Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Коник вчера застрелился, — сказал Смайли. — Разве ты не слышал? Выбежал на улицу и пустил себе пулю в грудь: снег под ним был красным от крови. Ему не давали пособия по безработице, оттого что он — досрочно освобожденный на поруки, и на работу не брали — бывший арестант. Жена с детьми и без него жила впроголодь, а тут еще он у них на шее. Так чего же она стоит — честность, джентльмены?

— Он что, насмерть? — спросил Кип.

— А то, думаешь, промазал! — Смайли хмыкнул. — Знаешь, когда я прочитал письма в редакцию про то, что ты значишь для соотечественников, я сказал ребятам: был бы в Комиссии по досрочному освобождению такой парень, как ты, Коник и не подумал бы застрелиться.

— Как я? — с простодушным недоумением спросил Кип.

— Ну, конечно.

— Смеешься… — И он сам засмеялся. Но в глазах его появился блеск.

Смайли напомнил Кипу о мечте, которой он часто тешил себя в тюрьме, — выйти на волю и помогать таким отчаявшимся бедолагам, как Коник.

— А ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы справиться с такой работой лучше тебя? — спросил Смайли. — Разве в тюрьме ты не занимался чем-то в этом роде?

Кип кивнул, готовый, если над ним смеются, сделать вид, что так это и понял. Но, похоже, Смайли говорит всерьез. Ну а Дженкинс явно слушает с интересом. В тюрьме Кип был чем-то вроде связного, посредника между тюремными властями и заключенными, и все ему доверяли. Вспомнились голоса бывших товарищей, тех, кто приходили к нему делиться и малыми и большими бедами. «Я тот кусочек мыла несколько месяцев берег, это для меня очень дорогая вещь…» «Если он не вернет мой гребешок, изувечу. Ты ему скажи, Кип…» Даже надзиратель посылал его поговорить с арестантами, если назревал бунт. В ушах Кипа зазвучали яростные вопли заключенных, лязг металла о железные прутья решеток, грозные окрики охранников. Вот он бежит к надзирателю, просит разрешить ему, посреднику, миротворцу, поговорить с заключенными, потому что ему они доверяют.

— Так сколько мне заплатят за очерки о моей жизни? — с улыбкой спросил он Смайли.

— По двадцать долларов за каждый номер.

— Значит так: деньги за первые три сегодня же отдайте миссис Коник, остальное — в конце недели. На том и договорились.

— Идет, — согласился Смайли. — Принимаемся за работу.

Откинувшись на спинки стульев, они смотрели балетное адажио. Кип медленно постукивал кулаком правой руки о ладонь левой и думал о своем. Довелось бы ему вовремя поговорить с Коником, тот бы наверняка не застрелился. Нет, ложных сантиментов насчет бывших арестантов у него не было. На волю выходят и немало неисправимых рецидивистов. Но Коник! «Представить только! Я в Комиссии по досрочному освобождению! — думал Кип, поглядывая по сторонам. — Да нет, Смайли меня на пушку берет. А ведь в комиссии нужен такой, кому бы и арестанты доверяли, и вообще все». Да именно этим он и занимался в тюрьме. Ему вдруг отчаянно захотелось поверить в возможность осуществления его мечты. Однако он тут же посмеялся над собой и попытался ее похоронить. А она оживала вновь, еще более яркая, и все преображала. И он поймал себя на мысли о том, что работа в гостинице Дженкинса может оказаться интересной. Именно такой, какая ему нужна. Она как мост соединит два берега: тот, на котором сенатор, и другой, на котором такие, как Коник. А он, Кип, будет связным между ними.

Пока заканчивали отделку ресторана и готовились к его торжественному открытию в канун Нового года, Кипу заняться было нечем, кроме как посиживать с Дженкинсом да Стейнбеком. Большой мир, в который ему удалось заглянуть в сенаторском клубе, где рассуждали о событиях и делах значительных, важных, по-прежнему манил его. Ему хотелось вновь очутиться там, и он с радостью думал о балете на льду и трижды звонил портному, справляясь о своем костюме.

Когда Кип облачился в него и посмотрел на себя в зеркало, он слегка возгордился. Ему захотелось показаться в своей обновке матери и брату, чтобы они порадовались вместе с ним. Сияя довольной улыбкой, он зашел к родным по пути на стадион. В прихожей Кип столкнулся с Дэнисом, в руке у него был докторский чемоданчик.

— С нашей старушкой неладно? — спросил он брата.

— Я дал ей снотворного, сейчас нельзя ее беспокоить.

— Плохо с сердцем? Хуже стало?

— Ты же знаешь, она плоха. Месяца два-три, дольше ей не протянуть. Сердечная мышца совсем изношена.

Кинув недовольный взгляд на костюм брата, Дэнис молча шагнул к двери.

— Постой, что тебе не нравится? — остановил его Кип.

— Твой нелепый форс.

— А чем плохо?

— Тс-с! Тише! Она услышит.

