. А девка смышлёная.

— А на Троицу что вышло! Племянник Куличёнков, дурачок этот, повалил её в сарае, и, если бы Шурка не трапилась, пропала бы девка!

Славик, услыхав неожиданную историю, вскинул руку и сказал:

— А ну-ка, Макарыч, зови этих эксплуататоров сюда! И Володьку — первого!

— Сюда! Сюда их! — закричали мужики.

— Во! Правильно!

— Давай их, гадов, сюда!

— На правёж!

— Ну, счас им Славик дась!

— Даром, что ль, до полковника дослужился!

— Правда, что ль?

— А спроси сам.

— До полковника только.

— А спроси, спроси.

— Стесняюсь.

В три конца побежали гонцы от крыльца, на котором атаманом восседал Славик. Только куры метнулись из-под их быстрых ног. Но вскоре все трое вернулись ни с чем.

— Куличёнок сказал: во вам!… — И посыльной мотнул загорелой рукой. — И, грит, если не разойдётесь, Жбанка пришлёт. Жбанок у него сидит, курёнка ест.

Жбанка знали все — участковый милиционер. Все, кроме Славика.

— Видал? — сказал Славику Макарыч. — Я ж говорил! Помещик! Эксплуататоры! Уже жандармами себя ограждают! Всё как при царе!

— А пошли мы к ним сами сходим, — опасно предложил кто-то.

— И правда, мужики? Поможем Жбанку крылушки доесть! А?

И было похоже на то, будто кто-то без команды, без надобности, а так, ради ухарства и по пьяной дури, поднёс зажжённую спичку к бикфордову шнуру. Славик это сразу почувствовал, хоть и был изрядно пьян. Хоть и хотелось ему познакомиться с участковым милиционером.

На их счастье, на улице появилась старушка, которую он не сразу и узнал. При виде её мужики сразу присмирели. Старушка подошла, остановилась, подпершись сосновой палочкой, лоснившейся в её руках.

— Что тут такое? А, ребятушки?

— Здравствуйте, Варвара Петровна.

Это была Варвара Петровна, учительница русского языка и литературы. Она уже лет пятнадцать-двадцать не преподавала, доживала свой одинокий век в стареющем доме у ручья, огородничала, завела кур и корову, но её все в Бабёнках звали учительницей и — по имени-отчеству.

— Да вот, Варвара Петровна, экзамен по Толстому сдаём, — нашёлся кто-то из молодых мужиков, стоявших у калитки.

Славик, как только узнал Варвару Петровну, толкнул коробку с плоскими бутылками под лавку и сверху кинул веник.

— Кто это сказал? — спросила учительница, близоруко щурясь. — А, это ты, Петраченков. Толстого сперва прочитать надо и осмыслить. А экзамен по Толстому человек сдаёт всю жизнь. Потому как жизнь и есть непрерывный экзамен по Толстому.

— Во! — шепнул стоявший у калитки и подмигнул своему соседу. — Помнит, что я Толстого не прочитал. Сколько годов прошло, а на тебе…

— Вот-вот! — Учительница подняла свой сучковатый, гладко отшлифованный посох. — Толстого надо было читать вовремя. В школе. И в полном объёме. Теперь бы не спрашивали у нынешних господ о своих обидах.

Она опустила палку.

Славик сидел не шелохнувшись. Он вдруг почувствовал себя на уроке литературы, десятиклассником, не прочитавшим нужную главу из "Войны и мира".

Учительница посмотрела и на него. И ничего не сказала. Повернулась и ушла.

И все сразу как-то поникли, понурились.

Тут появились бабы, стали расталкивать растерянных мужиков и растаскивать по домам. Остался один сосед Макарыч.

— Макарыч?

— Аё! — живо отозвался тот.

— А что тихо так у вас? Особенно по вечерам.

— В смысле?

— Да не дерутся совсем. Молодёжь не дерётся.

— Так молодёжи-то нет!

— А, ну да… Давай стакан.

