Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

С черепичной крыши принц перепрыгнул прямо на высокую стену, опоясывающую замок, а потом сиганул в кусты жасмина, высаженного вдоль стены. Сломанные ветки жалобно затрещали, а некоторые из них мстительно впились ему в бок, но Тэцудзи едва ли обратил на это внимание. Сейчас все его устремления ограничивались желанием как можно дальше убраться от человека в чёрном, напавшего на него.

Чтобы остаться незамеченным, принц под прикрытием деревьев что есть духу припустил к выходу из сада, который со всех сторон окружал императорский дворец.

***

Грабитель, тайно пробравшийся во дворец, тихо ругнулся. Он оторвал кусок ткани от одного из рукавов рубахи и замотал ею повреждённую руку. Ткань сразу пропиталась чем-то тёмным – но то была вовсе не кровь.

Спрятав танто в ножны, грабитель склонился над пятном крови, которое осталось последним немым свидетелем ранения принца. Затем провёл над ним раскрытой левой ладонью – в глазах его на миг полыхнул отблеск алого пламени – и пятно исчезло.

Потом он сделал замысловатое движение руками, словно отжимал особенно плотную и только что выстиранную одежду, и все ящики комода и их содержимое вернулись на свои места, словно их никто не трогал.

В последний раз окинув комнату цепким взглядом – не осталось ли каких следов, – человек в чёрном что-то прошептал себе под нос, четыре раза повернулся на одном месте против движения солнца. Силуэт его вдруг подёрнулся рябью, словно он был собственным отражением в стоячей воде. Ещё миг – и вместо незнакомца в чёрном посреди комнаты стоял принц Тэцудзи. Точнее, идеальная его копия. Лишь в глазах двойника не было привычного блеска, свойственная наследному принцу империи.

Уми

Смена в «Толстом Тануки» давно закончилась. Когда Уми уставала особенно сильно, она порой оставалась ночевать в одной из свободных на втором этаже комнат. Бабушка Абэ, владелица харчевни, вообще даже предлагала ей переехать сюда насовсем, но Уми пока не решалась на этот шаг.

Сегодня же все комнаты были заняты – после приезда балагана в Ганрю стал стекаться народ со всех окрестных селений, и им где-то надо было останавливаться. «Толстый тануки» был первой придорожной гостиницей, где путники могли отдохнуть с дороги, и потому проблем с постояльцами у бабушки Абэ не было.

Преодолевая навалившуюся на неё усталость, Уми побрела домой. Благо, от портового квартала, где стоял «Тануки», до усадьбы Хаяси идти было не особо далеко – быстрым шагом туда можно было добраться за каких-то полчаса.

Ёсио же до самого конца смены избегал взгляда Уми. По-видимому, он до сих пор стыдился своей неожиданной вспышки гнева. Он лишь сказал Уми напоследок, чтобы сегодня она отдохнула и не приходила в игорный дом.

– Тебе стоит чаще отдыхать, – не мог не признать он. – Иначе твой отец с меня три шкуры сдерёт, если ты вдруг упадёшь от переутомления.

Никуда падать Уми точно не собиралась, но она не могла не признать правоту слов Ёсио: ей и впрямь не помешало бы немного отдохнуть и хотя бы один день провести вне игорного дома.

Ёкай, который притворялся татуировкой на предплечье Косого Эйкити, не отставал от Уми на на шаг. Как ей удалось выяснить, этого духа звали Саном, и, похоже, теперь он вознамерился следовать за ней по пятам. Благо, что хоть с рук он всё же слез, и теперь цоканье его деревянных сандалий на платформе вторило каждому шагу Уми.

Народу на улице пока что было мало, но Уми всё равно опасалась разговаривать с духом в полный голос. Дождавшись, пока поблизости не окажется никого, кто мог бы их подслушать, Уми спросила:

– Долго ты ещё собираешься тащиться за мной?

Сан хмыкнул и неопределённо пожал плечами.

– Мне некуда больше идти, – наконец ответил он.

– Мой дом – не пристанище для ёкай, – проворчала Уми.

– Ты разрушила иллюзию иредзуми, и теперь мне нельзя вернуться обратно.

Уми покосилась на него с нескрываемым недовольством.

– Раз уж ты сам упомянул об этом, то рассказывай всё, как есть: кто ты, откуда взялся, и почему вдруг в обычном заезжем балагане вместо иредзуми людям подсовывают ёкай. И тогда я подумаю, стоит брать тебя с собой или нет.

Цокот сандалий затих, и Уми тоже остановилась. Оглянувшись, она встретилась взглядом с Саном.

– Думаешь, по своей воле я бы опустился до того, чтобы украшать собой руки какого-то немытого доходяги? – Голос духа звенел от искреннего возмущения. – Конечно же, нет!

И, тяжело вздохнув, Сан начал свой рассказ. Он всю свою жизнь провёл в окрестностях горы Риндзё, от которой до Ганрю было рукой подать. Сан был искусен в наведении морока на людей, и потому часто наведывался в город, чтобы раздобыть себе еды и каких-нибудь безделушек – ёкай любил хорошо приодеться.

Но однажды его очередная вылазка привела к большим неприятностям. Сан по обыкновению своему прогуливался по рыночным рядам, пользуясь тем, что люди не могут его видеть, как вдруг до слуха его донёсся обрывок чьей-то беседы:

– …пообещал рассказать мне, где можно разжиться Чешуёй самого Сэйрю!

Сан замер и принялся оглядываться вокруг, ища того, кто это сказал. Наконец в одной из маленьких подворотен он заметил двух ёкай. Один был одноглазым и коренастым, с красной, как киноварь, кожей, а второй был тощим, как жердь, и лицо его скрывала маска не то волка, не то пса – с того места, где стоял Сан, второго духа было видно гораздо хуже.

Слова о Чешуе Дракона принадлежали, похоже, одноглазому, потому как дух в маске принялся махать руками и приговаривать:

– Эй, говори потише! А то, неровен час, ещё услышит кто…

Одноглазый понизил голос, и Сану пришлось сделаться невидимым, чтобы подобраться к ним незамеченным и подслушать, о чём они будут говорить дальше.

Чешуя Дракона – как, впрочем, и любые фрагменты тела Сэйрю, Владыки Восточных Земель, – считалась величайшим сокровищем, добыть которое было нелегко. Говорят, в незапамятные времена Сэйрю сражался с тёмными силами и был изранен так сильно, что, пока возвращался в Поднебесное Царство, поломанные в бою чешуйки, когти и зубы сыпались с него на землю.

И те, кому посчастливилось найти их, обретали поистине невероятные способности.

– Да говорю тебе, у него чешуи этой – полные карманы, – продолжал шептать одноглазый. – Я собственным глазом их видел! Они