Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— У него бессонница, — вставил Билли как бы в оправдание хозяина.

— От нее сердце барахлит, — сказал Дженкинс. — Совсем не сплю. То есть не могу выспаться. Больше чем на полчаса уснуть не удается.

— Я знал одного такого парня, — сказал Кип.

— Вес надо сбавить, — заметил Билли.

— Ничего, с этим скоро будет порядок, — сказал Дженкинс. — На меня три врача работают. Сброшу фунтов восемьдесят — и налажусь. — Он с трудом поднялся с кресла, одышливо вздохнул и улыбнулся Кипу. — Я тебя ждал. Звонил сенатору, мировой парень этот сенатор. А я уж думал, не придешь.

Отослав Билли, он продолжал разглядывать Кипа водянисто-голубыми устало мигающими глазками. Его большое тучное лицо стало серьезным.

— Словом, так, — начал он деловито. — Я все о тебе знаю и просто восхищен. Рад, что такое бывает на свете. И сенатору сказал: этот парень, говорю, не какой-нибудь сопляк задрипанный. На побегушки его не возьмешь. Он, говорю, личность. Так оно и есть, Кип. Ты — личность.

— Что-то не понял…

— Так вот, значит. — И Дженкинс перевел дух. Из-за одышки казалось, что он говорит с особым волнением и горячностью. — Мне эта идея еще на прошлой неделе пришла в голову, но поначалу я ей особого значения не придал. И только сегодня утром за завтраком, когда газеты просматривал, дошло до меня, как она для нас с тобой важна. Сенатор спрашивал, не могу ли я тебя пристроить. Да меня любой уломает… Ты ведь знал, что работа тебе обеспечена, так?

— Сенатор так сказал.

— А вот и тот, кто даст тебе эту работу.

— Очень вам благодарен.

— Не было случая, чтобы я отказал, когда меня просят. А нынче утром вот что я придумал. Ведь все рады будут тебя тут видеть. У тебя же дар — с людьми общаться. Великий дар. Понял?

— Да вы, может, шутите надо мной, — сказал Кип и широко улыбнулся.

— Вот это улыбка… — задумчиво проговорил Дженкинс.

— Она у меня сроду такая, — отшутился Кип.

— Ты что, за дурачка меня принял?

— Ну что вы!

— Улыбка твоя — деньги.

— Как это?

— Да так. Но только до меня, до многих это дойдет. — И, словно поверяя Кипу сокровенную тайну, Дженкинс начал вкрадчиво: — Видишь ли, тут у меня уютное местечко. Занимайся я только им, так или иначе имел бы неплохой доход, хотя борцу утробу набить все равно что киту. Есть у меня и команда боксеров, но от них только и проку, что себя кое-как прокормить могут, захирел у нас нынче бокс. Положим, иногда я устраиваю боксерские поединки, и нужен мне человек, чтоб все время с публикой был, встречал ее и приглядывал за порядком, в общем, такой, кто придаст заведению престиж. Давно я об этом подумывал, а нынче сказал себе: «А вот и он, тот самый малыш», стало быть, ты. Спросишь: почему? Да потому: раз ты людей любишь, они полюбят тебя.

— А делать-то мне что надо?

— Приглядывать за моим новым рестораном и шоу для развлечения публики.

— Так я же в этом ничего не смыслю.

— Я тебя что, поваром беру? Твоя работа — встречать гостей, понял? Ты знай людей люби, ясно?

Глаза Дженкинса закрывались сами собой, и он с усилием поднимал веки. Жутко было наблюдать эту отчаянную борьбу желаний: поддаться сну или добиться выгодной сделки.

— Боюсь, такая работа не по мне, — сказал Кип.

— Пятьдесят в неделю.

— Совсем не подходящее для меня дело, тут каждый день придется вспоминать то, что я хочу забыть.

— Даю семьдесят пять.

— Знаете, мистер Дженкинс, сперва я должен поговорить с сенатором Маклейном. Не такую работу он имел в виду. Да и я тоже. И мне как-то неспокойно.

— Ну что ж, с сенатором поговорить надо. Не откладывай. Позвони ему, прямо сейчас, и зайди.

— Он хотел, чтобы вы меня взяли, но, думаю, не на такую работу. Уж лучше мне сперва повидаться с ним.

Он пожал Дженкинсу руку, пообещав вернуться через два часа.

По дороге в контору сенатора Маклейна он не на шутку разволновался. «Как же я смогу приладиться к нормальной жизни, — думал он, — если придется постоянно торчать у всех на виду?» Когда в приемной он сказал миниатюрной темноволосой девушке: «Моя фамилия Кейли, сообщите сенатору, что пришел», — та медленно поднялась со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она ввела его в огромный кабинет с большими окнами и видом на озеро.

Сенатор сидел за массивным письменным столом, покрытым стеклом, и ничто в нем не напоминало удрученного встревоженного человека, который ранним утром в метель ждал Кипа. На столе перед сенатором лежали газеты, и видно было, что он как нельзя более доволен собой. У окна стоял слегка лысеющий пожилой человек с румяным улыбчивым лицом. Из-под ворота сутаны, какие носят католические священники, выглядывала малиновая полоска.