Но Кипа задел недовольный тон брата, он схватил его за руку.

— Ну, выкладывай, что на уме. Послушаем.

— Не нравится мне все это…

— Ты меня уже давно избегаешь.

— Я о тебе из газет узнаю. Чего же еще? — сказал Дэнис, не сводя глаз с его большого свирепого лица. — Почему ты не уехал отсюда, чтобы забыть прошлое? Почему крутишься тут и даешь этому толстосуму Маклейну и всей его компании поднимать вокруг тебя победный тарарам? Может, он и щедрый человек, но совершенно безответственный. И все они такие же.

— А где бы я сейчас был, если б не они?

— Ну… — Дэнис замялся.

— Чего же ты, отвечай, доктор Ритчи. — И повторил с издевкой: — Доктор Ритчи!

Дэнис отпрянул, словно брат хотел его ударить. Кип грозно возвышался над ним в тесной прихожей, исполненный чувства бесконечной признательности к таким отзывчивым, благородным людям, как сенатор и его друзья.

— Что ж, очевидно, я и не вправе так говорить, — сказал Дэнис. — Что ты на воле — не моя заслуга. Но ты-то никогда не понимал, что для меня значишь. Я знаю, ты не хуже других, и ты добрый, отзывчивый. Но этого еще слишком мало, чтобы выбиться в число тех, кто ведет гонку. Все зависит от условий, какие вокруг тебя складываются.

Кип вдруг ощутил, как дорог он брату, и голос его дрогнул:

— Оба стараемся, как умеем, каждый на свой лад.

— Конечно.

— Заходи ко мне туда, в гостиницу.

— Цены чересчур высоки. Ну, пока, — сказал Дэнис и ушел.

Кип все стоял в прихожей, ему так хотелось пойти к матери, поговорить с ней, но он понимал, что нельзя. Он понял также, что вечер теперь испорчен. Надев шляпу, застегнув пальто, которое распахнул, чтобы показать брату костюм, он шагнул к двери. Но тут из кухни появился Тим и робко сказал:

— Дядя Кип, видите, какой у меня мяч?

— В бейсбол играешь? — рассеянно спросил Кип.

— Ну да, подающим.

И тогда внезапная тоска по простому дружескому теплу охватила Кипа, он взъерошил Тиму волосы, спросил ласково:

— А вам, ребятам, нравится толкаться возле гостиницы, где останавливаются команды бейсболистов? Особенно по вечерам, после игры, когда они со стадиона приедут, а?

— Еще как! — ответил мальчик. Он водил пальцем по швам на бейсбольном мяче, тискал его в руках. — Мяч… ну, в общем, один парень, Джо Мейерс… это его мяч, он… просил, может, вы дадите ему автограф. А я пообещал, что упрошу вас.

Лицо у Тима было встревоженное. Кип взял мяч, повертел в руках.

— На что ему мой автограф? — спросил он.

— Так ведь здорово, если подпишете вы, правда?

— Но я не играю в бейсбол.

— Ну и что! Все равно вы же посильней знаменитость, чем известный бейсболист.

— Ну нет, что ты… Ошибаешься, Тим. Никакая я не знаменитость.

Он хотел было кое-что объяснить мальчику, но его не покидала мысль о Дэнисе, о том, как сурово держался с ним брат, однако наивное мальчишеское восхищение было ему приятно. Он решил не объяснять ничего Тиму, чтобы не сбить его с толку. Он вообще боялся об этом говорить.

— Значит, будем дружить, а? — сказал он и опять взъерошил мальчику волосы, и неприятного осадка от разговора с Дэнисом как не бывало.

— Можно, я немножко провожу вас, дядя Кип?

— Нет, нет, я спешу. Надо ловить такси, я опаздываю.

Вместе с несколькими запоздавшими он спешил к входу в парк. Билетер провел его вдоль ряда лож. В темноте невозможно было разглядеть лица сидевших в них зрителей. Ледяное поле катка блестело под лучами прожекторов. Стояла тишина, слышался лишь скрежет коньков. Чемпион мира, фигурист из Вены, кружил на одной ноге, согнув в колене другую ногу и скрестив руки. Его черные напомаженные волосы, белоснежная шелковая блуза поблескивали в направленном на него луче прожектора. Но вот под взрыв аплодисментов зажегся свет, и Кип оказался в проходе один. Он растерянно глядел на вереницу белых манишек, бархатных вечерних платьев, на лысые головы стариков и радостно оживленные лица девушек. И ему почудилось — все на него смотрят. Наконец он увидел сенатора Маклейна. Тот стоя махал ему из своей ложи, и Кип кинулся туда, как ребенок в укрытие от ливня.

Рядом с сенатором сидела его дочь, коротко стриженная блондинка с круглым личиком, вздернутым носиком и ярко-голубыми глазами, которые она мило щурила. Кип обрадовался, что свет погас до того, как они с ним заговорили. Сенатор представил их друг другу: