Последняя лошадь - Владимир Кулаков

Ни одна мышца не дёрнулась на лице Новодворской. Но в уголках её прищуренных глаз запрыгала целая акробатическая труппа чёртиков. Человеком она была высокообразованным, с учёной степенью и с незаурядным чувством юмора. Да и педагогом она являлась от Бога.

– Что ж, как говорится, горячо, Тугов, горячо! Три Муры… и один кот Васька! Фидий и Калликрат умерли бы от зависти, что не им эта идея пришла на ум. Слава Богу, и так не дожили.

– А тебе очередная двоечка, Жарких, двоечка! – посмеиваясь, Иля Яковлевна сделала пометку у себя в журнале. Она ещё помнила прошлую «подсказку» Пашки, из-за которой Тугов выдал во всеуслышание такое, чего повторить можно было только исключительно в интеллигентных кругах и при строго закрытых дверях. Отвечая на сознательно вычурный вопрос «Как называется использование устоявшихся форм в искусстве в последующих современных течениях при зарождение всего нового?» и ожидая ответа, что это, мол, «репрезентативный план», Иля Яковлевна услышала – «Репрезервативный!»

Потупив взор, она только и нашлась что ответить:

– М-да-а… Если использовать вашу версию, вряд ли что родится…

Она понимала, что студенты, отслужившие в армии, с радостью «вводят» во взрослый мир своих подрастающих коллег, которые репетировали с ними бок о бок на манеже. «Дедовщина» тут процветала, но только в использовании этих несмышлёнышей в подобных ситуациях.

Иля Яковлевна, чтобы «окрасить серость мозгового вещества», как любила она говаривать, методично гоняла своих учеников по театрам, музеям, выставкам и без этого зачёты не принимала. По словам Новодворской – это был «добровольно-принудительный акт совокупления с высоким искусством». Всё делалось для того, чтобы, как она ещё любила выражаться – «со временем блистать не только рельефами мышц, но и рельефами извилин…»

Пашка много раз видел, как бывшие выпускники, а ныне состоявшиеся артисты, благодарили своего педагога за то, что они в Луврах, Дрезденских галереях, музеях Родена и прочих мировых сокровищницах свободно разбирались в полотнах Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, скульптурах Поликлета и Микеланджело. Могли отличить «Мыслителя» от Аполлона Бельведерского, а при случае выдать фрагменты её лекций, обсуждая полотна Брейгеля-старшего или историю Голландского натюрморта. Это производило неизгладимое впечатление на собеседников. Акции артистов цирка взлетали до небес…

– Так, Жарких, ещё версии есть? В этом слове пять букв – прям кроссворд решаем! – Она часто пользовалась этим приёмом, позволяя даже вольности, так лучше запоминались премудрости мирового искусства.

Пашка знал правильный ответ. Учеником он был прилежным, на уроках постоянно записывал, что-то даже зарисовывал. Его конспект ходил по рукам. Но сегодня Пашка решил подлить масла в огонь.

– Есть, Иля Яковлевна! На фронтоне Парфенона изображены… «три Мымры»!

Новодворская не удержалась, хихикнула.

– Намёк поняла. Одна из них, надо понимать – я!

Аудитория зашлась в дружном хохоте.

– Тишина-а! – Иля Яковлевна, постучав карандашом по столу, призвала расшумевшихся студентов к порядку. – Пустоту Торричелли, уважаемые будущие мастера советского и мирового цирка, флик-фляком не заполнишь, надо хотя бы ещё сальтишко добавлять, – намекнула она на убогость некоторых своих подопечных и на их нежелание учиться. – Перефразируя Козьму Пруткова, довожу до вашего сведения: «Акробат не должен быть, как флюс, односторонним!»

– Почему? – среди начинающих акробатов-прыгунов обозначилось шевеление.

– Во время ваших прыжков всё время будет тянуть в одну сторону, перевешивать…

– Да ладно! – искренне удивился один из представителей этого жанра. Аудитория в очередной раз взорвалась смехом.

– Всё, напоминаю, на восточном фронтоне Парфенона находится скульптурная группа «Три Мойры», с этим и идите в жизнь, то есть на свои репетиции. Урок окончен. Жарких, Щеглов, задержитесь, с вас зачёт…

Глава восьмая

Педагог по эквилибристике Зиновий Бонич Гуревич был закреплён за студентами из Арабской Республики Египет. Сейчас он подправлял стойку на руках одному из них. Египтянин стоял на специальных деревянных кубиках, покряхтывая и пыхтя, силился выполнить то, что от него требовали.

– Али! Тянись вверх! Ещё! Носки! – словами и жестами Гуревич пытался как можно доходчивее объяснить необходимое.

Мохаммед, другой его ученик, стройный невысокий красавец с бронзовым отливом кожи, репетировал тут же, стоя на голове. «Копфштейн» он готовил для работы в воздухе на штейн-трапе.

