Одиночество волка - Владимир Югов

«М» — Маша поняла это первой. Провожая его, она упрашивала:

— Отдайся властям, Леха! — Она прижалась к нему. — Понимаешь?

— Как в книжках? — спросил жестко.

— Много книжек хороших на свете, — вздохнула она. — У нас в сундуке еще какие книги!..

Он не насторожился.

Сколько он бы отдал, чтобы она еще раз повторила это!

Значит, все так. Все правильно. Какой глупый ты, пришелец! Разве я виноват, что так совпало. Первым вашим делом будут эти книги! Какое совпадение! Книги у лесника Родиона Варова.

Он ждал этих слов долго. Все эти дни.

— Слыхала я, Леха, отцу сулили за книги большие деньги.

И эти ее слова он зачеркнул холодным равнодушным молчанием.

— Тысячи давали…

— Про че книги-то?

— Ссыльные у нас жили когда-то здесь. Мы сарай копали, отец и наткнулся.

— А чего же он в милицию не заявил?

— Сам сперва читал.

— Да-а, книги это — как водка, — сказал, вздыхая Леха и зевнул. Тоже везде есть смысл.

— Только человек, который приходил за книгами, отцу не понравился.

— А кто ему теперь нравится? Видела, на меня как глядел?

— А как на тебя глядеть? Ты же из тюрьмы сбежал.

— Что же ты помогаешь?

— Жалко тебя — вот и помогаю.

— Ну так иди и продай, чтобы не жалеть.

— Ты и сам выкажешься.

— Раз не веришь о Козле — уйду!

— Не пущу! — растопырила руки. — Ты плохое затеял.

— Ну, уйди! Не дури!

— Все равно не пущу!

— Не балуй, Маша! Слышь, не балуй!

Духов хотел теперь одного: побыстрее добраться до Козла, а потом вернуться сюда, к М. К этим ее богатствам, из-за которых те ему организовали побег.

12

Жалобно заскулили собаки. Оленья упряжка прижалась ближе к дому и людям. Кто-то осторожно подошел к нему сзади. Наташа. Зашептала, обдавая молочным дыханием: «Тебе где спать стелить? Я думала — ты мне приснился… Такой ты крупный, здоровый и сильный!»

Он стоял завороженный и таинственностью северной ночи, и красотой этой необычной ненки.

Вышла, покашливая, старуха. Позвала по-русски: «Наташка! Наташка! Где Васька? Уложила в постель?..»

Мать долго ворчала по-ненецки.

— Алкоголик! — сказала без злобы Наташа, когда старуха вернулась в дом. — Я побегу в стадо. Отец будет здесь. Пусть отдохнет. Ты уезжай. Ни о чем не думай! Ты очень хочешь заработать?

Волов не ответил.

— Только деньги — зараза. Собака бешеная. Если деньги тебе на шею сядут, — будут погонять, как мы оленя хореем погоняем. Будешь бежать, бежать, бежать!

Он опять не отозвался.

— Ты большой молодец, — зашептала она, — ты очень большой молодец! Ты хорошо поработаешь. Я на тебя не обижаюсь…

— Как ты за Ваську пошла? — наконец, спросил.

— Он был хороший парень, — сразу же отозвалась. — Беда наша — водка.

— Не только ваша.

— Нет, наша особенно… Саша, я тебя за это время полюбила. Ты знаешь это? Ты совсем один? Ты будешь обо мне думать?

— Я и теперь думаю, — тихо признался. — Я не могу иногда…

— Ты приезжай через некоторое время в поселок, я обязательно бы приехала… Почему ты стонешь по ночам?

— Не знаю.

— Война снится? А Иван пропадает. Он мертвый, понимаешь? Ты не бросай его… Я сегодня приду к тебе, ты жди…

Сладостно-томителен был поздний вечер. Она Волова, несмотря на его громадный рост и медвежью силу, называла огурчиком…

С пятистенным домом рядом — чум. И там старики немножко живут, по своей традиции. Сегодня их нет — у стада. Из дома в чум перешли они потом. Морозно…

Этот вечер был последним. Утром он уезжал в поселок.

13

Местечкин куда-то смылся по делам, и остановился Волов поначалу у Вениаминыча.

— Живи, не жалко старухи. Пусть варит и убирает.

Старик уже знал все про Местечкина. «Ладность, — всякий раз крякал. Подсидел, сукин сын! Так ему не пройдет».

Он был богат. Там, в лесу, перед вольным своим годом, пять лет шел на его книжку приличный заработок. А на Большой химии, когда его освободили из-под стражи как неопасного убийцу, убийцу по ревности, влился в бригаду по разгрузке и погрузке. Сберкнижка его подпортила, она и не таких скручивает. Они засели вдвоем. Угощал разжалованный снабженец от души, но нет-нет да и проговаривался: дружба дружбой, а деньги врозь. И потому он не понимал Волова, который поехал к Хатанзееву. «В гости», — хмыкал. Когда надо тут, с его здоровьем и силушкой, пахать да пахать. Иначе уедешь и никаких воспоминаний. Бичи здешние, или попросту алкоголики, и то в месяц берут по тыще. Только лето подойдет, выгружай сахар, муку, макароны, тушенку, свинину, табак. Работы навалом, хоть утопись в ней.

