Ледяная могила(Роман приключений) - Жиффар Пьер

Свифт был уже не молод: ему было сорок лет. Это был человек крупного роста, худой, костлявый, безбородый, с ясными, острыми и резкими зелеными глазами.

В сущности, он был ближайшим и почти равноправным участником научной славы Макдуфа, но, но своей скромности, всю свою долю этой славы спокойно и простосердечно отдавал Макдуфу. Он был нечестолюбив и полон признательности к знаменитому ученому, удостоившему его безграничного доверия; науке же был предан до фанатизма. В области хирургии он был настоящим учеником Макдуфа, смелым, отважным, готовым на самый дерзкий опыт и уверенным заранее в его успехе, если только за него брался или одобрял Макдуф. Он был всей душой предан Макдуфу, и, не желая расставаться с ним, отказывался несколько раз от самых лестных и выгодных предложений, от профессорских кафедр, даже от женитьбы!

Само собой разумеется, что, как только Макдуф собрался в экспедицию, вопрос о выборе ассистента не мог даже и подниматься; очевидно, с ним должен был отправиться не кто иной, как Манфред Свифт. Вдобавок, как уже сказано, лаборатория на «Эмме Пауэлл» была так богато обустроена, что оба могли спокойно продолжать в ней свои текущие работы, начатые в университетской лаборатории. К чему было их прерывать?

Надо заметить, что как раз в эти годы прошумели на весь научный мир смело задуманные опыты Алексиса Карреля, француза родом, переселившегося в Америку и там продолжавшего свою блестящую ученую карьеру. Каррелю первым удалось произвести очень удачные опыты пересадки и прививки органов от одного животного другому. Опыты эти, само собой разумеется, производились над живыми животными, то есть прививка органа делалась живому, но соответствующий орган брался и от живого, и от мертвого животного, конечно, только что умершего. Так, например, он брал почку молодой собаки, вырезал ее, и, вырезав такую же почку у другой, старой собаки, прививал ей почку молодого животного; и эта почка приживалась, старая собака выздоравливала и жила с новой почкой. Нечего и говорить о том, до какой степени эти опыты заинтересовали ученых, а особенно доктора Макдуфа, вся жизнь которого была посвящена — как мы видели из его краткого биографического очерка — именно этим темным, неисследованным еще вопросам внутренней жизни тканей и клеток. Ободренный успехом первого опыта, Каррель решил произвести пересадку обеих почек, взяв их от кошки и привив другой кошке; и на этот раз пересаженные почки вполне прижились, и оперированное животное благополучно прожило два месяца; потом оно погибло, но, как это было тщательно установлено, совсем по другим причинам. Макдуф, конечно, знал об этих опытах и давал о них подробный отчет в своих лекциях. Слушатели его не могли не заметить, что старый профессор говорил об этих счастливых попытках ученого собрата не без горечи. Его, видимо, терзала зависть. Она была понятна: кто-то вторгся в его область и опередил его; Макдуф со всем своим блестящим прошлым как бы отодвинулся на второй план, должен был посторониться, дать дорогу другому…

Макдуф с жаром принялся и сам за те же опыты, и скоро ему удалось взять верх над счастливым соперником. Он осуществил пересадку не почки, органа второстепенного, — а печени, органа несравненно более крупного и важного. Затем он пошел еще дальше; ему хорошо удалась пересадка легкого от только что умершей обезьяны другой обезьяне, страдавшей легочной болезнью[2]. Но в самый разгар этих работ они были внезапно прерваны роковой телеграммой из Буэнос-Айреса.

Теперь, пользуясь своим невольным дорожным досугом, доктор и его неизменный ассистент снова взялись за временно прерванные опыты. Они начали с того, что умертвили собаку.

Когда эта первая жертва науки была принесена, они взяли другую, живую собаку, и, по всем правилам искусства вивисекции, распялили ее рядом с первой на операционном столе. Несчастная жертва ученого застенка выла так пронзительно, что встревожила весь экипаж. Но Кимбалл поспешил успокоить людей: это, дескать, такая музыка, которая тут, у нас, будет постоянно раздаваться, и надо к ней приучать ухо. Впрочем, бедное животное вскоре было оглушено какими-то врачебными зельями и замолкло.

