Над Кубанью. Книга вторая - Аркадий Первенцев

Покровский утвердительно кивнул головой, подкрутил усики, оправил рукава черкески. Недавно приписанный в казаки, он с удовольствием носил новую форму.

— Гвардейский дивизион, вторая сотня черкесского полка, — заученно отчеканивал он, — училище Кубанского войска, Коистангиновское военное училище, первая и четвертая школы прапорщиков, партизаны бывшего отряда Галаева, добровольческий отряд защиты Учредительного собрания полковника Покровского, отряд полковника Лисевицкого и, кажется, все, — поднял вверх глаза, — да, адыгейская конница генералов Эрдели и Гу-лыги. Не подсчитываю. Каждый из вас при сопоставлении докладов Савицкого и моего может произвести соответствующие арифметические вычисления. Вот, примерно, все, господа члены рады, что мы имеем для отражения наступления Армавирского совдепа. Офицеры и… — Покровский запнулся и, кашлянув, добавил: — казаки посылают вам свой привет и глубоко верят, что вы дадите много награды тем людям, которые кладут свои жизни, свое достояние за Кубань, а в дальнейшем за всю Россию. Приветствую вас, господа члены высокого собрания.

Первым крикнул «ура» Кулабухов, за ним остальные. Покровский сошел вниз, небрежно раскланялся и быстро пошел к выходу.

— Вы заметили у него металлический блеск в глазах? — сказал Быч Кулабухову.

— У героев всегда должен быть металл во взоре, — сказал Кулабухов и похлопал вслед Покровскому.

На улице имени великого Гоголя, воспевшего высокую патриотическую доблесть мужественного племени вольных людей, на карауле стояли их потомки, одетые в живописную форму. Рослые казаки гвардейского дивизиона, сформированного сто семь лет тому назад, были пока единственными представителями многотысячного войска. Они остались верными шатающемуся трону кубанских правителей. Гвардейцы, поставленные у подъезда рады, имели символическое значение. Рада считала себя властью нового, вполне самостоятельного государственного образования, и избранники казацкого старшинства воздавали себе царские почести. Они управляли от имени народа, но народ не был на их стороне. Сколько яда провокации должно быть влито в сердца доверившихся людей, чтобы отравить сознание и бросить в огонь междоусобицы смелые полки кубанского товарищества!

На фронтонах театра высечены барельефы известных мужей, творцов искусства и честной мысли. Слабо покачивающийся фонарь, тихо посапывая газолином, то освещал эти барельефы, то снова прятал их во мраке южной предвесенней ночи.

Покровский отпустил поджидавший его автомобиль. К нему подвели лошадей. Хорунжий Самойленко, помощник коменданта города, услужливо оправил чепрак. Покровский приучал себя к лошади. Бурка, надетая им, закрыла украшенный серебром нахвостник, это не понравилось полковнику.

— Неудобная одежда.

— Отдохнуть, ваше превосходительство? — спросил Самойленко.

— В гостиницу Губкина, — не глядя, бросил Покровский.

На улицах было безлюдно. По трамвайным рельсам схватывалась поземка. Прошел караульный юнкерский взвод, покачивая штыками. Когда штыки попадали в полосу света, по ним пробегали зайчики. Взводный командир, подпоручик, узнав Покровского, скомандовал «смирно», отделился от юнкеров и старательно, отчеканивая фразы отдал рапорт. Покровский принял рапорт, нагнулся, пожал руку подпоручика.

— Только без дураков, — сказал он неожиданно.

Офицер опешил. Покровский зачем-то погрозил ему пальцем и тронулся дальше.

— Без дураков, — машинально повторил Покровский приблизившемуся Самойленко.

ГЛАВА VI

Отряд, выведенный Хомутовым из Богатуна и пополненный жилейцами, около месяца простоял на станции Тихорецкой, куда подтягивались вооруженные силы революционной Кубани.

Вскоре на Тихорецкую прибыл Барташ, посланный сюда из-Армавира для партийной работы в частях, подготавливающих поход на Екатеринодар..

Хомутов встретил Ефима в главном корпусе паровозных мастерских, где спешно заковывали новый бронепоезд, названный «Шлпссельбургский узник».

— Не ты ли название придумал? — спросил Хомутов.

— А что, плохо разве?

— Почему плохо? Очень даже хорошо. Вот я бы так не догадался, — признался Хомутов. — Вот в Кавказской, видать, тебя не было, там просто пустили под номером. Бронепоезд номер двадцать пятый.

— Если будем хорошо драться, название можно изменить.