И погодя, уже нехотя, почти с отвращением, процедив сквозь зубы ещё одну стопку и закусив свёрнутым в рулончик глянцевым пером свежего лука, крякнул смачно:

— Эх, Макарыч! А помнишь, как мы в Суборово съездили? Какая драка там была! Вокруг клуба штакетник… Весь — на колья! Сила! А девки там какие красивые были! Тихие, добрые. Куда всё подевалось?

— А поразъехались! Кинули родное. Вот и опустела земля. Живёте теперь в городах, в квартирах при туалетах и паровых трубах. И на хрена вам деревня?…

— Это точно. Дураки-дураки… Ну, ладно, что теперь? Прошлого не воротишь. Я тоже молод был. — И Славик, по-детски улыбаясь, пропел: — "Был молод, имел я силё-о-онку…" А что, помню, Галю Лукьяненкову через речку переносил. Хата у них ниже моста.

— Степанову дочку, что ль?

— Да. В дождь! А в ней пудов шесть было — точно! А нёс — как пё-рышко!

— Любовь, — согласился Макарыч. — Я свою старуху тоже носил, когда она молодкой была.

Они замолчали. Слушали деревню. Тихо было во всех концах. Бабы мужиков, должно быть, прогнали в поля, к тракторам. А тут только ветер гонял по дороге душную пыль, да петух, стоя посреди двора, сердито рычал на какой-то, ему только видимый непорядок.

И вдруг Макарыч улыбнулся и сказал:

— Славик, а теперь ты бы свою бывшую голубу и не поднял. Куда там — нести! В ней сейчас всех восемь пудов!

— А что, всё в Суборове живёт?

— Завмагом работает. Магазин выкупила. Оборотистая баба.

— Да? Интересно бы глянуть… — И усмехнулся. — Да нет, лучше не травить душу. Что было, то было. А смотреть на чужую тётку… Лет бы де-сять-пятнадцать назад… Тогда б ещё можно было сделать какой-нибудь товарооборот. Ну, давай ещё по чуть-чуть.

3

Прошло ещё несколько дней.

— Славик, деточка мой, когда ж хрёс будешь делать? Мужиков бы нанял. Вон сколько денег на ветер пустил. Фермеры грозятся в милицию заявить, чтобы тебя из деревни выселить. Народ уже неделю не работает. Мужики без дела слоняются, пьянствуют, злые. Бабы плачут. А хрёс…

— Няня, ну я же сказал…

— Ты только говоришь, а время уходит. Вот спустишь все денежки, и доски гожей не на что купить будет!

— Зачем нам доска?

— А как же — зачем? Как — зачем?! На хрёс!

— Няня, ну что ты, на самом-то деле, няня… Ну прости ты меня за ради Бога! Завтра же займусь крестом.

— Правда? Вот и хорошо, Славик. Вот и займись делом. Хватит их

поить. Они, пропойцы, и до белых мух бы пьянюжили. Им что? Налей да налей…

— Няня, — спросил вдруг Славик, привстав с дивана, — а куда ты свой пай дела? Продала?

— Какой пай, деточка?

— Земельный. Гектары свои, которые после ликвидации колхоза тебе отошли?

— И-и, на што мне эта земля? Мне теперь… Под хрёс скоро… Володе я свой пай продала. Пускай хозяйствует. Он мне сенца привозит, дров. Огород распашет, когда попрошу. И денег не берёт. Уважительный он человек. Хорошей породы. А что ты спросил?

— Да так.

Наступил следующий день. Но и на следующий день Славику было не до креста. И на другой, и на третий, и на тот, что пришёл следом…

— Няня, вот какая незадача — завтра надо ехать, — сказал он однажды, проснувшись на диване у распахнутого в сад окна; в сумке у него зазвонил телефон, маленькая коробочка, похожая на пудреницу. Славик только и сказал: "Да. Так точно, понял. Буду в срок. Конец связи". И вздохнул как-то непонятно. И долго неподвижно смотрел в потолок.