Гладиаторы - Олег Ерохин

Немудрено, что при таких порядках между гладиаторами не могла сложиться сколь-либо крепкая дружба, но легко возникала вражда, а именно это было нужно Толстому Мамерку.

Теперь Марк понимал то недовольство, с которым встретили гладиаторы распоряжение ланисты о переводе его в мастера накануне состязаний — ведь он становился одним из претендентов на «награду», в соблазнительности которой заключалась какая-то грязная прелесть, привлекательная для тела, но отвратительная для души.

Когда наступил вечер и гладиаторы, поужинав, отправились спать, Протогор прошел в каморку нубийца Гискона (это было нетрудно — к дверям скромных жилищ рабов Мамерка Семпрания засовы приделывались снаружи, а не изнутри).

Гискон считался одним из лучших гладиаторов школы, вторым после нумидийца Тротона‚ который в это время показывал свое мастерство на арене Тарентского амфитеатра, и поэтому не мог принять участие в предстоящем состязании.

Чернокожий Гискон был всего лишь на пять лет старше Марка, но куда как дороднее его. Пожалуй, нубийца можно было назвать даже толстым, но толщину эту придавали ему мышцы, а не жир, и густоволосое тело Гискона, в покое обманчиво-студенистое, в битве становилось твердым, как камень. За толщину, щетинистость и похотливость гладиаторы называли его меж собой Хряком.

Гискон был одним из постоянных победителей ежемесячных состязаний, и неудивительно, что Протогор, зайдя в его комнату поздним вечером, как раз застал нубийца за очисткой плода предыдущей победы, другими словами, за раздеванием рабыни, которую только что привели к нему.

— Проклятье!.. Кто еще там, порази тебя Венера?! — вскричал тяжело сопящий Гискон, услышав скрип отворяемой двери. Обернувшись, он увидел Протогора, державшего перед собой факел.

— Ты!.. Подожди за дверью! — бросил германец рабыне.

«Награда» нубийца тут же вышла, на ходу натягивая на себя тунику.

— Боюсь, что скоро тебе придется с ней расстаться, — сказал германец, стараясь придать оттенок сочувствия своему грубому голосу и одновременно любуясь яростью Гискона. — Завтра тебе предстоит сразиться с Марком Орбелием, а этот молодчик, пожалуй, отобьет у тебя твою красотку.

— А, это тот самый «желторотый», который так всполошил всю школу?.. Да будь он самим Марсом, ему не устоять против меня, я никому не отдам то, что завоевал!

— Но ведь никто не знает, в каком месте Парки[19] завяжут узелок, а в каком — оборвут нить. Нелепая случайность может помочь этому мальчишке победить, что было бы несправедливо. Поэтому, я думаю, не будет большой беды, если ты, сражаясь, в какой-то миг нарушишь наши правила, когда увидишь, что на стороне юнца сражаются боги, — это только уравняет ваши шансы. Я сам буду судить вас, и я уж постараюсь, чтобы ничто не помешало победить достойнейшему.

— Не думаю, что мне что-нибудь помешает завтра, — небрежно сказал Гискон. — А вот ты мне мешаешь сегодня — моя курочка заждалась меня.

Протогор мог бы приказать рабам высечь гладиатора за его дерзкие слова, в которых сквозило неуважение к нему, заместителю ланисты, но нахальство позволялось лучшим из лучших, да и, кроме того, сила Гискона нужна была германцу — Протогор хотел, используя ее, хорошенько проучить Марка, чья ловкость и умение сражаться вызывали у него дикую злобу.

«Этот уроженец Лациума, как и все римляне, просто наглец, — думал Протогор. — Он хочет быть лучше всех, и скверно то, что это ему удается. В схватках он всегда побеждает, удача сама идет к нему в руки. Счастье неизменно сопутствует ему, а разве он достоин его, разве он заслужил его?..

Ведь он не обливался потом на пашне, как я, не жарился в кузнях, как я, не умирал на рудниках, как я… За что же фортуна так любит его?.. Почему природа так щедро наградила его, дав ему такое сильное тело, что даже я, выстрадав свою силу, оказался слабее его?.. Нет, это просто нестерпимо. Он просто издевается надо мной своими победами!.. Он должен быть наказан, и, клянусь, он будет наказан!»

Следующим утром все гладиаторы, проснувшись, выглядели то ли больными, то ли не выспавшимися — так они были раздражены и озлоблены.

За завтраком на столе центурии Нумитора похлебку разливал иллириец Камокл. Его несчастливый соперник в последних двух состязаниях, мавританец Югута, со злобой за ним наблюдавший, воскликнул:

— Да поразят тебя молнии Юпитера!.. Сам ты, видно, решил обожраться, а меня — уморить голодом, не иначе как для того, чтобы задавить меня сегодня своим брюхом!

