Гнев викинга. Ярмарка мести - Джеймс Нельсон

– Да, господин, – сказал Годи и, к его чести, не стал оспаривать это решение.

«Пусть Кьяртен придет, – подумал Торгрим. – Насколько он мне верен, мы выясним довольно скоро».

Годи открыл дверь, и дождь снова ворвался в зал. Торгрим ощутил укол вины за то, что посылает человека, едва успевшего просохнуть, обратно под ливень.

«Становишься все старше и мягче, Ночной Волк…» – подумал он. В юности ему и в голову не пришло бы беспокоиться об удобстве своих людей. И он не знал, когда поступал правильно: раньше или сейчас.

Глава шестая

Галлы, аквитанцы, бургундцы и испанцы, алеманны и баварцы считают особой честью право называть себя слугами франков.[8]

По правде говоря, Луи де Румуа отлично знал, как именно он вляпался в холодную грязь, как он оказался здесь – голый, дрожащий, посреди улочки монастырского городка на дальнем краю цивилизации. История была грустной, хотя и довольно обычной. Единственным утешением могло служить лишь то, что он не был виноват в случившемся. По крайней мере не полностью.

Луи родился в области Румуа, что во Франкии, в городе Руан, расположенном на берегах Сены в сорока милях от места, где эта широкая извилистая река впадает в море. В этом прекрасном краю пологих холмов и плодородных земель всегда царила отличная погода, там не дождило так, словно Господь опять пытался положить конец своему творению.

Богатый чернозем и умеренный климат стали залогом всеобщего процветания в Румуа, по крайней мере так всегда казалось Луи, который, по правде говоря, мало общался с теми, кто работал на земле. Он видел их лишь тогда, когда со своими воинами въезжал на утоптанный двор какой-нибудь жалкой хижины и требовал от перепуганного крестьянина, или его жены, или детей немедленно найти воду для их коней. Он знал, что еду или эль просить бесполезно. Если эти люди и обладали какими-то запасами, то вряд ли Луи де Румуа счел бы их достойными своего стола.

Если крестьянин и его домочадцы делали все, что велено, и делали быстро, Луи мог вознаградить их серебряной монетой и затем приказать своим людям снова сесть в седла. Они уезжали, оставив крестьян в покое, что было самой желанной наградой для них, хотя Луи этого никогда не понимал.

Отцом Луи был Хинкмар, граф Румуа, сын Эберхарда, графа Румуа. После смерти Людовика Благочестивого[9] Хинкмар встал на сторону Карла Лысого[10], четвертого сына покойного короля, в последовавшей войне за наследство, которую Карл развязал против двух своих братьев. Хинкмар держал сторону Карла в ходе самых жестоких битв, во время попыток покорить Аквитанию; он остался верен ему и продолжал сражаться, даже когда у Карла не осталось ничего, кроме потрепанной одежды, оружия и коней.

Согласно Верденскому договору, Карл Лысый получил право управлять Западной Франкией, которая принадлежала ему за пять лет до этого. Верность Хинкмара, выдержавшая худшие испытания, была вознаграждена. Хинкмару не пришлось жаловаться: приросли его земли, у него стало больше подданных, а также и титулов. Его власть и влияние при дворе Карла Лысого не знали границ.

И все это юный Луи де Румуа знал лишь поверхностно. Пока он рос, отец чаще всего отсутствовал: либо сражался, либо интриговал при дворе. Луи проводил свои дни, занимаясь тем, что его интересовало. Он мастерски овладел искусством верховой езды и соколиной охоты, борьбой, фехтованием, стрельбой из лука, научился плавать, но лучше всего ему удавалось сбегать от наставников.

Луи был слишком молод, чтобы участвовать в войне, но его тянуло к сражениям. Однако, в отличие от отца, он не имел ни малейшей склонности к политике, интригам и государственному управлению. Впрочем, Луи и не приходилось беспокоиться насчет этого, поскольку он не был старшим сыном.

Его брат, которого назвали Эберхардом в честь деда по отцу, должен был унаследовать титул графа. И управление Румуа станет тогда его заботой. Луи же оставалось наслаждаться богатствами края и преимуществами регнума, правящего класса, не утруждая себя правлением как таковым.

Как и других молодых людей его положения, Луи с детства учили обращаться с оружием, но, в отличие от большинства из них, у него обнаружился врожденный талант и любовь к военному делу. Когда Луи исполнилось пятнадцать, он стал умолять отца позволить ему защищать Румуа. Отец считал его слишком незрелым и легкомысленным для подобной ответственности и мнения своего совершенно не скрывал. Однако Луи настаивал, и так упорно, что отец уступил – но больше для того, чтобы сын наконец замолчал.

