Мокрая и ласковая - Андрей Дашков

Конец декабря несколько скрашивало ожидание Нового Года и Рождества, но и это чувство было скорее рудиментарным, заимствованным из наивного детства и неизлечимо-романтической юности. От праздников Борис уже давно ничего не ждал, кроме суеты и брани. Толстая сучка в последнее время обленилась и вряд ли захочет приготовить хоть что-нибудь. Она не хотела понимать вещей, выходящих за рамки ее убогих представлений о том, как НАДО жить. В эту категорию попадали, например, друзья Стеклова, его мазня, рок-н-ролл, стремление разнообразить секс… Но теперь ему было плевать на нее.

Самой Новогодней ночи Стеклов не любил. Уже к трем часам его начинала угнетать искусственность затеянного маскарада. Едва забрезжившее утро приносило отрезвление и сожаление о содеянных глупостях. Но до этого, особенного утра расставаний и безнадежного одиночества оставалось еще две недели.

Мартин подрос и превратился в хитрого зверя. В его походке появилась вкрадчивость, а в манерах – серьезность. Он тоже невольно участвовал в ярмарке тщеславия, опережая в скорости роста человеческих детенышей. В них перемены были незаметны, а Мартин уже перестал играть с ними. Стеклов подолгу гулял с псом, опасаясь только приближаться к берегу озера, чтобы тот не поранил себе живот и лапы. Эти бездумные прогулки были лучшим, что он запомнил в том долгом смазанном декабре.

Борис лежал в темноте под неприятным впечатлением от только что пережитого сна. В этом сне Мартин вел себя слишком по-человечески, а потом пытался звать хозяина по имени. Во всяком случае, собачье повизгивание складывалось в членораздельные жалобные звуки.

В сновидении было что-то липкое и противоестественное. Стеклов обнаружил себя лежащим на диване в кабинете. На нем был длинный махровый халат, а поверх – теплый клетчатый плед. За окнами все так же уныло моросил дождь.

Он вспомнил, что поссорился с Ларисой. Она достала его своими дурацкими планами обустройства дома. Ей не терпелось превратить особняк в стерильный и безликий склад техники, набитый микроволновыми печами, электрокофеварками, модными унитазами и стационарными биде в отхожих местах, домашними кинотеатрами и многофункциональными кухонными комбайнами. В электронно-пластмассовый рай, от которого Бориса тошнило. По поводу ванны «с пузырьками» он посоветовал жене есть перед купанием побольше горохового супа. Это было последней каплей. Стерва разразилась продолжительным и очень громким монологом. Обычные упреки в черствости, бездушии, в том, что он загубил ее жизнь. Правда, теперь загубленная жизнь протекала в семикомнатном загородном доме.

Самое смешное, что он был с нею совершенно согласен. Жене действительно было трудно одной, а без любви весь мир казался пустыней. Они оба, измученные жаждой попутчики, терзали друг друга с безжалостностью, которая превратилась в многолетнюю привычку…

Он услышал шаги в коридоре и подумал, что это жена вышла за сигаретами или решила заглянуть в кабинет. Потом до него дошло, что шаги были двойными. Легкие и неуверенные, НО НЕ ДЕТСКИЕ, сопровождали более тяжелую поступь.

Стеклову стало не по себе. Он вдруг подумал о том, что до смешного беззащитен в этом огромном доме. Он до сих пор не удосужился установить охранную систему и приобрести оружие. С его деньгами это не было большой проблемой. Проблема состояла в наплевательском отношении к собственности и самой жизни. В подобные моменты, когда человек оказывается под колпаком страха, это вызывает у него досаду и заставляет чуть ли не молиться.

Борис еще не молился, но досаду уже испытывал. Он лихорадочно прикидывал, что в данной ситуации лучше – обнаружить себя или притвориться трупом. Дверь в кабинет была последней по коридору, и у неизвестных посетителей не могло быть иной цели. Они медленно приближались, а страх растворял в Стеклове кости скелета, пока его тело не превратилось в большой кусок подрагивающей ваты.

Все стихло. Кто-то стоял за дверью. То, что ночным гостям может быть присуща нерешительность, даже не приходило Борису в голову. Пауза лишь подчеркивала безликую угрозу, повисшую в темноте. Потом дверь со скрипом приоткрылась. Стеклов ожидал увидеть хотя бы отсвет фонаря, но в щели не было ничего, кроме клубящейся черноты. Раздался шорох – это порыв ветра потер о стекла сосновыми иголками.

Дверь медленно закрылась. Сквозь гул в голове Стеклов услышал удаляющиеся шаги. Снова двойные. Как будто слепой послушно топал за своим проводником… Борис сполз с дивана и балансируя на скрипучих досках пола, добрался до камина. Нащупал еще теплую решетку и нашел лежавший поблизости металлический прут. Достаточно увесистый и достаточно длинный, чтобы сойти за дубинку.

Он не имел понятия о текущем моменте времени. Может быть, приближалась полночь, а может быть, уже наступило утро. Он зажег настольную лампу, и за пределами светового конуса, окрашенного в зеленый цвет, стало еще темнее. Он быстро пересек полосу темноты и открыл дверь.

По коридору удалялись двое. Судя по прическам и фигурам – парень и девушка. За спиной у девушки висел пустой кожаный рюкзак. На голых ногах угадывались какие-то пятна. Борис перекрыл собою и без того слабый поток света, поэтому не сразу заметил кое-что необычное. Особенно, когда эти двое обернулись на звук.

Первое, что он увидел, это наглый язык – знаменитый лейбл «Роллинг Стоунз» – на груди у парня. На языке блестели капли влаги. Футболка, как и джинсы, была совершенно мокрая и с нее капало на пол. Полоска влажных следов пролегла по коридору и исчезала на лестнице.

Парень двинулся навстречу Стеклову, и девушка покорно поплелась следом. В их движениях была вялость, как будто их сковывали… водоросли. Свисавшие с плеч мохнатые нити определенно были похожи на водоросли. Лица гостей выплыли на свет, и Стеклов ощутил болезненный спазм где-то в области живота.

У парня был только один глаз. На месте второго торчал расщепленный деревянный колышек, изрядно подгнивший, однако все еще достаточно прочный, чтобы пробить глазное яблоко и остаться в глазнице. В довершение всего на нем сидела улитка или слизняк – сквозь нахлынувшую дурноту Стеклов не различал деталей.

Девушке не повезло еще больше. У нее вообще не было глаз, а вместо век свисала какая-то рваная бахрома. Белесые кусочки плоти, блестевшие в неровных черных провалах глазниц, выглядели в точности так, как выглядит объеденное рыбами мясо… В ее волосах запутались гниющие листья, а пятна на ногах оказались колониями каких-то существ, похожими на зеленоватый мох. Парень держал ее за руку, и его почерневшие пальцы охватывали запястье зловещим браслетом.