Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

Офицеры-смертники на «точках» были в постоянном ожидании беды, спивались, делали это сознательно, их отправляли в Кабульский разведцентр, там драли со всей силы, чтобы другим неповадно было, судили судом чести, увольняли из армии без пенсии. Наступали нищета, голод, смерть. Офицеры умирали не с ужасом перед смертью, а с благодарностью, со словами: «Слава богу! Отмучился!» – исповедью из глубины души.

Никакие приказы по 40-й армии о наказании за пьянство, ни суды офицерской чести не могли положить конец пьянству на «точках», расположенных в басмаческом тылу. Какой бы храбростью ни обладал офицер, он был прежде всего человеком, а только потом офицером, и ему, естественно, были присущи все достоинства и человеческие недостатки. Никто не хотел умирать во цвете лет за «здорово» живешь, на чужбине, за непонятные цели этой войны, но умирали, загнанные в угол.

Однако тяга к жизни преобладала, брала верх. Можно понять героев-панфиловцев. Они погибли за правое дело, за Россию, а за что гибли военнослужащие в Афганистане? За прихоти кремлевских мечтателей, развязавших эту войну, что шло вразрез с нашими интересами, несмотря на долг, присягу и офицерскую честь.

Басмачи внимательно отслеживали оперативных офицеров на «точках», выкрадывали их, жестоко пытали, глумились, отрезали головы, а пакистанская пресса публиковала на страницах своих изданий фотографии голов «мушаверов», что считалось правилом хорошего тона.

Направляя меня на «трудную», по его словам, «точку», начальник Кабульского разведывательного центра Шамиль дал мне широкие полномочия, вплоть до отстранения от занимаемой должности офицеров за плохую работу. Следил из Кабула о положении дел на «точке», но помощи, как правило, не оказывал.

Разыскивая дачу-отшельник, я много размышлял, передумал и, кажется, это пошло мне на пользу.

– А вот и подкова на калитке, – сказал я вслух. Но, как оказалось, здесь жили другие люди.

– А где водонапорная башня и водокачка? – спросил я одного из них. Он показал, куда следует идти.

На моем пути стали попадаться обугленные деревья, сожженные дома, перепаханная земля гусеницами танков. Повсюду валялись гильзы от снарядов, брошенная техника, земля в воронках от бомб.

Рядом со мной прошли крестьяне с лопатами, как с ружьями на плечах, боязливо поклонились мне. На лицах страх, тревога, а в глазах ненависть.

На поклон крестьян я ответил приветствием по-афгански, они заулыбались, пошли дальше, а я подумал: «Как неуютно и тревожно находиться среди обугленных деревьев даже днем, а каково попасть сюда ночью при свете луны и вое одичавших собак!»

Однако впоследствии я использовал эти заброшенные места для встреч с агентурой «точки», зная, что полиция и армейские патрули стараются обходить стороной эти мрачные места, наводящие страх и отчаяние.

Вокруг меня вдоль тропинки, по которой я шел, валялись смятые танками деревья, изуродованные до неузнаваемости, так и казалось, что это не изуродованные деревья, а люди-калеки, попавшие в водоворот событий. Деревья стонали, как люди, тяжело переживали, что с нами случалось, плакали, словно отчаявшиеся люди, так и не поняв, в чем была их вина, за что их смяли, сломали и загубили жизнь.

На обугленные войной деревья даже не садились птицы и не вили гнезда. Стояла гнетущая тишина, внушающая тревожное чувство приближения какой-то новой беды. А деревья-уроды, как ловцы мертвых душ, действовали на психику, обостряли сознание собственной вины за случившиеся с ними несчастья, настораживали ум пониманием, что этим дело не кончится. Новая беда придет за старой и число мертвых деревьев удвоится-утроится из-за безрассудства человека, не умеющего жить в согласии с природой. Я шел, смотрел по сторонам и, кажется, от зловещей тишины, идущей от мертвых деревьев, погружался в таинственный мир Шекспира с изгибами света и тьмы.

Пока мертвая тишина не причиняла мне вреда, но ожидание наказания за содеянное варварство вызывало тревогу в душе, так и хотелось куда-то поскорее уйти прочь и скрыться от гибельных мест и никогда сюда не возвращаться. Впрочем, я так бы и поступил, если бы не интересы работы, которые подталкивали меня раз за разом в эти безлюдные и угрюмые места.

Вспомнил стихотворение, полюбившееся с детства своей жизненной правдой:

То дерево и суть его чиста,И не лежит на нем ничье проклятье,Живым оно похоже на Христа,А мертвым похоже на распятье.

– Ну, слава богу! – вырвалось из груди. Наконец-то разыскал дачу-отшельник. На калитке висела большая железная подкова, выкрашенная в желтый цвет, а из трубы валил черный дым.

Собрав воедино всю свою волю и решимость, толкнул заветную калитку, она певуче открылась, я оказался в ограде дачи. Дом был старый, запущенный, кажется, забытый всеми и наводил скуку, пустоту и уныние, а не покой и благополучие, как об этом говорил полковник Шамиль.

Глава 2

Обитатели «Мусомяки»

Пей-ка, лей-ка, в глотку, водку.

Сгорбившись в три погибели, как столетний старик, в земле копался шифровальщик Микаладзе. Его я сразу узнал по фотографии, знакомясь в Кабуле с личными делами подчиненных. Он беспечно напевал:

Ты гадаешь – меня не зови —Я и сам уж давно ворожу…

Прапорщик Микаладзе, по оценке командования Центра, был специалистом высокого класса, о нем хорошо отзывались в Кабуле, но в то же время отмечали его неуравновешенный, вспыльчивый характер.

– Михаил Николаевич! – обратился я к прапорщику Микаладзе. – Здравствуйте. Много хорошего наслышан о вас и решил познакомиться с вами без посредников.

– Извините меня, пожалуйста, я что-то вас не припомню, чтобы мы с вами были знакомы? Кто вы будете, представьтесь, пожалуйста.

– Действительно, Михаил Николаевич, мы с вами не знакомы, но я о вас знаю со слов полковника Шамиля, начальника Кабульского разведывательного центра. Перед командировкой в Кандагар он много рассказывал о вас и оперативных офицерах кандагарской «точки». Я – полковник Тоболяк. Ваш новый командир. Вот мои документы.

Прапорщик Микаладзе отбросил в сторону лопату, не стал смотреть мои документы, вопросительно уставился на меня своими черными, как смоль, немигающими глазами, как будто увидел перед собой не своего непосредственного начальника, а вурдалака-оборотня. Их уже давно затравили в России собаками, но они еще остались в Афганистане.

Наконец-то Микаладзе заговорил быстро, нервно и громко:

– Да как можно, товарищ полковник, пройти пешком и без охраны такое большое расстояние от Кандагарского аэропорта до «Мусомяки», так условно мы называем свой дом. Вы, конечно, не знаете и не могли знать, что в 150 метрах от нашей дачи басмачи пару дней назад вырезали всю семью советника ХАДа, а самого советника пытали, отрезали голову и воткнули на кол. Вот такие дела творятся у нас. Теперь вы понимаете, что сильно рисковали своей жизнью? Этот риск, согласитесь, не оправдан!