Колодезь Иакова - Поль Бенуа

Она мгновение колебалась. Она вспомнила бедную семью в Галате, куда ее маленькой приняли и где она впервые увидела дивную, обернутую в шелк и золото Тору… Но она злобе пожертвовала это воспоминание.

– Никогда, – горько сказала она, – никогда. О да, позднее, когда меня находили красивой, когда меня желали…

Она рассчитывала, что это слово наконец выведет его из начинавшего ее раздражать упорного спокойствия. Но она обманулась в своих ожиданиях.

– Становится холодно, – сказал он. – Накиньте на плечи ваш шарф. Так вы, по крайней мере, не простудитесь. – И голосом все более мягким и нежным продолжал: – Вы были несчастны. Я понимаю. Не думаете ли вы, что меня это удивляет? Наш народ рассеян, разбросан. Это великое горе, ибо те, кто хочет прийти на помощь, не знают, где их искать. Но скоро этого не будет. В тот день, когда все изгнанные, все преследуемые соберутся сюда.

– А в ожидании те, которые пришли сюда, уходят, – заметила она.

В глазах его отразилось столько боли, что она пожалела о сказанном.

– Говорил с вами Грюнберг? – спросил он.

– Да.

– Что он вам сказал?

– Что их обманули – его и других, что страна, в которую их привезли, оказалась полем камней.

Он покачал головой.

– Камней еще достаточно, это правда. Но их становится все меньше и меньше. Мы их убираем, и на их месте растет мирный хлеб… Вот увидите.

– Что же я увижу?

Она дважды повторила этот вопрос. Но он, казалось, ее не слышал.

Он надел очки и маленькими глотками допивал свое пиво.

Теперь, лишенный очарования своего дивного взгляда, он опять превратился в жалкого, кривоногого уродца, одетого в несуразный серый костюм, лишь подчеркивающий его нелепо торчащие худые ноги и костлявые, точно у чахоточного, сплошь покрытые веснушками руки.

Агарь уже не понимала, как такое убогое существо могло в ней вызвать другое чувство, кроме жалости, которой сейчас переполнялось ее сердце.

Обернувшись, она вдруг заметила заговорщически подмигивавшего ей Дивизио.

На другом конце зала, вокруг стола, покрытого специально на этот случай белой скатертью, сидело несколько элегантных молодых людей – золотая молодежь Каиффы.

Лакей расставлял бокалы вокруг наполненного льдом ведерка, откуда торчали горлышки двух бутылок шампанского.

Агарь сделала им знак, что идет.

– Простите, я должна вас покинуть, – сказала она Исааку Кохбасу.

Он точно очнулся от забытья:

– Меня покинуть? Вы уходите?

– Да. Меня ждут.

Он протянул дрожащую руку, как будто желая удержать ее.

– Пойдемте со мной, – произнес он каким-то потусторонним голосом.

– Куда? – спросила она, отступая.

– Туда, где был Леопольд Грюнберг, где нахожусь я, где наши братья.

– Ну уж выдумали, – засмеялась она, вставая. – Пойду к этим господам. Я условилась с ними. Идите лучше домой. Доброй ночи.

Он тоже встал. В руке у него была коричневая фетровая шляпа. Агарь видела, что его колени стучат друг о друга.

– Я вернусь, – сказал он.

– Как хотите.

Когда около трех часов утра, к самому закрытию кафе, Агарь осталась одна с Дивизио, он заметил ей с чуть беспокойной улыбкой:

– Что же, была у вас беседа с Кохбасом? Удалось ему обратить вас в свою веру?

– О! Вот еще! – засмеялась она и сделала непристойный жест, как бы желая подчеркнуть невероятность такого предположения.

Спустя несколько дней Агарь в час аперитива болтала с несколькими знатными посетителями кафе. Среди них были ливанский адвокат Туфик, зажиточный каиффский купец Луззано и директор местного эмигрантского агентства какой-то пароходной компании Монтана.

– «Канада» на широте Крита выдержала сильную бурю, – сказал Монтана, говоря о пришедшем после полудня пароходе, принадлежавшем его компании.

– Много он привез колонистов?

– Двенадцать, в то время как в прошлом году в этот же месяц было более пятидесяти. Дела сионизма не слишком блестящи.

– Только двенадцать! А мне казалось, что зарегистрировано было двадцать пять, – сказал Туфик, бывший юрисконсультом компании.

– Да, но остальные исчезли по дороге. Они, должно быть, решили, что так будет лучше. Исаак Кохбас сильно разволновался, когда узнал об этом. И чуть ли не сцену мне устроил, будто я виноват!

– Он в Каиффе? – спросила Агарь.

– Да. Он приезжает из Наплузы каждый раз, когда пароход привозит колонистов.

– Он, может быть, будет здесь сегодня вечером?

– Ну, в этом я сомневаюсь, красавица. Он не из завсегдатаев кафе.

– Он был здесь всего два раза, – заметил Павел Трумбетта, один из наиболее ярых поклонников Агари, – и именно после того, как ты приехала. Он, я заметил, ухаживает за тобой.

– Ты ничего не понимаешь, – возразил Петр Стефаниди, очень красивый мальчик. – Она в него влюблена.

– Вы оба идиоты, – сказала Агарь. – В прошлый раз он первый меня пригласил. Опередите его сегодня и увидите, сделаю ли я хоть шаг по направлению к его столу, если, конечно, за вашим будет шампанское.

– Браво, – закричали они, – согласны!

Вечером, как Агарь и предвидела, Кохбас сидел на своем месте, за тем же столом.

Она танцевала, как и в прошлый раз, и как в прошлый раз к ней подошел лакей.

– Мадемуазель Жессика, господин в очках просит вас к своему столу.

– Скажи ему, что я приглашена на весь вечер, – ответила она и пошла к расшумевшимся от приличного количества уже опустошенных бутылок молодым людям.

Принесли еще шампанского, и возобновилась оргия. Кохбас неподвижно сидел за своим столом. Казалось, что веки за черными стеклами сомкнулись.

– Никогда еще Жессика не была такой веселой, – заметил пивший из бокала танцовщицы молодой Трумбетта.

– Посмотрите на ее любовника, – сказал Петр Стефаниди. – Вот так гадкая обезьяна.

Он прижал к себе Агарь, губами прикасаясь к ее шее, плечам и груди.

– Ого! Ого! – закричали остальные.

Но она не оттолкнула его.

К часу суматоха и количество пустых бутылок только увеличились. Исаак Кохбас все еще не уходил.

Пользуясь невниманием своих совсем опьяневших обожателей, Агарь на несколько секунд скрылась. Входя в зал, она на пороге нос к носу столкнулась с Кохбасом.

Он взял ее за руки, и она услышала его глухое бормотание.

– Не стыдно вам?

– Что? – надменно спросила она.

– Я повторяю, не стыдно вам?

– Да пустите меня!

Но так как он только крепче сжимал ее руки, она совсем вышла из себя.

– Не стыдно ли мне? О! Я отлично понимаю! Ваша гордость уязвлена при виде дочери народа избранного в объятиях изгоев. Если тебе это не нравится, знаешь, цена для всех одна! Вот так, чудак! Да пустите вы меня!