Колодезь Иакова - Поль Бенуа

Поль Бенуа

Колодезь Иакова

I

В Галате, южном предместье Константинополя и одном из самых жалких «гетто» Европы, около 1896 года родилась девочка по имени Агарь Мозес.

Из семи детей в семье она была самой младшей.

В тот же год она потеряла своего отца.

В дни избиения армян он неосторожно приблизился к валявшимся на улице трупам. Ружейный выстрел уложил его рядом с другими изуродованными телами.

Четверо старших детей кое-как устроились сами.

Матери же и трем остальным пришла на помощь бедная еврейская община Галаты.

Агарь и старшая ее сестра Сарра посещали греческую школу Фанары.

Вскоре Сарра умерла от одной из многочисленных, совершенно не исследованных восточных эпидемий, и в школу Агарь продолжала ходить одна.

Там она почувствовала, что девочки, среди которых она росла, несмотря на всю их бедность и обездоленность, почему-то смотрели на нее как на существо, покрытое позором.

Не зная еще печальной судьбы своего несчастного народа, она легко могла себе ее представить.

Вся горечь ранних обид, естественно, отразилась на ее душе.

Умерла непосредственность, помутнела душевная ясность, завял нежный цветок. Но в то же время горькая и неистовая страсть к радостям земным исходила от этого одетого в рубище ребенка, бесшумно семенившего вечерами в дождь и снег вдоль по Золотому Рогу и глядевшего в мутную хлюпающую воду.

О, угрюмые зимы константинопольские! Ужас невыразимой восточной грязи, когда ветер с Черного моря треплет, как лохмотья, лачуги стамбульских бедняков.

О, мрачная, темная нищета, ясно выступающая даже в слабом свете изредка пронизывающей ночь молнии!

В одной из тех еврейских семей, куда ее изредка приглашали встречать субботу, маленькая Агарь, глядя на лежавший перед ней футляр для Торы из лилового, отороченного золотой бахромой, куска шелка, принималась сладостно грезить.

Она не замечала на нем ни дыр, ни пятен.

Как-то раз она осмелилась дотронуться до него.

От прикосновения к шелку она побледнела.

Когда-нибудь одеться в такую же прекрасную материю, как эта, которой покрывали священную книгу!

Она ни с кем не поделилась этой кощунственной мыслью не потому, что боялась быть побитой: она страшилась насмешки.

Без всякого напряжения она заняла первое место в своем классе. Но ее никто не поздравил с этим.

Учительница если и выделяла ее, то лишь для того, чтобы пристыдить других детей, позволивших нищенке и отверженной обогнать себя.

Первая в классе! Чистописание, чтение, арифметика и чуть-чуть священной истории.

Последняя была страстью Агари.

Она никак не могла понять, почему ее происхождение позорно.

О ее народе говорилось в самых древних летописях, в школе их подробно изучали, в то время как на историю родины ее одноклассниц почти не обращалось никакого внимания.

Этим способом, по ее мнению, легче всего было проникнуть в тот чудесный мир, где сверкала парча Эсфири и ласкал бархат Торы.

Ей удалось поступить в услужение к портнихе квартала Туннель. Там было полдюжины работниц.

Агарь, как самая младшая, была на побегушках.

Ночью она так же, как и в прачечной, караулила, лежа на досках между двумя дверьми. Когда все уходили и в доме наступала тишина, она вставала и снова бралась за дорогую ей иглу.

Из старой газеты она вырезала патронки воображаемых роскошных моделей.

Раз или два в месяц она, объятая страхом, поддавалась на уговоры товарок, по всей вероятности, уже весьма искушенных, и уходила с ними. Как-то, возвращаясь вечером одна домой, она попала в драку. Ее схватили, и тут ей впервые пришлось столкнуться с каракалом – турецкой полицией.

Помощник комиссара, весьма наглый молодой человек, недолго с ней церемонился.

Никакой выкуп не казался Агари дороже вновь обретенной свободы.

К тому же, разве могла она ставить свои условия и спорить, как равная, с этим то грозным, то любезным господином?

Покинув полицию ночью, под проливным дождем, разбитая, объятая тупой горечью, она, шатаясь, еле добралась до своей постели и до самой зари, когда первые солнечные лучи заиграли на серых стеклах, утешала себя, лаская свои дорогие лоскутья.

Спустя несколько дней ей довелось относить вечернее платье в «Пера-Палас». Хозяйка наказала ей быть очень вежливой, но заказ отдать только по получении тридцати пяти лир. Заказчица была певицей, пользовавшейся завидным успехом в одном из кабарэ на площади Таксиль.

С картонкой в руке Агарь вошла в вестибюль гостиницы и остановилась, ослепленная и зачарованная роскошью, позолотой, зеленеющими растениями, погруженными в кожаные кресла величественными старцами и спесивыми молодыми людьми, которые, забравшись на высокие сиденья, тянули из соломинок напитки цветов более прекрасных, чем облачавший Тору бархат.

В тот же миг она почувствовала, что ее грубо схватили за руку: швейцар объяснил ей, что имеется специальный вход для служащих.

Отдав платье горничной, она стала ждать, стоя на площадке, рядом с полуоткрытой картонкой.

Вскоре горничная снова появилась:

– Барыня хочет говорить с тобой.

Агарь как вошла, так и встала, точно пригвожденная к порогу. Платье со всей силой было ей брошено прямо в лицо.

– И это ты осмелилась мне принести? Твоей хозяйке не стыдно было послать мне такую работу? Убери сейчас же этот ужас, да поживей!

Но девочка не смутилась. Быстрым взглядом окинула она платье и тут же заметила все выведшие певицу из себя недостатки.

– Барыня права, – как можно более спокойно произнесла она. – Но невелика беда. Если барыня позволит, я живо все поправлю…

Спокойствие и скромность Агари подействовали на молодую женщину. Она быстро смягчилась.

– Как ты все это исправишь? Сколько же тебе лет? Четырнадцать?

– Пятнадцать, барыня.

– Как тебя зовут?

– Агарь Мозес.

– А, Агарь Мозес. А знаешь, как меня зовут?

– Да, барыня. Лина де Марвиль.

– Это мой псевдоним. Зовут же меня Рашель Бернгейм. Понимаешь?

Тут только Агарь осмелилась осмотреть комнату, в которой стояла.

Такой роскоши она не могла себе вообразить. Тысячи разбросанных повсюду кричащих безделушек, таинственные принадлежности туалета, платья и кружева, заполнившие сундуки и покрывшие ковры и кресла, маленькие вышитые подушки и, наконец, постель с ниспадающими на землю простынями, обнажавшими тело Лины де Марвиль, просвечивающееся сквозь тонкий шелк рубашки…

Спазм сжал горло ребенка. Было столько восторженной муки в ее глазах, что певица почувствовала себя и польщенной и тронутой.

– Если ты считаешь себя достаточно ловкой, попробуй мне это исправить. Все же будет лучше. Сядь у окна, там светлее. Все нужное для шитья ты найдешь там, на столике, в коробке из-под конфет.