Власть-2 - Эльчин Гасанов

28 января.

Сижу в Стамбуле, на квартире моего друга Али. Из Москвы туда приехал Мухаммед Салих. Он то-же узбек, оппозиционер, это его литературный псевдоним.

Вообще то он живет в Норвегии. Но его советы мы выслушивали, он имел влияние на всех членов организации.

Он имеет тяжкую жизнь затравленного революционеpa. У него грустные глаза и седой взгляд.

Мы сидим в квартире. Он застенчиво говорит:

- Вы знаете, Хасан, в комитете поднят вопрос о временном прекращении террора. Что вы об этом думаете?

- Человек! - подзываю я домоработника, - Принеси водку и мантов побольше.

Мухаммед Салих опускает глаза.

- Вы не слушаете меня, а вопрос очень важный. Как совместить террор и парламентскую работу? Или мы ее признаем и идем на выборы в меджлис, или нет конституции и тогда, конечно, террор. Ну, что вы думаете об этом?

- Что думаю? Ничего. Я дифферинцирую и душу и террор в равных пропорциях. Террор у меня гнездится в сердце.

- Это интересно. Но все же вы подумайте. Может быть, придется вас распустить, то есть организацию распустить.

- Что? - переспрашиваю я.

- То есть не распустить, а как бы это сказать? Вы знаете, Хасан, ведь мы все понимаем. Мы знаем, как нашим друзьям трудно. И потом, ведь это только предположение.

У него важный вид, галстук от Джорджио Армани. Он наверное живет в шикарной квартире, где-нибудь в Осло, ему готовят кофе, приносят в постель. И тем не менее, он занят по горло всякими планами и делами.

Он делает революцию.

Я говорю:

- Вот что, Мухаммед ака, вы решайте там, как хотите. Это ваше право. Но как бы вы ни решили, Президент будет убит. Я хочу интегрироваться в Аллаха. И террор - самый короткий путь. Я с него не сверну.

- Вы что? Вы не подчинитесь комитету?

- Нет.

- Послушайте, Хасан…

- Я сказал, Мухаммед ака.

- А партия? - напоминает он.

- А террор? Террор нынче моден. Террор - это реальная угроза.

- отвечаю я.

Он вздыхает. Разговор выдохся. Потом протягивает мне руку.

- Я в Москве ничего не скажу. Авось, как-нибудь обойдется. Вы не сердитесь.

- Я не сержусь. Прощайте, Мухаммед ака.

29 января.

В Стамбуле дожди, целый день льет как из шланга. Жутко на унылых улицах. Мухаммед Салих спешит на вокзал.

Я его понимаю, он идейный. Бедный взрослый ребенок. Спрашивается, что те нужно? Что? А он нет, все в политику. Руководит им, конечно же, идея.

1 февраля.

Я опять с Сашей. В Ташкенте. Сидим в ресторане. Он говорит:

- Знаешь, когда я Христа узнал? В первый раз Бога увидел? Был я как то в Сибири, на вольном поселении. Пошел я раз на охоту. В

Омской области дело было. Небо низкое, серое, река тоже серая, серые гребни волн, а берегов не видать, будто вовсе их нет. Высадили меня из лодки на берег. Сговорились: к вечеру, мол, за тобой приедем. Ну, и брожу я там. Кругом болото, березки гнилые, кочки зеленые, мох.

Шел я, шел, от краю совсем отбился. Ищу между кочек. А тут и вечер упал, потянуло туманом с реки, стало темно. Вот решил я к своим добираться. Кое-как по ветру взял направление, иду. Шагнул, чувствую: ноги вязнут. Я было, на кочку хотел, нет, - тону в болотной трясине. Знаешь, медленно так тону, на пол вершка в минуту.

Скверно, дождь пошел. Дернул я ногу, не выдернул, хуже: еще на вершок увяз. Тянет вниз. Завяз. Поднял я тут ружье, стал с отчаяния в воздух стрелять. Авось услышат, авось помогут, придут. Нет, тишина, только, слышу, ветер свистит. Вот стою я так, почти по колено в тине. Думаю: в болоте завязну, пузыри надо мною пойдут, будут, как прежде, одни зеленые кочки. Противно мне стало, до слез.

Рванул опять ногу, - еще того хуже. Оледенел я весь, как осина дрожу: вот он какой конец, на краю света, как муха… И знаешь, в сердце как-то все опустело. Все - все равно: погибать. Закусил я губы до крови, из последних сил рванул в третий раз.

Чувствую, - выдернул ногу. Тут вдруг радостно стало. Гляжу, нога вся в крови. Кое-как я на кочку одной ногою ступил, ружьем оперся, другую ногу тяну. Ну, как стал обеими ногами, боюсь шелохнуться.

Думаю: шаг ступлю, значит, - обратно в трясину. Так всю ночь до рассвета на одном месте и простоял. Вот в эту длинную ночь, когда я в болоте стоял и дождь лил ручьем, и небо было черное, и ветер ныл, в эту-то ночь я и понял, знаешь, всем сердцем, до конца понял: Бог над нами и с нами. И не страшно мне было, а радостно: с сердца груз упал. А утром друзья подошли, подобрали меня.

