Заклятие счастья - Галина Романова

– Корзинку завтра вернешь, – она отсчитала сдачу. – Мне ее муж своими руками сплел. Таких сейчас не найдешь. Вернешь?

– А как же! Обязательно верну. Мне верить можно.

Он подхватил корзинку с абрикосами с прилавка, повернулся, чтобы уйти, и едва не наступил на ногу пожилой женщине под цветным зонтиком, рассматривающую его со злой ухмылкой.

– Это тебе-то верить можно?! – прошипела она едва слышно, когда Назаров извинился и хотел ее обойти. – Тебе?! Чудовище! Вернулся, стало быть?! Осьминог проклятый!

Будто глыба льда упала на голову, разбилась на куски, скользнула за воротник белой рубашки, потом под ремень, опалила холодом все тело до пяток и заставила остолбенеть. Как в руках удержалась корзинка с абрикосами, трудно сказать.

Перед ним, прячась от солнца в тени цветного зонтика, стояла Беликова Алла Геннадьевна, Сашина мать. Сильно сдавшая за минувшие десять лет, хотя, по его подсчетам, ей не было еще и шестидесяти. Стройная прежде фигура огрузла, волосы сильно поседели, и она их покрасила серо-синим. Это выглядело очень странно. Глаза в сетке морщин смотрели с прежней ненавистью. Губы подергивались. Он точно ее не узнал бы, не обзови она его своим излюбленным: осьминог проклятый. Он много чего от нее наслушался десять лет назад. Но вот это – осьминог проклятый – Алла Геннадьевна повторяла особенно часто. И все норовила выцарапать ему глаза. Все тянула к нему холеные ручки с идеальным маникюром. Сейчас рассмотреть состояние ее маникюра было невозможно. Дама была в тонких ажурных хлопчатобумажных перчатках.

– Вернулся, стало быть… – прошипела она снова, шагнув вместе с ним влево и не давая ему тем самым возможности пройти. – Фруктов захотелось! Ишь ты… Где же тебя носило-то все это время, а?

– Вы забыли добавить – осьминог проклятый, – вежливо подсказал Сережа без намека на улыбку.

Честно? Он сильно нервничал. Он всегда побаивался этой женщины. И не потому, что она могла расцарапать ему лицо. А потому, что она была Сашиной матерью. И он боялся ее оскорбить как-то неосторожно, как-то задеть и обидеть.

– Осьминог, да, – закивала Алла Геннадьевна подсиненной головой. – Проклятый, точно! Испортил жизнь моей девочке!

– А что с ней?! – вырвалось само собой, и Назаров тут же смутился.

Ему-то что за дело? Он уже почти десять лет женат на красивой, верной женщине Татьяне. И ее мать называет его на «вы» и по имени-отчеству. Правда, может и без должного уважительного подтекста, но называет именно так, не осьминогом.

– А с ней все в порядке! Не надейся! – Ее правая рука оторвалась от ручки зонтика, и указательный палец ткнул его в пуговицу на рубашке на груди, больно ткнул. – И не смей появляться ей на глаза, понял? Не смей! Если замечу тебя рядом, то… Уничтожу!

Назаров стремительно осмотрелся. Покупателей на рынке к этому часу было очень мало, и на них, конечно же, обращали внимание. Кто-то мимоходом, кто-то откровенно рассматривал. Старушка, продавшая ему абрикосы, даже рот открыла от любопытства.

Нехорошо…

– Извините, – пробормотал он.

Шагнул назад, вправо, обошел Аллу Геннадьевну и хотел было уйти. Но женщина вдруг поймала его сзади за рубашку. И дернула так, что та выбилась из-под ремня.

– Стой, когда с тобой разговаривают! – взвизгнула она так громко, что даже самые равнодушные подняли головы от помидорных и фруктовых пирамид и уставились на них с изумлением. – Не смей к ней приближаться, понял! Никогда! Если я узнаю, то я… Я уничтожу тебя! Уничтожу, осьминог проклятый…

Он выдернул край своей рубахи из крепких пальцев в ажурных перчатках и удалился быстрым шагом, почти бегом. И конечно, не видел и видеть не мог, с какой удовлетворенной улыбкой наблюдал эту неприятную сцену молодой симпатичный юноша, брызгающий ледяной водой из пластиковой бутылки на охапку сочной молодой кинзы.

– Чего скалишься? – спросила его женщина, подкладывающая зелень на прилавок. – Радуешься?

– Ага, – он звучно сглотнул слюну, наполнившую рот.

– А чему радуешься, идиот? – Женщина шлепнула его по макушке и показала на пустую бутылку: – Вода закончилась, не видишь? А он радуется!

– Как она его, а! – восхитился паренек, погружая пустую бутылку в бак с ледяной водой. – При всех, а! Здорово!

– Тебе-то что до этого?

Женщина вздохнула и потрогала макушку сына, по которой только что ударила. Не надо его бить по голове. Доктор говорил еще много лет назад, что не надо. Что-то в мозгах ее сына не так, что-то неправильно. И каждый удар по голове, пускай даже самый слабый, может спровоцировать обострение болезни. А она то и дело к его макушке прикладывается, дура! Теперь к вечеру жди чего-нибудь нехорошего. Либо подожжет снова во дворе что-то, либо станет по земле кататься и орать от боли. А что болит, в каком месте, не скажет ведь…

– Ма, ты что, не поняла? – Сын поймал руку матери, прижал к своему виску, улыбнулся странной потерянной улыбкой. – Это же ее мама! Сашина мама!

– И что? – Мать растрогалась, когда сын приложил ее влажные грязные пальцы к своим губам.

– А он – соперник. А она его как! А! Такая молодец тетя Алла! Такая молодец!

– Соперник, – грустно улыбнулась женщина и снова погладила сына по макушке. – Чей соперник-то, сынок?

– Мой, – ответил сын и странно глянул на мать. – Разве ты не знаешь, что я люблю Сашу? Давно люблю. И она будет моей женой, вот так…

Глава 3

Они подъехали к ее воротам с интервалом в три минуты. Ну что за чертовщина! Сначала подкатил Вадик Илюхин – сын маминой приятельницы – на новеньком, сверкающем внедорожнике. А потом подъехала длинная, представительского класса машина ее начальника – Усова Серафима Ильича.

Бамперы машин, как в поединке, сошлись у ее калитки сантиметрах в двадцати друг от друга. Моторы настороженно урчали, тонированные стекла не опускались. Соперники ждали ее решения.

Это мать сделала такое заявление, удовлетворенно улыбаясь за тюлевой занавеской. Ее это, кажется, забавляло. Саша их соперниками не считала, поскольку никому ничего не обещала. Никаких надежд. И ехать с ними никуда не хотела, хотя на работу уже пора было выезжать. Иначе опоздает.

– Придется тебе, дорогая, ехать с Серафимом, – подсказала мать, отходя от окна и рассматривая меланхоличные сборы дочери с явным неудовольствием. – Поедешь с Вадиком, на работе будут проблемы.

Это ясно. Но как объяснить бедному парню, что это предпочтение ничего такого в себе не несет, никакого смысла?

– Я беру его на себя, – улыбнулась мать и одернула край широкой кружевной накидки. – Он все равно никуда не спешит. Он в длительном творческом отпуске, как пояснила мне его мать. Я его сюда заманю и… И мы дождемся твоего возвращения, дорогая.