К сожалению, опыт пришлось прервать из-за налетевшего крепкого ветра. В этот день за обедом сидели только Макдуф, его ассистент и капитан. Помощник капитана стоял на вахте, а молодые ученые валялись по своим койкам, измученные морской болезнью.

За столом Макдуф, быть может, припомнив отчаянный вой жертвы своего эксперимента и подумав о впечатлении, какое он мог произвести на экипаж, счел нелишним заговорить об удивительных работах Карреля, а затем упомянул и о своих опытах.

— Вот видите ли, капитан, — обратился он к Кимбаллу, вспоминая их вчерашнюю ночную беседу, — мы пока еще не создаем жизнь наново, но все же научились уже переносить ее, перемещать из одного организма в другой. Вот, например, сегодня мы намереваемся пересадить здоровое легкое, взятое от умерщвленной собаки, другой, живой собаке. Нам сейчас помешала качка, но можно отложить опыт на некоторое время, потому что вырезанный орган не утратит своей жизнеспособности; мы его подвергли такой обработке, после которой он может храниться без изменения. Но все это пока лишь первые, пробные опыты, в которых нет ничего разительного — в сущности, они служат лишь повторением и некоторым развитием опытов Карреля; мы берем только более важный орган, чем те, с какими работал Каррель. Через несколько дней, я рассчитываю показать вам опыты пересадки гораздо более важных органов. Вы увидите сами… Пройдет еще несколько лет, и в любой благоустроенной биологической лаборатории студенты будут иметь под руками, в качестве учебных пособий, рядом с обычными инструментами и препаратами, также и «обменные» ткани и органы, то есть фрагменты артерий, вен, связок, внутренних органов, даже целые части тела. Это будут «консервы», заготовленные на случай хирургической надобности; сломал себе пациент руку, ногу, расстроились у него почки, печень, легкое, — все это можно будет удалить и заменить новой, исправной частью, как теперь заменяют колесико или пружинку в часах. Да, наши преемники…

Старик вдруг смолк. Это был один из тех моментов молчания, которыми он останавливал полет своей затаенной мечты, давно уже отмеченной всеми, кто общался с ним в последнее время.

Замолк старый руководитель экспедиции, молчали и остальные собеседники. Друг и помощник профессора Манфред Свифт мечтательно смотрел вверх, словно уносясь в ученых грезах вслед за своим учителем.

X

В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

26 августа, выдержав несколько дней плавания среди палящего тропического зноя, оба судна вошли в устье Ла-Платы.

На набережной уже стояла группа людей, ожидавшая экспедицию. Тут был уполномоченный Соединенных Штатов Стоун, генеральный консул Корбетт, корреспондент филадельфийского «Messenger’a» Олдхазбанд и множество янки-коммерсантов.

После обычных церемоний и приветствий Пауэлл и Макдуф отправились в «Paris-Palace». Король земледельческих машин снял там на полгода целый этаж.

Макдуф был теперь занят только одной мыслью: неотложно повидаться и переговорить с бесценным свидетелем и очевидцем, самолично видевшим погибшую экспедицию сына в ее ледяной могиле. Но прежде ему еще нужно было подавить на время свое нетерпение и принять несколько официальных визитов. Первым явился председатель аргентинского географического общества Хосе Робледо. Он поднес доктору Макдуфу карту последних открытий в южном полярном море, сделанных экспедицией Шеклтона. Робледо проявил себя человеком деликатным и полным такта: он не стал утомлять знаменитого хирурга длинной приветственной речью, а произнес лишь коротенький спич, предоставляя себя и свое общество в полное распоряжение доктора Макдуфа и его семейства.

Макдуф ответил ему таким же кратким словом. Все были поражены, услышав в его ответе какой-то удивительно странный проблеск надежды на то, что жертвы, заточенные в «ледяной могиле», быть может, еще не мертвы… Это было, в самом деле, нечто необъяснимое, и Робледо успокоился на том, что удрученный горем старец, должно быть, немного заговаривался. А Эмма при этих туманных намеках снова предалась женским грезам: быть может, ее Джордж как-нибудь уцелел и она увидит его живым, а старый Макдуф нарочно притворяется, будто уверен в гибели сына, в действительности же, как и она, все еще питает надежду, что найдет его живым.