- Перед смертью многие Бога видят. Это от страха, Саша.

- От страха? Что ж, может быть. Только что же ты думаешь? Бог тебе здесь, в грязном кафе, явиться может? Перед смертью душа напрягается, пределы видны. Вот почему и Бога люди чаще всего перед смертью видят. Увидел и я.

Слушай дальше, - продолжает он, помолчав, - великое счастье Бога увидеть. Пока не знаешь его, не думаешь о нем вовсе. Обо всем думаешь, а о нем - нет. Все тут о боге говорят, пропагандируют, учат жизни. Мол, бог, церковь, и так далее. Туфта это все. Я, мол, ближних любить не могу, а зато люблю дальних. Как же дальних можешь любить, если нет в тебе любви к тому, что кругом? Если нет любви к тем, что в грязи, в крови, в муках живут? Знаешь, легко умереть за других, смерть свою людям отдать. Жизнь вот отдать труднее. Изо дня в день, из минуты в минуту жить любовью, Божьей любовью к людям, ко всему, что живет. Забывать о себе, не для себя строить жизнь, не для дальних каких-то. Ожесточились мы, озверели. Эх, милый, горько смотреть: мечутся люди, ищут, верят в богов всяких, в иконы деревянные, а в Бога верить не могут. Яд в нас с детства горит. Вот

Гулом, не скажет: гора, говорит: камешек такой-то, куст какой - то, поляна такая-то, воздух такой-то. За этим всем он гору то не увидел.

Так и Бога за всем этим мы не видим.

Все у нас по вычислению и логике. А вот там, когда я под дождем на болотной кочке стоял, смерти своей дожидался, там я понял: кроме разума есть еще что-то, что не видим мы, не знаем. Ты, Хасан, чего смеешься?

- Да ведь ты словно дьякон или поп.

- Ну, пусть поп. Как знаешь.

1 февраля.

Сегодня я видел Президента. Он среднего роста, представительный мужчина, в черном костюме.

Глядя на его спокойное лицо, никто не скажет, что на его совести тысячи жертв. Для меня это необычный бенефактор.

Я шел через Фархадский базар. На белой площади сегодня мокрые камни. Было тепло, ярко блестело солнце. На фоне городского шума, торговцев с базара, тонет ташкентский вечер. Чирикают воробьи.

У подъезда дома правительства стоят мерседесы. Я сразу узнал ее: охрана, чекисты, помощники. Я пересек площадь и пошел к дому правительства. В это время дверь распахнулась, комендант стукнул ногами, глава полиции отдал честь. С мраморной белой лестницы медленно спускался Президент. Я прирос к тротуару. Я, не отрываясь, смотрел на него. Он поднял голову и взглянул на меня. Я низко поклонился ему. Он улыбнулся и поклонился мне.

В эту минуту я ненавидел его. Я побрел в парк Бабура. Ноги вязли в размытой глине дорожек. В тополях шумно летали скворцы. Я чуть не плакал: мне было жаль, что он еще жив.

2 февраля.

В свободные часы я ухожу в центральную библиотеку имени Алишера

Навои. В тихом зале сидят студенты и аспиранты. Я резко отличаюсь от них своим бритым лицом и любопытством.

Я со вниманием читаю древних. У них не было совести, они не искали правды. Они попросту жили. Как трава растет, как птицы поют.

Может быть в этой святой простоте - ключ к приятию мира.

Мохаммед сказал:

" О, вы, которые уверовали! Охраняйте свои души и семьи от огня, растопкой для которого - люди и камни. Над ним - ангелы, грубые, сильные - не ослушиваются Аллаха в том, что Он приказал, и делают то, что им приказано''.

Какому богу мне молиться, чтобы он не оставил меня? Где моя защита и кто мой покровитель? Я один. И если нет у меня бога, я сам себе бог. Саша говорит: "Если все позволено, тогда лучше смерть". И почему нужно бояться смерти?

" Бог сказал Аврааму; сына ради меня убей… Авраам сказал: ты издеваешься? Не смей. Бог сказал - нет. Авраам сказал: а как? Бог сказал: пожалуйста, сделай это, Авраам. Или беги от меня, что есть сил". Я ничего против этого не имею.

3 февраля.

Президент переехал из загорода к себе во дворец. Наши планы опять разбиты. Нужно начать наблюдение сначала. Мы сбиваемся с ритма.

Кругом дворца бессменная цепь часовых. На площади и в воротах чекисты. Каждый прохожий у них на примете. Каждый таксист на подозрении.

Полиция, конечно, не знает, где мы и кто мы. Но по Ташкенту уже ходит молва. Убьют нас, за нами придут другие. Президент во всяком случае будет убит.

Вчера в ресторане ''Бахор'' я услышал такой разговор.

Разговаривали двое: один, по виду, начальник, другой, видимо, его подчиненный, пацан, лет двадцати двух.

- На все воля Аллаха, - наставительно говорит начальник, если суждено умереть, тебя даже сам Аллах не спасет. Он умышленно это допустит. Был мой сосед, Рашид. Так вот его однажды гюрза укусила, прикинь. Гюрза! И он выжил. Немыслимо, во бля.