Испытание на зрелость - Райдо Витич

Я не пошел далеко — набрал фруктов из съедобных и удобных организму Эвы, и вернулся. Высыпал плоды перед женщиной на мох и развел костерок, чтобы она согрелась.

В дежурной упаковке осталось девятнадцать спичек, но меня это не волновало. Меня вообще больше ничего не волновало. Я лежал и смотрел в небо и понимал, что более прекрасным его не видел ни на одной станции. И понимал, что нашел дом.

Мне было настолько хорошо впервые за все два тягостных цикла эйши, которую я проклинал, как последний глупец, не ведая насколько изумителен ее итог, что я не замечал пристального взгляда своей спутницы.

Эверли грызла питательный плод и во все глаза смотрела на меня:

— Как ты нашел фрукты?

О чем она?

Небо и земля, так щедро и искренне открывшиеся мне и признавшие меня своей частью, занимали все мое существо, и в нем не было место для обдумывания пошлых вопросов и ответов. Для меня не было ничего важней этого ощущения причастности к великому становлению великой жизни, но женщину интересовали более низменные предметы.

— Я серьезно, как ты смог найти что-то в темноте? Откуда знаешь, что это съедобно.

— Боон.

— Что? — ей показалось, что я издеваюсь над ней, а я невольно вздохнул: придется отвлечься и кое-что объяснить.

— Фрукт что ты кушаешь, зовут боон. Он полезен. В нем масса веществ необходимых тебе.

— "Зовут"? Кто? Откуда ты знаешь? И почему "полезных мне"? У тебя диета?

И как ответить на этот вопрос?

Я взял мясистый плод размером с кулак и съел на глазах женщины, чтобы развеять все ее подозрения.

— Рекомендую: сочный, вкусный.

Но вместо того чтобы успокоиться, женщина заволновалась сильнее, ткнула в мою сторону пальцем:

— У тебя глаза светятся!

Это прозвучало как обвинение.

Но я тоже остолоп тот еще: замечтался, разнежился в нежных объятьях моей новой матери, и потерял бдительность.

Я сморгнул пленку, что покрывала мои глаза в темноте и посмотрел на Эву обычными для нее глазами:

— Это отсвет огня.

На том можно было бы успокоиться, но женщина сжалась, чуть отстраняясь от меня и не поверив ни одному слову.

— Кто ты? — спросила тихо, страшась и моего ответа и своего вопроса.

Я помолчал, обдумывая и решился: смысла скрывать нет. Все равно Эверли узнает рано или поздно. Рано. Мне больше не хотелось играть роль человека.

— Я оша, аддон пятого уровня.

Мои слова ничего ей не сказали, но ввели в состояние крайнего замешательства. Она молча ела, и все пыталась расшифровать то, что услышала.

Вышло неожиданное:

— Ты чужой.

— Кому? — на секунду растерялся я. Планета приняла меня, и ей я чужим быть не мог, а кому еще? Что еще могло волновать, иметь значение?

— Всем! Ты не человек! Я так и знала!

Поразительно! Разве я сказал, что-то другое? Да, не человек, но вот кто кому чужой — огромный вопрос, целая тема для долгих и нудных дискуссий. И бесполезных. Эва не была готова понимать. Она была слишком потрясена событиями, измотана раной, слишком устала, чтобы пытаться сообразить и понять, а не выдавать штамповки своего мышления, типичного для человека, но совершенно неприемлемого другим существам.

Я уставился в небо, что так манило и убаюкивало меня. Думать о странностях мыслеобразов и логики женщины, не хотелось.

— Самое лучшее и разумное, что ты можешь сделать сейчас — подумать о себе. Значит, постараться уснуть.

— Ты уходишь от разговора.

— Не вижу в нем смысла сейчас. Для начала твоему организму стоит восстановиться. Ложись спать. Я никуда не убегу и не съем тебя ночью. Поговорим завтра, послезавтра. В любой день, в любое время. Теперь его у нас с тобой много.

Эва хмурилась, пытливо изучая меня, и боролась с естественной потребностью своей системы. Ей необходимо было восстановиться, хозяйке срочно требовалось дополнительно изнасиловать ее, чтобы что-то понять.

Почему людям так нравится издеваться над собой? Неужели трудно проследить последствие своего совершенно бесплодного упрямства. Да, люди неорганизованны, мало информированы, но не глупы. И уж понять, что уставшая, измученная события Эва не сможет ничего не понять, ни принять, а только окончательно растратиться на пустые эмоции, и сляжет серьезно подорвав свои силы, мог и ребенок.

Я смотрел на звезды и мысленно взывал к благоразумию женщины.

И победил вместе с ним. Женщина тщетно насиловала себя мыслями и вот сдалась. Растянулась и закрыла глаза. Вскоре я услышал ровное дыхание. Эва спала.

Глава 3

Ее раны затягивались, но вместо помощи своему организму, себе самой, Эверли упорно противостояла ему и себе.

Меня удивляло и настораживало ее необъяснимое противостояние всему и вся.

Мне — понятно. Мы изначально не могли найти общего языка, но себе?

Сдавалось мне, что и с собой она не в ладах.

Эва была постоянно погружена в какие-то мазохистские исследования своего внутреннего мира, и переносила их на окружающую действительность. Память полностью поглотила ее и разлагала, не давая прийти в себя, даря равнодушие в лучшем случае, в худшем панику и агрессию.

Эва все время вспоминала последний рейс. Лица погибших из тех кого знала или просто видела — постоянно мелькали в ее памяти и погружали еще больше в замкнутый круг отчаянья. Она жила там, в нем. Своими переживаниями, болью, расширяя душевную рану и не давая ей затянуться. И не было ей дела до того, что вокруг.

Она боялась. Страх ел ее, подтачивая силы.

Она боялась меня. Боялась, что я силой возьму ее и в тоже время страшилась, что непривлекательна для меня, значит не возьму, значит вообще брошу.

Удивительно — как у нее все складывалось и почему не появлялось других вариантов?

Она боялась, что до конца жизни останется здесь и в то же время боялась, что нас найдут, заберут, и ей придется смотреть в глаза родственникам погибших, пересказывать представителям компании произошедшее, облекая весь пережитый кошмар в слова, и тем делая его реальным. Объясняться с Советом, ходить по инстанциям, рассказывая о катастрофе вновь и вновь, и в конце концов оказаться крайней, как единственно выжившей. Остаться с ней то ли живой, то ли мертвой.

Я не понимал ее. Ее страхи были недосягаемы для меня, как родная планета, родной клан. Он был, он имел место быть, но существовал в памяти и воображении параллельно мне, не соприкасаясь и словно становился мифом — то ли явью, то ли былью. Однако печалиться из-за этого мне казалось мягко говоря странным.

На коре молодого деревца возле нашего приюта было уже пять зарубок — столько ночей мы провели на Х-7, но ничего не менялось. Эва сторонилась меня, была угрюма и поглощена своими безрадостными мыслями, сидела обняв колени у входа в скорлупу, или лежала в ней, глядя перед собой пустыми глазами. И… мужественно поворачивала время вспять, спасала погибших, возвращалась домой не побывав на Х-7, не отведав ее плоды, не засыпая убаюканной ее тишиной, не видя ее неба, не чуя прохладу и сладость ее воздуха.