Старообрядчество и церковный раскол - Игорь Аркадьевич Родинков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но постепенно Никона стала одолевать идея теократического государства. Он был суров и строг как к себе, так и к царю там, где дело касалось авторитета Церкви и ее способности благотворно влиять на государственные дела. Но Никону было мало стоять во главе Церкви, ему нужно было непременно вмешиваться в государственные дела, даже брать на себя дела явно не церковные. Так, патриарх завел себе собственных стрельцов (патриаршие стрельцы); увеличивал церковные имения вопреки Уложению 1649 года, запрещавшему делать это; фактически упразднил Монастырский приказ, который должен был ведать духовенством по гражданским делам. Но в то же время никогда еще в казну государства не поступало столь великих церковных сборов, как при Никоне. На случай войны сам патриарх выставлял в поле 10 тыс. ратников; еще столько же воинов давали монастыри.
Никон не раз в беседах с патриархами Востока и русскими архиереями высказывал мысль, что Священство превыше Царства, и эта мысль по мере его возвышения, по всей видимости, становилось его убеждением.
Трепетали перед Никоном и государевы люди. Его требовательность и непреклонность казались гордым боярам оскорбительными. «Неколи-де такого бесчестья не было, чтобы ныне государь выдал нас митрополитам», – роптали недовольные сановники. Сделавшись вторым «Великим Государем», Никон заставлял даже родовитых бояр стоять перед собою и с покорностью выслушивать его волю, публично обличал их за то или другое, не щадя их имени и чести.
Бояре, кроме очень немногих, не выносили Никона за его независимый и решительный нрав, за вмешательства в государственные дела. При этом Никон не знал никаких компромиссов, он считал себя вправе участвовать в управлении государственным кораблем и, естественно, не допускал никого в церковные дела. На патриарха царю не раз подавали челобитные, где всячески обвиняли Никона в том, что «он возлюбил стоять высоко и ездить широко». Но пока Никона связывала дружба с царем (он называл его «собинный друг», т. е. как бы своим домашним другом, другом царской семьи) никакие обвинения ему были не страшны. Кроме того, царь нуждался в Никоне, как в умном советчике.
Однако постоянные наветы и клевета сделали свое дело: в душу царя вкралось мало-помалу недовольство и недоверие к Никону. Крутой нрав патриарха и резкое отношение к людям были не по душе «тишайшему» царю. Мягкий и податливый Алексей Михайлович был в то же время ревнив к своей власти, он нуждался в совете, но не во вмешательстве в свои дела, а Никон хотел стать таким же «государственным» патриархом, каким был Филарет, а это не нравилось царю.
Как писал С. Зеньковский: «Облик Алексея Михайловича, созданный историками, как мягкого и не очень волевого государя далеко не соответствует действительности. Правда, еще при жизни этого второго царя Романова называли «Тишайшим», но этот спокойный и не любивший крайностей государь в зрелом возрасте стал опытным и умелым тактиком, умевшим без громких слов и внешних эффектов добиваться своих целей. Вполне естественно, что, вступивши в шестнадцатилетнем возрасте на престол, он в течение нескольких лет, пока сам не научился ремеслу правителя, слушался своих близких советников Морозова, Вонифатьева, Ртищева, Никона и других. Но уже и в юные годы за внешней мягкостью проступает точный расчет, большая деловитость и аккуратность, склонность к порядку и гармонии»[13]. Не могли нравиться Алексею Михайловичу убеждения Никона в превосходстве церковной власти над светской. Как замечал С. Зеньковский, «мнение Никона о власти патриарха и его роли в управлении государством не соответствовали ни византийской, ни русской государственной традиции и явно стояло в конфликте с тем ростом абсолютизма и секуляризации, которые были характерны для большей части Европы II половины XVII века».[14]
Перемена отношений царя к патриарху стала сказываться со времени возвращения царя из похода, в 1657 году. Алексей Михайлович на войне с Польшей больше освоился со своими властными полномочиями, окреп духом, возмужал, отвык от подчинения своему «собинному другу»; а Никон, в свою очередь, заправляя в отсутствие царя всеми делами церковными и мирскими, свыкся с властью, полюбил ее, в грамотах, которые подписывал, он именовал себя «Государем». Враги Никона не преминули, конечно, разными ловкими намеками и внушениями навести царя на мысль, что патриарх стал могущественнее его.
Война со шведами, начатая отчасти по совету Никона, кончилась неудачно. Безденежье и затем выпуск медной монеты вместо серебряной породили новую смуту и мятеж («медный бунт»). В эту печальную пору Никон строит свои монастыри (Воскресенский и Крестный) и просит у царя для них земель. Когда же потребовались средства на нужды государства и царь пожелал хотя бы несколько воспользоваться монастырскими богатствами, патриарх решительно восстал против этого.
Это очень не понравилось царю, но он вместо того, чтобы откровенно объясниться с патриархом, как сделал бы на его месте человек более решительный, стал отдаляться от Никона, избегать встречи с ним. А Никон, заметив холодность государя и не чувствуя за собой никакой вины, тоже обиделся, показывал вид, что не хочет заискивать милости. Боярам, врагам патриарха, на этом фоне удалось Монастырский приказ опять вернуть в лоно государства. Никон, не выносивший никаких ограничений и стеснений, начал писать царю резкие письма, называя нечестием вмешательство мирских властей в церковные дела. В ответ царь отменил некоторые распоряжения патриарха, стал назначать священников и игуменов без согласования с Никоном.
Рознь между царем и патриархом усиливалась. Наконец, летом 1658 г. произошел окончательный разрыв. 6-го июля при дворе был большой церемониал по случаю приезда в Москву грузинского царя Теймураза. Во время его окольничий Хитрово ударил палкой патриаршего посланца. Когда об этом узнавал Никон, едкое чувство обиды заговорило в его сердце. В досаде Никон посылает царю письмо, где просит учинить сыск и наказать виновного за обиду. Государь в ответ сам написал: «Сыщу и по времени сам с тобою видеться буду…».
Но прошел день, другой, а обещанной встречи не было. 8-го июля был храмовый праздник в церкви Казанской Божией Матери. Патриарх со всем собором торжественно совершал богослужение. В таких случаях государь с именитыми боярами обыкновенно присутствовал в церкви; но на этот раз его не было. Через два дня в Успенском соборе было празднование Положения ризы Господней, принесенной из Персии в Москву при Михаиле
