Те, кто любит. Книги 1-7 - Ирвинг Стоун

Она подумала, как схожи трое совершенно различных мужчин: ее отец, кузен Коттон и Джон Адамс. Все они — бунтари: ее отец недоволен поведением священников; Коттона приводит в ужас ограниченность врачей, а Джона Адамса — то, что он называл «изобилием крючкотворов». Во время Великого пробуждения,[8] за пару лет до рождения Абигейл, когда самозваные «великие странники» потрясали Новую Англию проповедями о возрождении веры, вводя в неистовство прихожан и вызывая приступы эпилепсии у тысяч участников собраний на открытом воздухе, а многие видные священники во главе с Джонатаном Эдвардсом помогали проповедникам возрождения, Уильям Смит выступил против, несмотря на опасность лишиться работы и сана. Примкнув к ассоциации священников, основанной Чарлзом Чаунси, и поддержав его книгу «Своевременные мысли», преподобный мистер Смит энергично боролся в Уэймауте за целостность своей конгрегации, за ее достоинство и приверженность выбранному вероисповеданию.

Голос отца объявил номер заключительного гимна. Все встали, откидные сиденья поднялись со стуком. Многие гимны молитвенника были такими продолжительными, что для их исполнения требовался целый час, но преподобный мистер Смит всегда выбирал самые короткие, учитывая, что прихожане не в состоянии спеть длинную мелодию и они были благодарны выбору священника.

Повернувшись к выходу, Абигейл увидела Джона Адамса, его круглое краснощекое лицо. Он стоял рядом с Коттоном Тафтсом, певшим с воодушевлением. Она была поражена их присутствием на службе в Уэймауте. Абигейл не видела Джона и не слышала от него ни словечка с тех пор, как две недели назад послала ему рецепты кузена Коттона. Он явно предпринял трехмильную поездку в Уэймаут не ради совета врача: он выглядел совершенно здоровым.

К моменту, когда она завершила череду взаимных воскресных приветствий, Джон Адамс удалился вместе с семейством Тафтс. Абигейл была огорчена, что упустила Джона.

Чай во второй половине дня в Уэймауте был светским мероприятием. За чаепитием встречались друзья и родственники; они ели свежее печенье, цукаты и орехи, запивая ароматным чаем, обменивались последними новостями и обсуждали насущные проблемы, такие, как образование нового графства, отделяющегося от Суффолка, или блестящую защиту молодым адвокатом Джеймсом Отисом интересов колоний от пагубных постановлений британских властей. По воскресеньям в доме преподобного мистера Смита вместо ужина подавали чай с закусками.

Для миссис Смит это был «звездный час». В доме собиралось около сорока прихожан: здесь были члены семейств Хэмфри, Ловелл и Торр, проживавшие к северу от Бэк-Лейн, дьякон Джошиа Уотерман, владевший землей по обе стороны дороги от пруда Уайтман до Хэнгхэм-Лейн, и члены семьи Бикнелл, жившие за домом Уотермана в конце Шип-стрит. Аппетитный набор кексов всегда привлекал добрую компанию.

Элизабет Куинси Смит получала удовольствие, разливая чай, с достоинством и грацией восседая во главе стола. Высокая прическа придавала ей аристократический вид. Миссис Смит гордилась своими голландскими скатертями, красивым английским серебром, чайной посудой с синим рисунком из Делфта, хорошо сервированным, но без показухи столом, где многое было щедрым приданым семейства Куинси. Абигейл восхищалась легкостью, с какой ее мать разливала порции чая во множество чашек и одновременно смотрела на гостей, задавая им вопросы о детях, здоровье, урожае и текущих нуждах церкви, последние, как правило, приводили в конечном счете к определенным решениям.

Абигейл чувствовала, что жители Уэймаута слегка благоговеют перед видной богатой женой пастора и почитают ее. Не позволяя себе иметь близких друзей, ее мать не искала себе фаворитов и не создавала врагов. С раннего детства Элизабет Куинси готовилась к нелегкой роли жены священника. Уэймаут прощал ей убежденность, что она первая леди общины, и то, что она выезжала в роскошном фаэтоне — единственном в округе. Прощал потому, что Элизабет Смит сама покупала шерсть, приглашала бедняков промывать ее, сучить пряжу, ткать, кроить и шить, и все это происходило в комнате, расположенной по другую сторону от столовой. Готовая одежда отвозилась в Бостон на продажу. Элизабет Смит отличалась активностью, способностью щедро делиться своим временем и энергией, а ее муж оказывал благотворительную помощь бедным мальчикам деревни.

