Идущая - Мария Капшина

— Садитесь, — сказала Реда. — Расскажите лучше о поэзии, это я послушаю с куда большим удовольствием.

И Тшадоно рассказал. Он понимал и любил поэзию, кроме того, он её знал, и говорить на эту тему мог часами. И рассказывал он вдохновенно: если бы в этот момент из-под стола выполз огнедышащий дракон, Тшадоно ничего не заметил бы. Реда слушала внимательно, время от времени отправляя в рот какую-нибудь мелочь с блюда. К вину она не притронулась.

Вернись Тшадоно ненадолго с небес на землю, и ему нестерпимо захотелось бы забраться под стол, даже если бы огнедышащий дракон действительно там уже сидел: изумрудные глаза императрицы просвечивали ученого насквозь. Но он был слишком увлечен, и его взгляд приобрел осмысленное выражение только по завершении пламенного монолога.

С полминуты они молчали, а потом Реда вдруг заговорила безо всякой видимой связи.

— Вы ведь неглупый человек, Тшадоно. Вы, что я куда больше ценю, отличный поэт. Более того, вы один из тех редчайший людей, с кем мне приятно беседовать. Я даже закрывала глаза на ваши посиделки в доме на Жёлтой улице… Вы плохо владеете своим лицом. Ну разумеется, я знала, неужели я похожа на полную идиотку? Это было даже забавно: пятеро мальчишек и один старик так искренне надеются свергнуть жестокую тиранию… А седьмой внимательно всё слушает и раз в десять дней подробно докладывает. Я вполне могла позволить себе смотреть на это сквозь пальцы из уважения к вашему таланту. Но скажите, Кеила ради, ну на кой бес вам понадобилось меня травить? — она легонько постучала короткими ухоженными ногтями по хрусталю кубка.

Тшадоно на мгновение вскинул глаза на императрицу.

— Отравить? — глухо спросил он, но следующие слова звучали уже вполне обыденно:

— Какая странная мысль! Но это очень просто опровергнуть, я сам отопью из вашего кубка… Позвольте…

— Не позволю, — жёстко сказала Реда, жестом останавливая протянувшуюся руку. — Я хочу знать: зачем? Неужели, из-за вашего сына? Я думала, вы уже успокоились.

Тшадоно поднял глаза от нервно теребивших манжет пальцев.

— Мальчик ни в чем не был виноват перед Вашим Величеством. Он даже не знал о моей связи с подпольщиками. Он не заслуживал такой смерти! — его голос на мгновение дрогнул. — Но, как вы справедливо заметили, я действительно уже… успокоился.

— Так в чем же дело? — спросила Реда, глядя густое красное вино на свет.

— Скажу я, скажу, — сердито огрызнулся ученый. Помолчал. — Вы — лучшая моя ученица, хотя я не знаю, чем вы чувствуете поэзию, если у вас нет сердца! Одна только логика, холодная и равнодушная, как ваши глаза. Вы — чудовище! — почти выкрикнул он и зашелся в сухом кашле.

— Выпейте, — посоветовала Реда. — Из своего, своего бокала, — добавила она, усмехнувшись. Тшадоно сверкнул глазами, сквозь выступившие слезы, но послушался. — Как много интересного о себе можно услышать от человека, решившего, что ему нечего терять, — ехидно протянула Реда. — Вам не по душе моя логика? По её законам строится этот мир. По законам логики, а не эмоций или, тем более, морали. А я не хочу переворачивать мир. И сворачивать себе шею не хочу. И пока… Разве логика меня подводила? Разве Империя потеряла от моей логики? Вы мудрый человек и умеете быть беспристрастным: скажите, сильнее или слабее стала страна при мне?

— Сильнее, — выдавил он, с ненавистью глядя на императрицу.

— И я так думаю, — кивнула Реда. — А вот где ваша логика? Как вы себе представляете человека вашего возраста в пыточной камере?

— Да, я уже стар, и хотел сделать доброе дело! — заявил он. — А потом… Мне всё равно скоро умирать!

— И всё равно, как умирать? — язвительно прищурилась Реда. — То-то вы так жадно смотрите на мой кубок! Вы ведь хорошо помните, что полагается за покушение на императрицу!

— Чудовище! — убежденно повторил старик, исподлобья глядя на неё.

— Ха! — скривила губы Реда. — А мне вот только что пришло в голову… Помните наш прошлый спор: что важнее, говорящий или сказанное? А ведь выиграла я: если я сейчас позову стражу и скажу увести вас в подвалы, они послушаются, не задавая даже вопросов. А если то же самое попросите вы… — она снова усмехнулась. — Важнее кто говорит, а не что сказано. Выпейте ещё, вы слишком бледны. Я могла бы оставить вам жизнь, вы слишком хороший поэт. Но вы чересчур упрямы, и будете повторять свои идиотские попытки раз за разом, раз за разом тупо пытаясь меня убить или переделать, и в конце концов мне это надоест, и всё равно придется избавиться от вас. Так что лучше не тянуть, как вы думаете?

Она замолчала, давая поэту время на последнее слово, наблюдая за ним со сдержанным интересом исследователя. Как ни странно, Тшадоно был уже совершенно спокоен, и когда он заговорил, то заговорил уверенно и ровно, хотя и не скрывая сквозящей горечи.

— Я шёл сюда с уверенностью, что это — мой последний урок, и мой последний день — неважно, удалось бы мне выполнить задуманное или нет… Я ещё не совсем выжил из ума, и понимал, что обречён в любом случае, что из этой комнаты мне уже не выйти живым. Я должен был убить вас, потому что ваши методы не оправдать никакой целью, потому что средства определяют результат, и если они недостойны цели, то и результат окажется вовсе не тем, о чём мечталось. Не только, чтобы остановить вас, но чтобы доказать: таким путём невозможно добиться чего-то стоящего! Конечно, глупо бороться со злом его же методами, но другого выхода я не видел. И не мог не попытаться. И получил подтверждение собственной теории: убийством не принесёшь пользы. Но одно я могу вам сказать точно: вы плохо кончите. Вы уже прокляты, и однажды вам придётся платить за все, и это будет нелёгкая плата. А я… Что ж, я готов сполна платить и за свои убеждения и за свои ошибки.

Реда встала налить себе вина в чистый кубок, а кубок с ядом взяла в другую руку.

— Очень героически и трогательно, поэт, — усмехнулась она. — Не беспокойтесь о моей, как принято считать, отсутствующей душе. Я сумею расплатиться за всё — когда-нибудь. За готовность платить по счетам! — объявила она, протягивая отравленное вино. Тшадоно принял кубок, и они выпили одновременно.

Реда с холодным любопытством наблюдала. Золотой с хрусталем тяжёлый кубок зазвенел, ударившись о стол, и с глухим стуком упал на пол, Тшадоно с перекошенным лицом схватился за шею, разрывая воротник, но не издал ни звука: похоже, горло свело судорогой, — только беззвучно хватал ртом воздух, выпучив глаза. Через минуту он затих. Реда отставила свой кубок и хлопнула в ладоши. В дверях замаячили двое стражей.

— Уберите это. И пусть мне приготовят ванну.