– Мохаммед, дорогой, не разбрасывай ноги, строже, меньше движений!

Гуревич считался выдающимся мастером в своём жанре. Написал об этом несколько книг. Человеком был образованным и интеллигентным. Обожал своих учеников, те, в свою очередь, не чаяли души в учителе.

Чуть поодаль от своих земляков репетировал Абдель Мóхсен. Он выбрал жонглирование и теперь принадлежал команде Земцева. Фирс Петрович придумал номер, близкий к восточному фольклору, и теперь Мохсен с утра до вечера жонглировал бубнами: катал их по рукам, плечам, через голову. Уже начал осваивать жонглирование пятью предметами. Они пока не слушались, падали. Он что-то шипел про себя, но не сдавался.

Мохсен, которого Земцев звал, не мудрствуя лукаво, Максимом, был человеком забавным! На голове у него росла огромная шапка мелко вьющихся волос. Из-за этого он напоминал этакий тёмно-каштановый одуванчик. Роста был выше среднего. На кривоватых от природы ногах двигался угловато, враскачку. Сверкая чёрными маслинами глаз, постоянно улыбался, даже когда для этого не было причин. В перспективе явно вырисовывался номер с комическим персонажем.

Студенты из Египта уже сносно говорили по-русски, быстро прогрессируя в освоении языка. В этом им с большим удовольствием помогали все кому не лень. Их речь теперь являла собой синтез ранее заученных русских фраз, крепко подкорректированных студенческой жизнью в общежитии, с элементами лексикона торговок Тишинского рынка, вкраплений блатной фени и лучших шедевров шахтёрского мата. Педагогам то и дело приходилось деликатно объяснять египтянам. чего стоит говорить, а чего нет, и почему.

Гуревич сейчас как раз занимался именно этим в окружении своих учеников. Беседа шла тихая и несколько напряжённая. Зиновий Бонич пытался объяснить значение очередной египетской скабрёзности, краснел, то и дело перебивал себя словами: «Как бы это вам попонятнее перевести?..»

Фирс сидел за барьером манежа в свой любимой позе Наполеона, положив вечно ноющую ногу на соседний стул.

– Максим, когда катаешь предмет через голову, отведи локоть. Па-аш, покажи!

Пашка взял бубен и прокатил через свою голову.

– Бестолковый! Прижимай кисть ближе к виску. Локоть повыше. Вот та-ак! Теперь он пусть попробует…

Мохсен сходу повторил, что показал Пашка. Тут же стал отрабатывать, чтобы закрепить. Трудолюбием он отличался завидным. В этом плане египтяне были молодцы.

Зиновий Бонич, когда репетировал с Мохаммедом и Али, старался как можно тщательнее подбирать слова, выговаривая их чуть ли не по буквам. В углу Земцева особенно не церемонились – некогда, жонглирование – дело быстрое.

– Фирис Петровись, посмотрите! – Мохсен показал отрепетированную комбинацию. Затем следующую. Через несколько минут ещё одну. Он то и дело обращался к Земцеву со своим «Фирис Петровись».

Пашка отозвал Мохсена в сторону и начал тихо объяснять, что, мол, имя Земцева тот произносит неправильно. Он, конечно, терпит, но обижается.

– А как правильно?

– Аферист Петрович!

Пашка на всякий случай отошёл подальше. Через какое-то мгновение Мохсену захотелось блеснуть знанием настоящего имени Земцева, что он подчёркнуто громко, разборчиво и с радостью в голосе осуществил:

– Аферист Петровись! Посмотрите!..

В углу Гуревича замерли, на манеже воцарилась тишина. У Земцева глаза полезли на лоб.

– Ты как меня назвал?

Мохсен, окрылённый успехом, максимально чётко повторил:

– Аферист Петровись!

– Ах, ты турок бестолковый! – туфля Фирса полетела в сторону египтянина.

Теперь пришла очередь Мохсена выпучить глаза.

– Я не турок, я – араб! В натуре!

– Уголовники! – следующая туфля Земцева полетела в сторону Пашки.

Хохот едва не обрушил купол учебного цирка. Зиновий Бонич Гуревич вздохнул и отправился на очередные международные дипломатические переговоры по проблемам русского языка…

Глава девятая

Пашкину студенческую жизнь назвать сытой можно было с большой натяжкой. Стипендии циркового училища были крохотными, поэтому практически все студенты искали дополнительные заработки на стороне.

За свою успеваемость к концу первого учебного года Жарких хоть и стал получать повышенную, но и той, как не растягивай, хватало меньше, чем на полмесяца… «Пару копеек», нет-нет, присылал Захарыч. Жара, где мог, подрабатывал и, экономя на желудке, в свою очередь, регулярно отправлял небольшие денежные переводы тётке в Воронеж.