Храм украденных лиц - Екатерина Красавина

— Ну что же. Спасибо. — И Губарев поднялся со стула. — До свидания.

Но в ответ он услышал только сдавленные всхлипывания.

Когда они вышли из клиники, рядом с милицейской «девяткой» стоял припаркованный темно-зеленый джип.

— Не иначе, «лошадка» Юлии Константиновны. А кстати. Вить, вот тебе и первый вопрос: откуда у секретарши деньги на джип? С зарплаты в шестьсот пятьдесят долларов джип не купишь. Это точно! А второе. Не подозрителен ли тот факт, что на другой день после смерти начальника она явилась на работу с опозданием?

— Как вы далеко мыслите! — поддел его Витька. — Не понравилась вам Юлия Константиновна.

— Да она меня чуть по стенке не размазала! Девчонка, а стерва до мозга костей. Что с ней дальше-то будет?

Вопрос о будущем Юлии Константиновны повис в воздухе. Всю дорогу до работы они молчали. Губарев смутно чувствовал, что он еще намается с этим делом. Когда убивают людей «без страха и упрека», это означает, что придется основательно поработать. Мотив убийства спрятан слишком глубоко, и так просто на поверхность его не вытащишь!

Глава 2

Если смотреть на себя в зеркало не прямо, а сверху вниз или снизу вверх, то можно было несколько минут не отрывать взгляд от своего лица. Быстро подкрасить губы и наложить румяна. Только очень быстро. За две минуты. Если же смотреть на свое лицо дольше, то можно было заметить в нем существенные изъяны. Оно все было перекошенным, асимметричным. И с годами его непохожесть на другие нормальные лица должна была усиливаться. Тогда я буду напоминать Бабу-ягу из детских сказок, думала Надя, отодвигая зеркало. И что?.. Этот вопрос она отодвигала от себя так же, как зеркало. На расстояние. Потому что не на все вопросы можно ответить. А есть такие, ответ на которые режет хуже ножа.

Или еще один вопрос. Не из легких. Почему на одного человека все наваливается разом? Как будто бы кто-то сидел и копил неприятности в одну кучу, потом сложил их в мешок и вывалил. На меня. Не подумав, а выдержу ли я это? Или согнусь и сломаюсь? Но предъявлять претензии, по большому счету, было не к кому! Если только к жизни… Но жизнь не вступала в диалог, а только молча выдавала одни «дары» за другими.

Все началось с того, что умерла мать. Сгорела от рака. За полгода. Наде было тогда четырнадцать лет. Прошлая счастливая жизнь рухнула в один момент. Как карточный домик. Отец стал выпивать. Приводить женщин. Надя замкнулась, ушла в себя. Она никак не могла смириться с потерей матери. И жила, как во сне. Ей казалось, что она вот-вот проснется и все будет по-старому. Но она не просыпалась. Жизнь шла своим чередом. Все было мерзким, противным, ненастоящим.

— Сережа, займись девочкой, хватит пить, — урезонивала его бабушка. Родная мать отца. Анна Семеновна, полная женщина шестидесяти с небольшим лет. С седыми, аккуратно уложенными волосами, чуть подцвеченными синевой. Чем-то она напоминала Анну Ахматову в старости. Наверное, величественными манерами и царственным профилем. — У нее переходный возраст. Женись, в конце концов, на приличной женщине. А то связываешься со всякими, — и бабушка брезгливо поджимала губы.

— Да, да, — кивал головой отец, — конечно.

И продолжал пить. Тихо, молча. Когда он напивался до положения риз, то начинал плакать и говорить, что жизнь обошлась с ним слишком сурово. Жена умерла, а на работе понизили в должности. Это — несправедливо. Не по-христиански.