Впрочем, в данном случае Хинкмар беспокоился не только о мире в собственном доме. Карл Лысый заключил договор со своими братьями, но теперь на Румуа обрушилась новая угроза, пришедшая с той самой реки, которая питала весь округ, словно жила. То были северяне, по преимуществу даны. Жестокие налетчики с севера поднимались по реке на своих быстрых драккарах и опустошали деревни. Их появление вызывало ужас, но не удивление. Сокровища Франкии – церкви, полные серебра, богатые поместья возле реки – не могли не привлечь этих разбойников.

В Румуа хватало воинов, чтобы противостоять угрозе, но Хинкмару нужен был предводитель, которому он мог бы полностью доверять, тот, кто сохранит престиж его семьи и не воспользуется шансом заполучить власть. Луи был импульсивным и порой глуповатым, но доказал свою храбрость и умения, и Хинкмар не сомневался в его верности. Он поставил Луи главным над двумя сотнями всадников и велел ему защищать Румуа от северян, когда те снова здесь появятся.

Чтобы уравновесить порывистость Луи, Хинкмар назначил вторым по положению человека по имени Ранульф, бывалого воина, с которым сражался во время войны за Западную Франкию. Хинкмар очень четко дал понять, чего хочет: пусть Луи командует, но когда дело дойдет до боя, решения будет принимать Ранульф. Хинкмар сказал сыну: «Приобретя многолетний опыт и научившись у Ранульфа всему, что он умеет, ты и вправду сможешь вести людей за собой. Но не сейчас».

Луи понял слова отца. Но месяц спустя, когда донеслась весть о кораблях северян на Сене, он благополучно проигнорировал их.

Первый из множества гонцов прибыл из Фонтенеля, лежавшего в двадцати милях ниже по течению от Румуа, в то время как всадники упражнялись, якобы под командованием Луи. Гонец сообщил, что идут даны.

Они не потеряли ни минуты. Воины натянули кольчуги, застегнули пояса с мечами и ремни шлемов, после чего двинулись на запад. Над пологими зелеными холмами поднимались столбы дыма, похожие на плюмажи; они отмечали места, где даны высадились на берег и занялись своим делом. Передвигались они даже быстрее, чем конные отряды, и Луи повел своих людей в том направлении.

– Господин, – сказал Ранульф, чей конь рысил рядом с лошадью Луи, – там, где поднимается дым, варвары уже побывали. Если мы хотим их настичь, а мы этого хотим, нам нужно отправить разведку к реке восточнее горящей деревни.

Луи понимал, что Ранульф говорит дело, но проигнорировал это так же, как и предписания отца. Ему не нравились чужие указания. Будучи сыном графа, он не привык подчиняться.

– Я хочу увидеть, что случилось с этой деревней и ее жителями, – сказал он, надеясь оправдать уже сделанную ошибку. – Я хочу понять, можем ли мы чем-то им помочь.

Они достигли цели час спустя, по мере приближения осознав, что это была деревня под названием Жюмьеж, где двести лет назад возвели аббатство. Воины медленно проезжали мимо горящих саманных хижин, глядя на мертвецов, распростертых на земле во дворах, на темную кровь, пропитавшую их бедную и грязную одежду. Выжившие бездумно глазели на всадников. У дерева лежала мертвая женщина с открытыми глазами и распахнутым ртом; стрела, торчащая из лба, удерживала ее на месте. Рядом валялся убогий топор, которым, судя по всему, она пыталась обороняться. Старушку разрубили чуть ли не пополам, в руке она все еще держала корзину. Содержимое ее исчезло.

Луи тяжело сглотнул. Он ни за что не допустил бы, чтобы его стошнило на глазах у Ранульфа и остальных.

Наконец они добрались до аббатства. Почти все здания, окружавшие его, горели, многие уже осыпались грудами тлеющего мусора. Но церковь в центре поселения была построена из камня и сланца, хорошо сопротивлявшихся огню. Издалека она казалась невредимой, но едва поравнявшись с ней, они увидели, что большая дубовая дверь в западной стене расколота: расщепленные доски все еще болтались на черных железных петлях.

– Господин, тут уже ничего не поделаешь, – сказал Ранульф, и в его голосе проявилась настойчивость, от которой Луи отмахнулся, как и от всего прочего, что ему говорили.

Он спрыгнул с коня и, осторожно ступая, вошел в церковь. В сумраке ничто не двигалось, не раздавалось ни звука, кроме его собственных шагов. Церковь теперь напоминала зловещий склеп. На полу распростерлось тело священника. Его убили ударом меча, и крови не было видно на темной ткани рясы, но под ним она растеклась широким озерцом на каменном полу. Другой священник, почти обезглавленный, лежал в десяти шагах от первого.