Мыс Раманон - Анатолий Ткаченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его, казалось, не смог бы остановить пограничный патруль из трех вооруженных автоматами солдат, и потому Русик негромко, без особой надежды окликнул, бросив удочки и вытерев о трусы руки:
— П-привет, Витька!
Придержав шаг, Витька глянул вниз и чуть поверх Русика, минуту помедлил, точно вспоминая, кто такой этот человек, осмелившийся его остановить наглым панибратским приветствием. Затем он выплюнул сгоревшую папиросу, провел языком по иссохшим губам — они у него тоже были припухлые, нежные, девчоночьи, — протянул руку, жестко стиснул Русику пальцы и выговорил с хрипотцой, вроде простуженный от морской непогоды:
— Здоров, феринка.
Раньше Витька называл всех, кто младше него, салаками, сегодня назвал Русика феринкой — самой маленькой рыбешкой в море. Значит, гордый очень. Или денег заработал, или на судно матросом поступил, или... Русик не мог угадать, какое еще более значительное «или» произошло с Витькой, от него всего можно было ожидать: он личность известная, его знает вся Шестнадцатая станция Большого Фонтана, все рыбацкие поселки вокруг. С детства его кликали Витькой-мореходом — никто лучше не ходил под парусом, не знал так хорошо типы военных и торговых кораблей, не презирал так штормы и ураганы, — но, когда за кражу спасательного катера Витька отбыл два года детской трудколонии, а потом трижды его снимали с пароходов дальнего плавания (раз он доплыл до Босфора), слово «мореход» заменили на «дуроход». Нет, Витька не переменился особенно, только серьезнее стал: этой весной он получил паспорт и мог законно записаться матросом, хотя и не совсем настоящим — учеником пока. Мог работягой в торговый порт или подать заявление...
— В мореходку поступаю, понял? — так же чуть поверху оглядывая Русика, сказал Витька и сунул руку в карман. — Документы сдал.
— Ой, мир-рово! Я подумал... Честное слово, подумал, что, может, в мореходку поступаешь?
Русик прокричал это громко, сидевшие и лежавшие рядом курортники повернули к ним лица и с особенным интересом посмотрели на Витьку, что очень понравилось ему, и он, слегка зардев щеками, небрежно вынул сигареты «Опал», сунул одну в губы, прикурил турецкой зажигалкой.
— Ну, чем занимаешься, малец? — спросил, выпустив изо рта дым и прижмурив длинные ресницы.
— Бычков ловлю... Краба, смотри, какого подцепил!
— Примитивное занятие.
— Да, противное,— согласился Русик,— ничего интересного.
И вдруг он вспомнил, да он и подумал сразу, как только увидел Витьку-дурохода, но позабыл об этом за разговором: надо попросить, чтобы помог Витька встретиться ему с отцом. Он ведь каждый день бывает в порту, знает наизусть все торговые пароходы.
— Вить, — тихо выговорил Русик. — Вить... ты не видел — танкер «Орел» пришел из загранки?
— Зачем тебе?
— Папка у меня там...
— Так бы и калякал. Повидаться хочешь?
— Очень надо.
— А он тебя примет на высоком уровне?
— Ну да. Он же отец!
— Понятно, — кивнул Витька, задумчиво покурил, глядя в гладкое и теплое сияние моря. — Кажется, стоял вчера на рейде. Точно, «Орел». Такая ржавая посудина?
— Наверно.
— Так, помыслим. Тебе, значит, надо? А что я буду иметь с этого?
Русик схватил брюки, сунул руку в карман и протянул на ладошке три рубля металлическими монетами.
— И еще, — зашептал он, придвинувшись к Витьке. — Страхпом бочку с дерьмом возле дыры вкопал. Я проверил. Для тебя слазию, фруктов нагребу. И... и верный буду.
— Трояк... — размышлял Витька, будто не слыша горячих слов Русика. — До порта нам двадцать монет, оттуда двадцать... Закусить, то да се... Ладно, — шлепнул он по голому плечу Русика. — Свой рупь добавлю, поехали!
Русик мгновенно оделся, они зашагали в гору, съели из клеенчатой сумки бутерброды с сыром, выпили бутылку кваса, а сумку и удочку спрятали в пещеру на обрыве.
Решили ехать автобусом («Трамвай, — сказал Витька, — транспорт пенсионеров»). Ждали недолго, с полчаса, зато влезли первыми и места заняли впереди — чтобы обзор был, как из ходовой рубки корабля.
Справа замелькали кирпичные, решетчатые, беленые изгороди и арки санаториев, пионерских лагерей, туристских баз, тесно занявших весь берег Большого Фонтана; слева — домишки частников, которые еще недавно были деревенскими, виноградники, огороды, во дворах — пристройки, надстройки, крашеные вагончики для приезжающих без путевок. А потом, за Шестнадцатой станцией, начался город: стеклянные магазины, киоски, белые высокие дома, праздничный народ, словно всегда тот же, беззаботный, живущий на асфальтовых улицах, среди чистеньких бульваров, кафе, ресторанов, кинотеатров.
