Каторжанка (СИ) - Брэйн Даниэль

Но я верила Наталье и тому, что ее опасения небеспочвенны, а предупреждение — не голословно.

Моему сопровождающему надоело идти в тишине.

— Что, баба, думаешь волю для байстрюка испросить? — и он, захохотав, ткнул меня пальцем в живот, не больно, но обидно, если бы я хотела обидеться. — Эй, бабы, бабы, все бар в постель тащите. Хотя, — он подумал, дернул плечом, — поди и плохо? Он сейчас тебе бумажку даст, хоть и байстрюк, а все не крепостной. Или ты мещанка?

Я помотала головой.

— Ну? Так проси для себя вольную, дура, — подсказал стражник с сочувствием. — Проси, пока он еще что-то может. Вас же, баб, всему учить надо. Тебе вольную даст, и байстрюк твой вольный будет! Головой-то соображай!

А у простого сословия, подумала я, сильнее взаимовыручка, пусть меня этот стражник видит первый раз и никогда не увидит более. В отличие от графа фон Зейдлица, который нашел самый простой путь избавиться от запятнанной дочери и не терзался муками совести на этот счет.

— Жди здесь, — скомандовал стражник, впихивая меня в комнатку. Лязгнула дверь, и я осталась в абсолютной тишине безэховой камеры, во мраке, в камере…

В самой настоящей тюремной камере — кровать, крохотное зарешеченное окошко, накрытое крышкой подобие ведра, — и изящество коварства, с которым меня провели, против воли восхитило меня до пережатого отчаянием горла.

Я сама пришла в клетку. И никуда из нее уже не сбегу.

Стараясь не дать себе запаниковать, я подошла к тюремным нарам и ужаснулась тому, с каким безразличием я их так назвала. Как обстояло дело в тюрьме того времени и того мира, откуда я пришла сюда, я не знала, а репортажам не очень-то верила. Здесь… Нет, музеи врали. Обычная деревянная кровать, крепкая, только узкая, я потрогала рукой — матрас чем-то набит, я всегда полагала, что это должно быть сено, но, вероятно, сено слишком дорогой материал, чтобы на нем спать? Нет, тут же поправила я себя, его в достатке у извозчиков. И, заинтригованная, но точнее — это мой мозг переключился от безнадежности моего положения на любопытство — я присела, задрала дерюжку, заменяющую покрывало, и принялась ощупывать матрас.

Подвернулась дырка, я тут же просунула в нее руку и убедилась, что матрас набит чьей-то шерстью. Возможно, подумала я, здесь изобилие зверей, с которых можно постоянно счесывать шерсть, и стоит она потому очень дешево. Та же шерсть, из которой связаны вещи, те, что принесла мне Наталья? Колючая и теплая… Я зацепила клок и вытащила его наружу. Рассмотреть его в темноте мне не удавалось, на ощупь было очень похоже.

«Чтобы узники не мерзли», — сообразила я. А аристократия во все времена приносила удобство в жертву внешнему эффекту. А я, что я, у меня вдосталь времени, чтобы начать знакомство с этим миром… чем бы он ни был, с тюремной камеры.

Будь я помоложе, я порадовалась бы такому удивительному приключению.

Что-то впилось в мой палец, я зашипела и бросила клочок шерсти. Из пальца торчала заноза, я уцепила ее пальцами другой руки — остевой волос! — и выдернула. Если здесь я получу столбняк или заражение крови, я не жилец.

Я села на кровать и машинально расправила юбку. За окном в узком простенке взвыл ветер, нарушив тишину, и он теперь неизвестно сколько времени будет мне единственным собеседником. Мне должны принести поесть и, наверное, сообщить обо мне отцу, если он не сам распорядился меня сюда доставить.

Рука моя застыла на половине движения, и я бездумно уставилась на нее — на тонкие пальцы с короткими ногтями. Руки нежные, барышня их смазывала чем-то, а ногти не обработаны, только подрезаны под самый край. Длинные ногти — привилегия местных веселых дам? Нет, меня ударило совершенно другой мыслью.

Граф фон Зейдлиц не обмолвился и словом, что отправляет меня вслед за мужем. Почему же я сделала такой вывод? Он сказал, что всех жен освободят от брачной клятвы, но я за ошибки должна заплатить. Сказал, что никто из семьи не хочет пятна, и спросил, есть ли у меня на примете кандидат, который готов взять меня в жены. Кто придется, уже не до выбора. И заметил, что даст мне денег ровно столько, чтобы я не умерла по дороге… куда? Что он имел в виду? Он не сказал, что отошлет меня вместе с мужем.

Это стресс и знакомые мне по истории аналогии. Человеческий мозг так погано устроен, что идет всегда по знакомой тропе. Я загнала себя в западню, а она взяла и захлопнулась. Граф мог подразумевать какое-то имение на юге — по словам Натальи, туда отправили мою беременную мать. Мои поспешные выводы, вызванные тем, что мне хотелось как можно больше ясности как можно скорее, оказались ошибочными. Меня уже собирали в дорогу, и не было зимних вещей, той же шубы. С другой стороны: Наталья не удивилась, когда я сказала ей, что отец намерен отправить меня вслед за мужем, наоборот, она поддержала мою мысль о побеге, она готова была мне помогать.

Или, напротив, по сговору с моим отцом упрятала меня за решетку. Обезумевшая от непонимания происходящего лисичка сама сунула лапку в капкан?.. У графа были сомнения, что я непричастна к заговору. Боже мой, если бы я что-то знала, я бы все рассказала местным властям как на духу, но нет, вместе с юным красивым телом мне не досталось памяти.

Дверь снова лязгнула, и я резко подскочила, поворачиваясь к опасности лицом.

Я успела увидеть пропавшего в коридоре стражника, того самого, который меня сюда привел, и дверь закрылась. Я осталась один на один с каким-то мужчиной, он, застыв, некоторое время смотрел на меня, будто не веря своим глазам.

— Аглая? — с неуверенной радостью произнес он, и я поняла: это мой муж.

Глаза мои достаточно привыкли к темноте, чтобы я могла рассмотреть его и признать, что у ненормальной, с моей точки зрения, любви молоденькой Аглаи была причина. На таких статных, темноволосых, темноглазых красавцев девушки были падки во все времена. Арестантов не заставляли менять одежду, на нем все еще была форма, хотя и без эполетов, ему даже разрешали бриться, вот это непозволительно странно, мелькнуло в моей голове, а мужчина сделал ко мне несколько быстрых шагов.

— Как ты сюда прошла, в каком ты виде? — быстрым шепотом произнес он.

Я выпрямилась, сделала шаг от нар на всякий случай и изобразила нечто, похожее на смущенную улыбку.

— Мне сказали, что меня ждет беременная баба, — продолжал мужчина. Я снова не знала имени близкого мне человека. — Какая чушь, зачем мне бабы…

Он казался искренним, но я рассмеялась. Если выключить картинку с тюрьмой, старинными платьями и офицерской формой, то эту фразу говорил, наверное, каждый второй изменник.

— Звездочка моя, — прошептал он с нежностью и притянул меня к себе, а я не знала, как реагировать. Мужчина попытался поцеловать меня, и я отвернулась, выставив между нами поднятую ладонь, и, возможно, я сейчас опять допускала ошибку: ни в интонациях, ни в словах моего мужа не было ничего враждебного. Настолько не было, что я опустила ладонь и покорно приняла его ласки. Капюшон свалился, я ощутила себя будто голой.

Главное мне стало понятно сразу: в том, что он рад меня видеть, он не лжет. Когда тебе почти пятьдесят, ты иначе оцениваешь типично мужскую реакцию при физической близости, без розового романтичного флера, все же он пробыл без женщин довольно долгое время. Но поцелуй был приятен, если абстрагироваться от того, что я видела своего мужа впервые в жизни.

Я почувствовала, что меня подталкивают к постели, и это в мои планы совсем не входило.

— Мне нужен паспорт, — сказала я, глядя мужу в глаза. У меня не так много времени, а у моего мужа его катастрофически нет.

— Паспорт? — Неожиданность работает лучше, чем женские чары. — Зачем тебе паспорт, Аглая? — Он провел рукой по моей скуле, я приняла это стоически. — Тебе не нужен паспорт, чтобы ехать со мной.

Я осторожно высвободилась из объятий. Муж меня отпустил, что подсказало — он от меня чего-то ждет. Я влетела в жизнь этой маленькой семьи, и без того непростую, и собиралась ее беспощадно разрушить. Быть бесчеловечным очень легко, но не когда на тебя смотрят… с такой любовью.