Абигейл вошла в большой дом и увидела Коттона Тафтса с женой и тетей Люси Куинси Тафтс. Она заметила Джона Адамса раньше, чем он увидел ее, и задержалась в проходе, соединявшем оба здания, чтобы посмотреть на него. Парик Джона был напудрен, аккуратно расчесан и собран назад, придавая владельцу облик английского судьи, восседающего на мешке с шерстью. На нем был прекрасный воротничок из отбеленного льна, шерстяной сюртук и жилет с длинным рядом пуговиц. Она никогда не видела его столь хорошо одетым.

Джон Адамс приблизился к ней быстрыми энергичными шагами, взял ее руку в свою.

— Спасибо, мисс Абигейл, — сказал он достаточно громко, чтобы услышал Коттон Тафтс, — за то, что вы попросили средство от простуды у вашего кузена-знахаря.

— В нашей семейной традиции, мистер Адамс, помогать больным.

Джон усмехнулся в ответ. Он откинул голову назад, напрягая мускулы щек, и это придало его лицу выражение не худобы, как заметила Абигейл, а компактной силы. Лицо Джона было весьма привлекательным: смелый рисунок темных бровей, короткий нос красивой формы, строгий рот, пропорциональный широко расставленным ясным глазам.

— Сегодня Коттон не в себе, — ответил Адамс. — Он засунул свою книжку рецептур внутрь жарившегося гуся, и я почувствовал себя обязанным сказать ему, что некоторые из его формул напоминают похлебку ведьм.

К ним подошли Коттон и тетя Люси.

— Ну разве это не крючкотвор-адвокат? — спросил Коттон. — Он думает, что непотребная стряпня в его юридических книгах выправит любое известное человеку зло. Но когда он познал мои научные медицинские законы… Нэбби, мне захотелось пить. Можно ли чаю?

Миссис Смит вежливо спросила Джона Адамса о его простуде, наливая ему первую чашку чаю. Пастор Смит тут же вовлек его в дискуссию относительно плохого качества печати бостонских газет. Джон сетовал по поводу малого прогресса в печатном деле со времен Библии Гутенберга, изданной в 1456 году.

Медленно опускались массачусетские сумерки. Гости прощались и расходились по домам, против измороси были закрыты тяжелые ставни. Коттон и Люси также исчезли после третьей чашки. Но не мистер Адамс, как заметила Абигейл. К моменту, когда мать налила ему пятую чашку, он был последним оставшимся визитером. Миссис Смит поднялась во весь свой величественный рост, превышавший на несколько дюймов гостя, и протянула ему руку.

— Благодарю вас за то, что вы пришли, мистер Адамс. Надеюсь, вы скоро снова будете в Уэймауте. В таком случае доставьте нам удовольствие вновь видеть вас.

Второй раз за этот день Абигейл почувствовала разочарование. Она хотела поговорить с Адамсом с глазу на глаз. Возражать матери она не могла. А ее отец мог. В то время как Джон Адамс торопился поставить чашку на безупречно чистую скатерть миссис Смит, Уильям Смит дружелюбно сказал:

— Я хотел бы осведомиться у мистера Адамса относительно некоторых последствий дела Уэймаута. Я знаю, что у тебя был трудный день, дорогая, и уже скоро восемь часов. Почему бы тебе не подняться наверх? Я присоединюсь к тебе через несколько минут.

Инициатива перешла в другие руки. Миссис Смит не могла возразить пастору на людях. Ее обошли, и это ей не нравилось. Она церемонно откланялась и поднялась по лестнице.

Преподобный мистер Смит поболтал с Абигейл и Джоном столько времени, сколько посчитал нужным, чтобы заснула жена, затем поднялся и пожелал им доброго вечера. Удивленная Абигейл озорно улыбнулась отцу: «Как он узнал, что я хотела остаться с этим молодым человеком?»

Она положила несколько подушек лимонного цвета перед камином, села, спрятав под себя ноги и закутавшись в платье.

— Не принесете ли вы пару поленьев из дровяного ящика? Он у входа в столовую.

Джон Адамс принес охапку березовых дров, показав тем самым, что намерен оставаться долго или, по меньшей мере, обеспечить комфорт. Сухие поленья быстро загорелись. Абигейл показала жестом, чтобы он сел рядом с нею. Он опустился несколько неуклюже, словно не привык сидеть на полу. Огонь за латунной решеткой охватил дрова, освещая их бликами света и обдавая теплом.

— Рад, что ваш отец не относится ко мне враждебно.

— И мама также. Она просто не одобряет.

— Почему?

— Вы не священник.

— Если все станут священниками, то некому будет сидеть на собраниях конгрегации. Она этого хочет для вас?

— Очевидно, мама думает, что мой удел — тихая жизнь жены священника.