— Знаешь, — заговорил Русик, чтобы скрыть свое смущение перед городом: он ведь редко выезжал со своей окраины, — я познакомился с вундеркиндом. Из тундры приехал, в Будынке живет.
— Это которые всё знают? Киберы?
— Ага. Такой умный и бледный.
— А ты спроси — откуда он взялся? Скажет, в капусте мама нашла. Дохляки. У них весь ум из книжек.
— Не-е, он ничего. Мы с ним у Страхпома персики воровали. Правда, трусил немножко. Ты помни: Страх бочку вкопал.
— Ха! Спасибо за информацию. Я ему в эту бочку дохлую собаку бросил. Не вытерпит. Свой запах терпит, этот — не сможет!
Русик засмеялся, понимая, как здорово придумал Витька: в такую бочку да еще собаку! Надо не забыть рассказать Юлию, ничего подобного он наверняка не знает и не слышал. Вундеркинду не придумать!
За домами и парками открылся темно-синий, мерцающий солнцем клин моря с парусниками и белым теплоходом. Витька вгляделся, вздохнул чуть расстроенно:
— «Молдавия». Позавчера на трехчасовую прогулку ходил в открытое море. Билет два шестьдесят. Шик пароходик! Ресторан первого класса, бар-алле, музыкальный салон — седой дядька на пианино шпарит, оркестр и танцы на верхней палубе. Коктейль «Южная ночь» выкушал: виски, коньяк, шампанское, сок манговый. Воображаешь?
— Не-е.
Витька сидел, широко расставив ноги в джинсах и положив локти на спинку кресла, сдвинул к затылку мичманку, из-под которой выпала, полуприкрыв глаза, русая прядь нестриженых волос, и поглядывал пренебрежительно на остро сверкающие автобусные стекла. Город он знал отлично. Чтобы не скучать, объявлял Русику, как экскурсовод:
— Пятая станция — овощной рынок, санаторий «Аркадия» — лучший пляж в стране, киностудия наша — здесь снимался Высоцкий, вокзал, центральный рынок «Привоз» — все идет, что привез!
На площади Мартыновского они пересели в другой автобус и вышли у ворот торгового порта. Здесь Русик никогда не бывал и удивился и растерялся: пассажирский порт со стеклянным морским вокзалом, высокими причалами, асфальтовой площадью, въездами для машин красив, прост и понятен, а этот, торговый... да тут заблудиться в два счета можно! Пирсы, затоны, волнорезы, всюду ползающие, размахивающие стрелами краны, катера-буксиры, мачты, трубы огромных кораблей, ржавые борта, белые рубки, заграничные флаги, грохот, дым, пар. Люди маленькие, едва заметные, даже автомобили ползают, как растерянные глупые жуки. И вода у пирсов темная, густая, будто в ней разбавили асфальт, с фиолетовыми мазутными озерами. Русик слепо нащупал руку Витьки, чуть потянул к себе:
— Вить, может, не надо?..
— Чего? — не понял он, зорко глядя в провал ворот, у левого края которых, рядом с желтой будкой, стоял вооруженный вахтер — проверял бумаги у въезжавших в порт и выезжавших шоферов. — Главное, туда попасть, — шепнул он и указал на грохочущий причал за воротами: — Следи, делай, как я, по-моряцки. Вон видишь грузовик? Как загородит рылом ворота — прыгаем в кузов. — Он оттолкнул дрогнувшую руку Русика. — Ну, не трусь. Порт не страшнее Страхпома.
Машина поравнялась с ними, затем немного прошла вперед, притормаживая перед вахтером, и они вскарабкались в кузов. Борта были высокие, но Витька поднял край брезента, комканно лежавшего у кабины, скомандовал взмахом руки: «Лезь сюда!» Они слышали голоса охранника и шофера, вахтер осматривал кузов, став ногой на баллон, и наконец машина качнулась, пошла, потом мягко зашуршала по ровному бетону пирса.
Выпрыгнули под стрелой крана, уже державшего на тросах контейнер, юркнули к навесу цинкового пакгауза и не спеша зашагали в конец причала, где между пирсом и волнорезом густо набились самые разные суда.
— Вон он, твой «Орел», — сказал Витька. — Пришвартовался вторым бортом, любуйся и радуйся!
Да, вторым от причала, за таким же ржавым, огромным, с высокой рубкой в самой корме танкером, стоял «Орел». Название было написано еще по-иностранному. И на каждом спасательном круге, даже на палубных ведрах выведено белой краской: «Орел». Русик впервые видел так близко танкеры и удивился их громоздкости и неуклюжести. Казалось, они вовсе и не корабли — какие-то железные, непонятной формы плавающие понтоны, а ведь издали, когда смотришь с берега, танкер похож на длинную торпеду, четкий, разумный весь, с мощным буруном перед носом.