В большом корпусе, накрытом полуовальной крышей с побитыми стеклами, гремело железо, стучали пневматические молотки, и за чеканщиками волочились жирные шланги. Паровоз стоял серый, неуклюжий от брони, как птица с подмоченными и опущенными крыльями. В следующем помещении печи отбрасывали горячий отблеск ложащийся на обнаженные спины. Листы котельного железа, прежде чем пустить на броню, подвергали термической обработке и здесь же закаливали в ржавых металлических ваннах. В вагонном цехе оборудовали две тяжелые пульмановские платформы, изнутри усиливая обшивку стальным клепаным кожухом. Полое пространство между наружной обшивкой и кожухом засыпали песком, смешанным с мелкой стружкой. На одной из платформ возились матросы. Они монтировали небольшую скорострелку, снятую с военного корабля.

Барташа встречали, как хорошо знакомого, разговаривали с ним, советовались.

На площади, возле здания главных мастерских, шло обучение недавно набранной пехоты. Те же рабочие, одетые в лоснящиеся теплые куртки, маршировали, бегали, кололи мешки, набитые соломой.

— Учись, Иван, — сказал Барташ.

— Этому мы уже давно наученные, Ефим, — ухмыльнулся Хомутов, — моим только дай порвать.

— Повторение — мать учения. Всему без тренировки можно разучиться.

— Сколько они выставляют, а?

— Четыреста человек. Боевой рабочий отряд. Большая половина уже ушла под Выселки.

— А Кавказская?

— Побольше. Девятьсот пехоты да сто шестьдесят кавалерия, орудия есть, пулеметы.

— Наверное, фронтовики пособили?

— А без них нигде не обходится.

— Вот бы меня туда, Ефим. К нашей реке поближе, да и войска там больше, — Хомутов рассмеялся, — еще подумаешь, от испуга?

— Зато там генералов собралось побольше. Верно, хочешь туда?

— Мне все равно.

— Завтра погрузишь отряд.

— Ты что это, сам?

— Сегодня утром еще решили. Совместно…

Ровно через сутки Хомутов высадился в районе станицы Тифлисской. Наступление только начиналось.

Приведенная Хомутовым батарея была направлена под командой Шаховцова в станицу, где расквартировался 3-й кавказский стрелковый полк, получивший при-кубанский боевой участок.

В станице Казанской Хомутов снова повстречал Бар-таша и был чрезвычайно этим обрадован.

— Ты как бог вездесущий, — удивился он, тряся ему руку, — кое-кто позавидует такому родычу.

Барташ заметил Трошку, гордо выставляющего себя напоказ в солдатской шапке и зеленых обмотках.

— Рано ему еще, — укорил Ефим, — зря это.

— Упросил, — несколько смутился Хомутов.

— Нехорошо.

— А что ему сделаешь? Прилип Филипп, не отдерешь.

— Спустил бы штаны да лозинкой: отстал бы.

— Было и это, — улыбнулся Хомутов. Трошка смущенно отвернулся. — Почти уговорил, а отошли верст десять, пропускаю обоз, гляжу, а он на бричке умостился, что с огнестрельным припасом… Пусть воюет, Ефим. Дело веселое.

— Кто его знает, может, и слезы будут, — сказал Барташ, застегивая куртку. — Собирайся, Иван, возьму на дрезину.

— Куда это?

— В небольшую разведку. Поглядим. Примерно, до Усть-Лабы прокатимся.

— Разве наша Усть-Лаба? — удивился Хомутов.

— Если бы была наша, тогда чего же там разведывать.

Барташ зашагал к станции.

— Туда якобы прибыл полковник Лисовецкин. Газеты их так пишут.

— Большой отряд?

— Узнаем.

— А еще у них есть войско?

Барташ внимательно поглядел на Хомутова.

— Ты уже совсем огражданился. Кто же воюет против безвоздушного пространства. Есть войска, в том-то и дело что есть. Вот тебе Лисовецкий, а на фланге конница. Генералы Эрдели, Гулыга. Два опасных генерала. Смелые, предприимчивые.

— Смелые, предприимчивые, — поддразнил Хомутов, — вроде несподрушно контрреволюционную сволочь хвалить, ее бить надо.

— Надо вначале оцепить, а потом бить. Сволочь легко раздраконить, да и слава невеселая, а сильного побьешь — заслуга больше. Как в станице?

— Давно оттуда. По слухам, дела средние.

— Мостовой ничего еще не выкинул?

— Что же он выкинет?

— За ним глаз нужен, — тихо сказал Барташ, — вот тут изучаю я наши части, сто глаз не хватит. Шумят, кричат, на гармошках играют.

— Гармошка дело веселое.

— Веселое, когда к месту. А так взял бы ее да об колено. Вчера объясняю им положение, ведь бой скоро, вдруг вижу, клевал, клевал носом какой-то матрос с гармошкой, потом встрепенулся. Ремень на плечо и как жахнет ни к селу ни к городу: