Власть Талисмана - Грэм Хэнкок

В результате сейчас мы привыкли думать о Европе как о регионе, так прочно и долго находившемся в христианской сфере влияния, что ни одна другая религия не могла повлиять на его судьбу и историю. Разумеется, при более пристальном рассмотрении в культурном наследии Европы можно выявить слабые следы старинных языческих верований, но скорее как экзотические раритеты, не оказывающие никакого воздействия на общий ход событий. В Австрии, Бельгии, Британии, Франции, Германии, Греции, Голландии, Италии, Португалии, Испании и Швейцарии мы обнаруживаем очень долгую и непрерывную христианскую традицию. В некоторых случаях эти традиции возникли еще до IV века н. э., когда Римская империя при императоре Константине Великом приняла христианство в качестве государственной религии и сделала Рим (где уже 200 лет существовала гонимая христианская община)[64] штаб-квартирой самопровозглашенной католической церкви.

Почти сразу же после того, как ранее гонимые отцы церкви попали в милость к императору, они сами стали гонителями. Они стремились установить контроль над христианами во всей Римской империи, подавить инакомыслие и сформулировать единую общепринятую доктрину из огромного разнообразия Умений, ранее составлявших христианскую веру. Как мы увидим в следующих главах, с этой целью они учредили церковные догмы, а также определили и предали анафеме целый ряд ересей.

Эти ереси подвергались систематической травле и уничтожению в течение следующих 300 лет.

Видное место среди запрещенных вероисповеданий занимала великая дуалистическая ересь манихейства (к которой в течение 9 лет до обращения в христианство в 386 году н. э. принадлежал сам святой Августин, один из четырех наиболее почитаемых «учителей церкви»).[65] Все формы гностицизма, провозглашавшие прямое и личное знание божественной сущности, также подверглись почти полному истреблению. Гностицизм, насыщенный элементами древнеегипетской религии, азиатской и ближневосточной мистики, греческой философии и альтернативных интерпретаций иудейских и христианских учений, был таким же глубоко дуалистичным по своей природе, как манихейство, и в течение нескольких столетий являлся главным соперником гегемонии римской католической церкви.[66]

Однако к VII веку манихейство было изгнано на далекий Восток, а многочисленные секты гностиков, противостоявшие ранней христианской церкви, казалось, были уничтожены.[67] Больше не встречая организованного духовного сопротивления, католицизм смог провести остаток так называемых «темных веков» в Западной Европе в относительном спокойствии. В результате к началу XI века ни одному церковнику не приходилось на личном опыте иметь дело с ересью. Те, кто хотел напомнить себе об опасностях ереси, могли лишь обратиться к книгам, в том числе к исполненному горечи описанию «манихейских заблуждений» блаженного Августина, написанному 700 лет назад.[68]

Поэтому церковь испытала потрясение, когда ересь, с виду очень похожая на манихейскую, внезапно возникла в XII веке в виде учения катаров, распространившегося у самого центра западной культуры. Более того, она оказалась не преходящим движением, связанным с жизнью нескольких харизматических лидеров, но самой смертоносной угрозой, с какой когда-либо сталкивалась католическая вера. Возникнув словно из ниоткуда, учение катаров оказалось хорошо организованным, имело четкую «антицерковную» направленность и притязало на еще более почтенный возраст, чем сам католицизм. Оно также имело дерзость набирать новых членов из числа ортодоксальных католиков.

Однако катары представляли угрозу для католической церкви не из-за обескураживающих успехов в обращении католиков и не из-за вызова, брошенного ими христианским доктринам. Дело было и не в шоке от столкновения с дуалистической ересью, словно призрак, всплывшей из глубин прошлого, не в динамичном развитии этой ереси и не в ее опасно быстром проникновении в сферу влияния Рима в течение XII века. Настоящая проблема заключалась в том, что, овладевая умами большого количества обычных людей, учение катаров смогло заручиться скрытой, а иногда даже явной поддержкой некоторых наиболее могущественных аристократических семейств Юго-Западной Европы. К числу наиболее известных принадлежали граф Тулузский, граф Фуа и виконт Тренкавель, правивший укрепленными городами Альби, Безье и Каркассоном, — со своими рыцарями, замками и силой оружия, сосредоточенными в Лангедоке и прилегающих районах, эти люди превратили учение катаров в нечто такое, с чем римская церковь еще никогда не сталкивалась. Это была ересь, способная нанести ответный удар, воспротивиться давлению со стороны светских властей и, если ей будет позволено распространяться и дальше, даже вытеснить католическую религию из Европы.

Более века европейская цивилизация медлила на перекрестке дорог, наблюдая за борьбой двух соперничающих духовных систем и делая выбор между двумя совершенно разными путями будущего развития. Давайте ближе познакомимся с главными персонажами этой драмы и событиями, происходившими на переломном этапе истории Европы.

Лангедок в XXI веке является частью красочной мозаики Южной Франции. Он граничит с Провансом на востоке и отделен от Испании на западе Пиренейскими горами. В XII и XIII веках он славился романтической поэзией трубадуров, «дворами любви»,[69] стойким и независимым характером своего народа и своей уникальной культурой.

В основе этого различия лежал тот факт, что жители Прованса и Лангедока никогда не являлись французскими подданными и даже не говорили по-французски. В то время само слово «Франция» для большинства людей означало лишь Иль-де — Франс — регион, непосредственно примыкающий к Парижу. В более широком смысле «Франция» также включала территорию, расположенную между Луарой, средней частью Меузы и Шельдой, но земли к югу от Луары и Центрального массива, а также все Средиземноморское побережье существовали отдельно. До конца XIV века путешественники, направлявшиеся на север из Тулузы или Авиньона, считали, что идут во Францию, а не перемещаются в ее пределах.[70]

Вместе с регионами Лимузена, старой Аквитании и южной частью Французских Альп, Лангедок и Прованс в Средние века были известны под собирательным названием Окситания. Они не образовывали государство или страну в современном понимании этого слова. Помимо членов семьи, друзей и соседей, верность большинства жителей распространялась на их родной город или селение, а также на аристократов, чьи земли они обрабатывали. Тем не менее они имели между собой гораздо больше общего, чем с культурной и политической общностью северных государств, которые находились в процессе становления еди. — ной державы, впоследствии известной под названием «Франция». Но самое главное, эти «окситанцы» были объединены общим языком, называвшимся langue doc — то есть языком, в котором слово «ок» означало «да» (в противоположность langue doil, языку XII века, которому предстояло развиться в современный французский, где слово oil означало «да» и впоследствии трансформировалось в более привычное out).

Историк Средневековья Джозеф Стрейер указывает на то, что Франция на севере и Окситания на юге были разделены одним из самых прочных языковых барьеров во всем семействе романских языков и практически не могли понять друг друга. Вместе с тем окситанский диалект очень близок к каталонскому и кастильскому наречиям. В результате в XII веке: «… купец из Нарбонна мог легко объясниться с покупателем в Барселоне, но в Париже ему понадобился бы переводчик… Барон из Иль-де-Франс мог бы объясниться с большим количеством людей в Лондоне или даже в Кельне, чем в Тулузе. Языковой барьер не является непреодолимым препятствием, но он реален и создает взаимное непонимание и подозрение».[71]

Власть в Окситании находилась в руках феодальной аристократии, над которой главенствовали три великих семейства из Фуа, Тренкавеля и Тулузы.

Считавшиеся «ровней королям и высшими над герцогами и графами»,[72] принцы из Тулузского дома правили владениями, простиравшимися от Тулузы до Нима на востоке и от Кагора на севере до Нарбонна на Средиземноморском побережье.[73] Они также имели впечатляющие международные связи и иногда могли заручиться поддержкой могущественных союзников. Раймунд VI, граф Тулузский (1194–1222), был кузеном короля Франции и шурином королей Англии и Арагона.[74] Он терпимо относился к катаризму и иногда даже проповедовал их учение и путешествовал с ними.[75]

Графы Фуа, владельцы пиренейских высокогорий вдоль границы с Испанией, славились своей военной доблестью, непреклонной решимостью и прочными связями с катарами. В 1204 году Раймунд-Роже, граф Фуа (1188–1223), был свидетелем посвящения своей овдовевшей сестры Эсклармонды в perfecti (буквально в «совершенные»), что означало высочайший ранг в духовной иерархии катаров.[76] Два года спустя его собственная жена, родившая ему шестерых детей, также была посвящена в perfecti и удалилась от мира, возглавив катарский эквивалент женского монастыря.[77] Хотя Раймунд-Роже никогда официально не вступал в ряды катаров, он всю свою жизнь был стойким противником католицизма. Однажды его солдаты изрубили Церковного каноника на куски и «использовали распятие вместо пестика, чтобы толочь специи».[78] В пространном эссе о «варварстве и злокозненности графа Фуа» католический хронист того времени пишет: «Его злодеяния превзошли все границы… Он грабил монастыри, разрушал церкви и превосходил всех остальных в своей жестокости».[79]