Хьюстон, 2030 - Майк Мак-Кай

Там же на борту бывшего лайнера, Уильям получил то, что называли «Мусоровозным набором:» комплект подержанной военной формы, медальку за ранение «Перпл Харт,» и документы на почетное увольнение из Армии. Две недели спустя, «Мусоровоз» благополучно пересек Карибское море и выгрузил шестьсот свежеиспеченных инвалидов войны в порту Галвестон.

«Что за Ник Хобсон?» - спросила Клэрис, наливая Марку и Уильяму цветочный чай.

«Из вечерних новостей. Это тот парень, которого вчера грохнули в лесу вместе с неизвестной пока девушкой,» - Марк слишком устал сегодня чтобы поддерживать разговор о серийном убийце. «Лучше расскажи, как ваш день прошел.»

«Отлично! Насобирали двести пятьдесят три доллара,» - ответила Клэрис, милостиво оставив в покое тему серийного убийцы. «Ты знаешь, Билли научился классно собирать пожертвования! Сначала пошли на рынок. По утрам на рынке неплохо подают. Постояли часа четыре... Потом кто-то сказал, что в благотворительной кухне дают жратву бесплатно. Мы, конечно, опоздали, овощей уже не было, зато получили по миске супа. Я, как всегда, занималась мытьем посуды. Потом пошли «делать Маршрут,» но прошли немного. С моим животиком, стало немного трудно ходить...» Она была на седьмом месяце беременности, и ее живот был на самом деле похож на барабан.

Несмотря на свои ужасные увечья, Уильям удивительно хорошо приспособился, подумал Марк. Это не было бы возможным без Клэрис. В памяти Марка великолепно отпечатался тот день, когда Клэрис неожиданно позвонила ему на служебный телефон. «Уильям мне звонил только что,» - выпалила она: «С плавучего госпиталя. «Санта-Лючия!» Говорит, уже была операция, - ему обе руки отчекрыжили!»

«Что? Клэрис! Обе руки? Как это: «отчекрыжили?..» Черт! Несчастье-то какое!..» - не мог поверить Марк.

«Почему несчастье???» - радостно завопила в трубку Клэрис. «У него все клево! Сказал: состояние стабильное, поправляется! Он теперь вернется! Живой! Живой!.. А то, что рук нет, так это все фигня. Живут же люди: и без ног, и без рук! Наверняка, Уильяму можно будет сделать искусственные руки, так ведь? Бог поможет, мы и так проживем...»

Через десять дней она получила СМС: «Санта-Лючия» приходит завтра в полдень, родственники могут прибыть в порт, чтобы получить на руки своих инвалидов [ 21 ]. В конце ХХ века, словечко «инвалид» в Америке использовалось только в контексте исторических книг. Про Наполеоновские войны, к примеру. Полит-корректность была в большой моде. Про человека нельзя было сказать: «он - инвалид.» Говорили: «с ограниченной подвижностью.» А вместо «мальчик-дебил,» говорили: «нестандартно-одаренный ребенок.» По мере того, как Соединенные Штаты вели малые и большие вооруженные конфликты, слово «инвалид» вползло в повседневный обиход. Кое-кто мрачно шутил: «инвалид» - это укороченное от «солдат.»

Клэрис потом несколько раз пересказывала историю своей поездки в Галвестон. Автобусы от Шелдона до Галвестона в прошлом году еще ходили, правда, уже нерегулярно. Клэрис не повезло. По дороге автобус пару раз ломался, и водителю приходилось останавливаться и копаться в двигателе. Когда они приехали в Галвестон, было далеко за полдень. «Я - помчалась в порт,» - рассказывала Клэрис. «Выбегаю, такая, на Уарф-стрит: нифига себе! По всей улице тащатся инвалиды на костылях. Большинство там было одноногих, да! В общем, прибежала на эту долбаную пристань. Типа: «уже рано!» Час дня! Там спущены три трапа, и медсестры носят раненых в грузовики.»