Надя слушала его вполуха. Иногда она ловила себя на мысли, что он стал ей чужим человеком и ей стоит больших усилий называть его папой. Их существование протекало в почти непересекающихся плоскостях. Единственное, что их связывало, — еда. Надя готовила на двоих. Первое, второе. Как мать. Сама она ела очень мало. Отец — когда как. И еда часто портилась, прокисала, плесневела. Но Надя все равно продолжала готовить. Ей казалось, что это — единственное, что не дает им окончательно разбежаться в разные стороны. Совместные завтраки и ужины. А по выходным дням еще и обеды.

А через год случилась новая беда. Надя поехала на дачу к бабушке, где она обычно проводила лето. Там она любила гонять на велосипеде. Быстрая езда отвлекала от мыслей и давала ощущение полета. Кратковременного кайфа, который так же быстро исчезал, как и появлялся. Однажды, разогнавшись на велосипеде, она не увидела вынырнувший из-за поворота грузовик. Шофер резко затормозил. В последний момент Надя отчаянно рванула руль вправо. С размаху она врезалась в дерево и свалилась без чувств в придорожную канаву.

Очнулась она уже в больнице. Открыла глаза и не поняла, где она. Пощупала лицо: оно было все в бинтах. Левая нога была подвешена к перекладине над койкой. Все тело ныло и болело. Надя окликнула медсестру, стоявшую к ней спиной. Та объяснила Наде, что с ней произошло: она попала в аварию. «Что у меня сломано? » — слабым голосом спросила девушка. Голос не повиновался ей. Был чужим. Хриплым. «Перелом ноги, — услышала она в ответ. — И правой руки. Сотрясение мозга. И лицо… » — Медсестра замолчала. Что — лицо? — не поняла Надя. «Лицо… теперь не такое, каким было», — сказала женщина. «Оно сломано, изуродовано?» — спросила Надя. «Да, в нескольких местах». Медсестра была высокой спокойной женщиной лет сорока. Ее светлые глаза с жалостью смотрели на Надю. «Будут восстанавливать лицо. Но уже в другой клинике. Не у нас». Лицо медсестры внезапно поплыло перед ее глазами, и Надя снова провалилась в забытье.

Вынырнув под вечер из тяжелого сна, она вспомнила слова медсестры и закусила губу. Жизнь дала сбой, трещину. Все пошло не так. Не по правилам. И восстановить естественный ход вещей теперь не было никакой возможности. Сразу вспомнилось собственное лицо. Каким оно было до катастрофы. Русые волосы, большие серые глаза. Легкие ямочки на щеках. Чуть курносый нос. Моя красавица, обычно называла ее мать и прижимала к себе.

Не было даже слез. Стучало в висках. Воспоминания дробились на осколки, случайные фрагменты, выхваченные из небытия капризной памятью. Вот они все вместе, втроем, идут в парк. Мама, папа и она. Катаются на каруселях, едят мороженое, смеются. Гигантское колесо обозрения медленно, со скрипом поднимается вверх. Зеленое море весенней листвы затапливает крохотных людей и маленькие, словно игрушечные, палатки и скамейки. Ветер треплет волосы, Надя смеется и крепко сжимает руку матери, сидящей рядом. Ей весело и легко. Она словно наполнена опьяняюще-свежим воздухом и легчайшим ветром. К горлу подступает комок восторга. Хочется плакать и смеяться одновременно… Ей восемь лет. Восемь…

Другой осколок-воспоминание. Никак не получалась задачка по математике. Отец терпеливо объяснял ей. Раз, другой, третий. Наконец не выдержал, ударил дочь линейкой по пальцам. Было не больно, а обидно. Она залилась слезами. Услышав ее плач, из кухни прибежала мать. Она смотрит на них и не понимает, в чем дело. Отец виновато пожимает плечами. Мать ругает его. И тут он, распахнув руки, сгребает их в охапку и валит на диван. Смех, веселые крики. Она изо всех сил барабанит отца кулачками по спине… Мама шлепает его по груди полотенцем. Наконец он, поверженный, просит у них прощения… В каком она тогда была классе? Кажется, в четвертом или пятом.