— Чего вы там стоите, Кип, — воскликнул сенатор, — подойдите сюда, мы хотим вас видеть. Познакомьтесь: это епископ Муррей. — Сенатору представился случай проявить свою склонность к широким жестам, и теперь он готов был щедро поделиться Кипом со всеми. — Вот он, ваше преосвященство. Собственной персоной.

Епископ пришел к Маклейну договориться насчет очередной ссуды под заклад церковного имущества. Кипу казалось, что эти серые проницательные глаза пытаются прочесть его мысли. Кип робко протянул ему руку, как бы прося епископа быть к нему снисходительным.

— Так-так, мистер Кейли, гм… — проговорил епископ, с откровенным любопытством разглядывая Кипа. Как христианин, он, разумеется, верил в способность человека в корне изменить образ жизни, но, зная, что это почти никогда не удается, держался настороженно. Однако, почувствовав неловкость, он сказал: — Рад видеть вас, Кейли.

Кип порывисто пожал ему руку.

— Так что там у тебя вышло с Дженкинсом, Кип? — спросил сенатор. — Он только что звонил, вроде бы не очень доволен. Что ты там такое натворил?

— Оказывается, это работа у него в ресторане. А мне бы какую-нибудь незаметную, чтоб не привлекать внимания. Кто знает, как оно на деле может обернуться.

— Полно, Кип, что ты говоришь! — Сенатор был явно шокирован. — Почему ты всегда сомневаешься? Он всегда сомневается, ваше преосвященство, ведь правда это не годится? А вот я никогда не сомневаюсь, сомнения только портят все дело.

— И эти статьи в газетах, — посетовал Кип. — Они же только во вред…

Но, видя, как воодушевлен Маклейн, он почувствовал укоры совести. Стоит ли сейчас разъяснять сенатору и епископу, что это за работа, когда они так сияют и улыбаются?

— Собственно говоря, как тут не возрадоваться, не отпраздновать возвращение блудного сына, не правда ли? — добродушно-снисходительно заметил епископ.

— Это поистине великое событие, — подтвердил сенатор.

— Подумать только… — проговорил Кип. В памяти его вдруг всплыло взволнованное лицо продавца в табачной лавке, его трогательный подарок. Выходит, людям захотелось пожать руку тому парню? И он улыбнулся, вынимая из кармана коробку с сигаретами. — Посмотрите, вот что продавец дал мне сегодня просто так, в подарок.

— Как мило и непосредственно, — сказал епископ, и, похоже, он в самом деле был тронут.

— Конечно, я же говорю: у меня на этот счет чутье, — подхватил Маклейн. — Да, Кип, вот что. Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной балет на льду, на стадионе в парке. Я уже звонил моему портному, сказал, что ты зайдешь, он снимет мерку и сошьет тебе парадный костюм. Красивая одежда человеку на пользу. Разве я не прав, ваше преосвященство?

— Что ж, плоть наша — храм духа святого, — ответил епископ, — и, полагаю, немного украсить его не грех.

— А теперь я забираю вас обоих на ленч, — объявил сенатор.

— Очень приятно, — поблагодарил Кип.

Однако епископ, опасаясь пересудов, замялся.

— Пожалуй, мне пора, — сказал он. — Совсем нет времени.

— Ну что вы, ваше преосвященство 1 В моем клубе! А после ленча мы покончим с нашим дельцем.

— Ну что ж, — со вздохом согласился епископ.

Пока сенатор надевал пальто и шляпу, а епископ, пыхтя и вздыхая, застегивал боты, Кип, поразмыслив, решил, что за ленчем будет удобнее поговорить с ним о работе в ресторане «Корона». На улице сенатор и епископ завели речь о чем-то своем, и Кип остро почувствовал, что он лишний. Он с горечью усмехнулся и перепугал епископа, когда подхватил его под руку на переходе через улицу. В клубе он робко шел за сенатором и епископом, но, после того как в гостиной все трое выпили по стаканчику хереса и ни один из внушительного вида бизнесменов не обратил на него внимания, ему стало хорошо. За столом он почти ничего не ел. Он был счастлив. Сенатор подтрунивал над епископом по поводу закладных, а тот, довольный, трясся от смеха.

— Здесь не то что в гостинице, — начал было Кип и выжидательно примолк, но сенатор продолжал шутить.

С соседних столиков Доносились голоса. Там вели беседу о Гитлере, о Муссолини, о коммунистической угрозе, об угрозе фашизма, об угрозе Джона Л. Льюиса. «До чего здорово, — думал Кип. — Никому до меня и дела нет. И о каких высоких материях тут толкуют». Спокойные голоса, непринужденные манеры, гладкие, холеные лица, уверенность, с какой держатся эти люди, — все ежеминутно убеждало его: вот мир, в который он мечтает попасть, а вовсе не в старую гостиницу с полоумным портье.