«В общем, стою на пристани - как последняя дура. Вокруг все мечутся: что-то сгружают, что-то загружают... Подходит медсестра. Говорит: кого-то ищешь, девушка? Я, начала, типа: вы не знаете пациента? Уильям Пендерграсс?.. А она такая: да кто же их всех по фамилии-то упомнит? Он, спрашивает, у тебя ходячий или нет? Я говорю: в смысле? Она: ну, ходить он может сам? Я говорю: у Уильяма только руки ампутированы. Ноги на месте. Она такая: руки, говоришь, ампутированы? В смысле: обе? Как «Севен-Элевен?» Да уж, называется: повезло чуваку! А когда операцию ему делали? Я посчитала в уме, говорю: две недели примерно. Она такая: Ну, значит, он ходячий. Ходячих-то мы уже всех выгрузили, девонька. Наверное он уже в город вышел... Я так разозлилась! Долбаный автобус! Уильям, наверно, подумал, что его никто не встречает!»

«Подождите, говорю, какже он мог уйти? Он же слепой! Тогда медсестра говорит: с ампутацией обеих рук и незрячий? Да, было у нас двое таких пацанов в этом рейсе. Как его зовут? Уильямом? Наверное, это Билли, парень с третьей палубы, на корме по правому борту. Ну да, я его неплохо запомнила, хотя это и не мояпалуба. Это ты его «Уильямом» назвала, так что я не въехала сразу-то. Какой он, нахрен, теперь «Уильям!» Билли - полный инвалид. «Севен-Элевен.» Обрубок бездвурукий, да еще и полностью слепой. Ты ему кто будешь: сестра или подружка? Я говорю: жена. А она: дети были? Я говорю: мальчик. А она: еть твою медь! На твоем месте, девочка, я бы еще подумала его домой-то забирать. А я: что Вы имеете в виду? Ну, она и говорит: ты, типа, сама подумай. Если бы твой Билли был слепой, это нормально. Слепой - может работу найти. А если бы он был просто безрукий, но не слепой... В общем, такая жизнь - это, конечно, полное дерьмо, но все-таки. Помню, был у нас один безглазый. Все говорил: лучше бы мне руки оторвало, а не глаза выбило. Кому - что. На вкус и цвет - товарищей нет. А с твоим мужем, роднуля, так и вообще полный кабздец. Обрубок! И слепой, и без обеих рук! Такие истории рассказывают: заберет жена такого вот обрубка. Ну, типа: моя доля такая, я хорошая жена, все такое... А потом бах: несколько месяцев, по-максимуму, год, и выгружает она его в «Дом Надежды» на вечное поселение. Она-то себе другого найдет, а у мужа-калеки еще и крышу сносит. В довесок к его инвалидности. Хочешь, говорит, бесплатный медицинский совет? Иди себе потихоньку домой, а мы твоего Билли отправим напрямую отсюда - в дом инвалидов. Там, вообще... скажем так: нормально. Он поймет. А ты потом ему бумаги на развод по почте перешлешь... Так и сказала: развод по почте! Во, думаю, дает! Ну, я ей, такая: не хочу Вас обижать, мэм, но никакого дома инвалидов и никакого развода не будет. Ни по почте, никак. Прекратите Вашу пустую болтовню и покажите мне, наконец, где тут мой муж. Она на меня так посмотрела и говорит: иди, милая, посмотри возле во-о-он того склада - в конце причала. Самых-то калек всех туда убрали...»