— Хитрит директор. Ой жох! — всякий раз вздыхал. — Меня променял. На кого? На соплю.

Волов уже не порывался уйти от него и нарушал сухой закон. Тих он был и печален. Не тот, что в вертолете. В вертолете он был все-таки открыт, а тут — такой неподатливый. Всякий разговор сводил к одному: как бы не спиться от зеленой тоски в этой тьмутаракани! И глядит жалобными глазами на пустынную многоозерную землю. Всему человечеству рассказывают эти глаза, что, например, ехал и думал: все будет по-другому.

— Хитрит директор, — все покачивал головой старик. — Ой, хитрит. Ну да ладно. С бичами еще накукуется. Сам позовет.

На другой же день заглянули два мужика, как оказалось потом, Вася-разведчик и Миша Покоев — местные знаменитости. Они были на подпитьи.

— Мужик, — сказал один из них, — нас послал учитель Маслов. В гости зовет тебя.

Волов взглянул на хозяина, тот кивнул:

— Сходи, сходи! Тебе жить тут.

В комнате у Маслова сидел знакомый Волову геолог Лохов. Он был в красном индийском джемпере, ворот белой рубашки выглядывал из-под джемпера. Лохов отпустил усы. Они были жиденькими, рыжеватыми; губы у Лохова сухие, потрескавшиеся.

На столе стояла недопитая бутылка спирта. Волов тоже вытащил бутылку, достал из сумки кусок мороженой оленины, которую всунул Вениаминыч. Около огня печки кусок сразу покраснел, пробивались в нем белые сальные прожилки.

— Это уже пир, — сказал Маслов.

Это был до умопомрачения красивый парень тридцати — тридцати пяти лет, в джинсовом костюме с множеством застежек. На лице Маслова блуждала этакая ироничность.

Пока Волов раздевался, Миша с Васей-разведчиком занялись мясом. Миша, изгибаясь худым своим телом, подкладывал в русскую печку, сложенную видно недавно, поленья дров. Вася-разведчик суетился помочь ему в этом, но только мешал. У него, тоже худого и нескладного, с разделкой мяса тоже не получалось.

— Пой, Женька, — Лохов покусывал губами свои жалкие усы. Глаза его уставились на гитару.

Маслов, наверное, не любил себя долго упрашивать, запел тихонько, подыгрывая себе на гитаре:

Промчались дни мои, как бы оленийКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресниц. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений…

Лохов очень серьезно, очень старательно стал подпевать, сжимая сухие потрескавшиеся губы — видно ему было больно:

По милости надменных обольщенийПочует сердце в склепе темной ночи.У них образовался милый дуэт.К земле бескостной жмется, средостений,

Маслов поглядел на вошедшего из другой комнаты хозяина этой квартиры.

Знакомых ищет — сладостных сплетений…

Хозяин, дядя Коля, старик лет семидесяти, маленький, щупленький, млел от счастья. Стал причмокивать сухим языком. Это было привычкой, видно. Привычно выглядело и постукивание.

— Хорошо, хорошо, мальчики! — похвалил, когда они кончили петь. Лохов, вы прятали свой талант напрасно! Мандельштам заворожил меня.

Седенькая головка дяди Коли умиленно наклонилась в их сторону. Маслов глядел на старика спокойным вишневым холодноватым взглядом. Лохов опять покусывал усы.

— Вместе с Петраркой! — улыбнулся он, и обратился к Волову: — Как, мужик, вы нашли нашу землю обетованную?

— Не бойтесь, Волов, — Маслов отложил гитару, руки его были ловки, неспешны. — Здесь все свои, и все, следовательно, о вас все знают.

— Особенно женщины. — В комнату вошла высокая блондинка, оказалось, дочь дяди Коли и жена Маслова. В руке поднос с нарезанными аккуратно ломтиками хлеба.

— Давайте, Саша, знакомиться. Зовут меня Светой. Светлана Николаевна.

Волов пожал протянутую руку и продолжал распечатывать бутылку, которую принес.

— Однако же… — Света улыбнулась искренне и незатейливо. — Вы, выходит, молчун?

Вася-разведчик и Миша Покоев (прозвище Покой), дурачась, ставили на стол жаркое.

Покоев выкрикнул:

— За всю дорогу к вам — два слова.

— Учитесь, Миша, современным манерам, — заметил Маслов, приглядываясь внимательно к жене, хлопотавшей у стола, и к Волову. — Обнародовать замеченное прилюдно неприлично.