Югуте показалось, что Камокл налил себе похлебки больше, чем ему.

— Хватит с тебя и того — глядите-ка, какие телеса! — ответил Камокл и своим большим черпаком дотронулся до жирного подбородка мавретанца.

Югута тут же запустил в противника свою чашку. К несчастью, иллириец успел пригнуться, и чашка упала на стол центурионов, стоявший поблизости.

— Да угомонитесь же, негодные… — вскричал Нумитор. — Подождите немного, скоро вы получите свое!

За другим столом тоже нарастал шум, и один из центурионов поспешил туда. Ветераны-центурионы в этот день особенно внимательно следили за своими подопечными, столкновения между которыми, сами по себе весьма полезные для существования школы, накануне турниров всегда приобретали особо яростный характер, что было уже излишне, — это могло бы привести к порче того товара, каковым являлись гладиаторы.

Наконец завтрак закончился, и все вышли во внутренний двор школы, часть которого рабы заранее посыпали песком, — это была арена. Сразиться предстояло четыремстам гладиаторам-мастерам, зрителями были «желторотые», а судьями — центурионы.

В те времена, когда Мамерк Семпраний только-только начинал заниматься прибыльным делом ланисты‚ в этих состязаниях гладиаторы бились друг с другом на деревянных мечах, но после того, как один из них был неплохо покалечен, им стали выдаваться вместо мечей сети. Толстый Мамерк говорил, что меч нужен для того, чтобы убить, а для того, чтобы победить, его воспитаннику должно хватать и того оружия, которым его наделила природа.

По правилам, введенным ланистой, сражение проходило только на том участке двора, где был насыпан песок, — Толстый Мамерк опасался, как бы какой-нибудь из его гладиаторов, падая на каменные плиты, не пробил бы себе дорогу в Орк[20]. Поэтому проигравшим считался не только тот, кто запутывался в сетях своего противника, но и тот, кто сходил с насыпанной арены на свободное от песка место.

Все четыреста гладиаторов были разбиты центурионами на пары, каждый из них получил сеть. Когда все было готово, раздался звук трубы, и битва началась.

Замелькали кулаки и сети, полетел во все стороны песок. Каждый хотел победить, но не каждый умел побеждать, и тем более не каждый умел достойно проигрывать. Некоторые, видя, что победа уходит, пытались вернуть ее, ударив своего противника в живот или в пах (что было запрещено), а то и вцепиться ему в горло — этих рабы, по приказанию центуриона, немедленно оттаскивали в сторону. Нарушившие правила считались побежденными.

Прошло немного времени, и на арене осталось лишь двести гладиаторов-победителей в первом сражении, которые теперь должны были решить между собой, кто же из них получит «награду».

Центурионы опять засуетились, разбивая претендентов на пары. В этот момент во двор вышел Протогор, наблюдавший за сражением из окна. Германец подошел к арене и быстро пробежал глазами по лицам гладиаторов. Неудивительно, что Марк и Гискон были в числе победителей; вот их-то Протогор и велел поставить друг против друга.

У Марка ощущения еще не заменили чувства, как у тех несчастных, которые готовы были сражаться ради «награды», — он сражался по необходимости, дав клятву верности ланисте. «Мамерк Семпраний купил не только мою жизнь, но и свободу, — рассуждал юноша. — Но какую свободу?.. Свободу распоряжаться этой жизнью — и только, но не свободу чувствовать. Я обязан сражаться, но не обязан побеждать, а победив, не обязан принимать награду, похожую на издевательство, более подобающую зверю, нежели человеку». Таким образом, Марк Орбелий, не отказываясь от состязаний и от стремления к победе, решил пренебречь той отравленной приманкой, именуемой «наградой», на которую ланиста выуживал остатки нравственности из своих подопечных.

Марк и Гискон сошлись — сражение закипело. Противники здорово махали то кулаками, то сетями, пытаясь достать друг друга, но некоторое время оба легко увертывались и от сокрушительности первых, и от зацепистости вторых. Ну а если кулак иной раз и попадал в цель, то на это ни тот, ни другой совершенно не обращали внимание (именно так, по крайней мере, казалось).

Вскоре Гискон начал злиться — его раздражал новичок, который никак не хотел проигрывать; удары нубийца посыпались чаще. В пылу сражения он, будто бы увлекшись, нанес несколько ударов, целя явно в живот Марка, — за это любой другой был бы немедленно признан проигравшим, но Протогор сделал вид, что ничего не заметил.