«Ну, я говорю: спасибо, мэм, - и повернулась бежать к тому складу. А она говорит: подожди, девонька. Я: что такое? А она: еще одно. Ты, главное, его таким увидишь, так постарайся не заплакать. Ему твои слезы хуже всего на свете будут, поняла? И дай Бог вам счастья. Тебе и твоему Билли, девочка... И вы знаете, она это говорит, а сама - заплакала, как ребенок. А я-то, дура, думала - у нее и сердца нет! Вот такая у нее дрянная работа на этой «Санте-Лючии...» Ну а дальше - все просто. Побежала я к тому складу. Там - инвалиды, человек тридцать. Как сестра и сказала: «самые калеки.» Без обеих ног, слепые, несколько полностью парализованных на колясках. И смотрю: наш Уильям стоит на углу. На корабле, они его по полной форме нарядили: медаль «Перпл Харт» и все прочее. Пустые рукава в карманы заправлены, а на глазах - черная ленточка. Я, было, собралась реветь, но потом вспомнила, что мне медсестра сказала. Такая, подхожу, и как гаркну приказным голосом, как какой-нибудь сержант: рядовой, ты че там встал? Ну-ка, ко мне, прыжками! Уильям меня узнал по голосу, конечно. В сержанты я вряд ли гожусь. Он пошел на мой голос - и прошел мимо! Он еще тогда не привык быть слепым.»

Клэрис всегда вела себя так, как будто с Уильямом ничего не случилось. У нее все получалось как-то легко и весело: ухватив за одежду, подтолкнуть мужа в нужном направлении, поднести к губам стакан с водой, добавив от себя легкий поцелуй в щечку, непринужденно подтянуть брюки или поправить Уильяму майку. Удивительно быстро молодой инвалид привык обходиться без рук. Ел он чаще сам, подбирая кусочки губами прямо с тарелки. Чтобы не доставлять никому больших хлопот с одеванием, Уильям решительно сократил свой гардероб до абсолютного минимума. Шорты или спортивные брюки, и, иногда, майка - вот все, что ему было нужно. Единственное, чего он стеснялся, так это просить кого-либо кроме Клэрис, чтобы ему помогли с посещением уборной. С сексом у них не было никаких проблем, и вскорости у Клэрис снова округлился животик.

Вероятно, помогло то, что Клэрис была неудержимой оптимисткой. Она старательно преследовала любую возможность, и ни одна неудача, какая бы серьезная она не была, не могла заставить эту милую простодушную женщину долго грустить. Сразу после возвращения Уильяма из армии, Клэрис решила, что, может быть, левый глаз Уильяма можно как-то вылечить. Если бы мой муж имел чуть лучшее зрение, повторяла она, Уильям мог бы претендовать на получение протезов. Не беда, что Пентагон не хочет платить за них, они найдут какую-нибудь негосударственную благотворительную организацию. Уильям был гораздо менее оптимистично настроен по поводу всей этой затеи с лечением глаза, особенно после всего, что он узнал на «Мусоровозе,» однако согласился посетить местного офтальмолога. Ничего нельзя поделать, сказал им пожилой доктор, но Клэрис захотелось получить заключение второго врача. Они посетили второго специалиста, потом и третьего, и четвертого, и пятого. В окрестностях других подходящих врачей больше не было, поэтому были предприняты две автобусные поездки в центр города - и с тем же результатом. Затем Клэрис продолжила поиск по электронной почте. Фотографии глаза, сделанные с помощью смарт-фона получились плохо, поэтому она одолжила настоящую фотокамеру. Шесть недель и много тысяч долларов спустя, был утвержден окончательный вердикт. Операция была теоретически возможна, сказали ей, однако после «Обвала» в США осталось всего несколько клиник, которые еще делали подобные операции. Стоимость лечения была где-то в пределах двадцати миллионов долларов. Уильяму и Клэрис за всю жизнь вряд ли удалось бы собрать такую сумму. Кроме того, операция потребовала бы поездки на Север, на целый год, со всеми очевидными опасностями и расходами. Притом, что вероятность успеха была всего лишь двадцать процентов. Или даже меньше. Любой другой на ее месте ударился бы в депрессию после такой неудачи, но только не Клэрис. Не берите в голову, сказала она, и стала искать другое решение проблемы. Около двух месяцев Клэрис учила Уильяма ориентироваться в доме, во дворе и на ближайших улицах. Она завязывала себе глаза, и они часами бродили босиком, обучаясь нащупывать дорогу и обходить препятствия. Она часто шутила, что теперь и сама может дойти до любой точки квартала даже темной ночью, причем не открывая глаз.