Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всякий раз, когда шарлатан выступал в сиянии магического балагана с гротескным жезлом в руке, вся его гнусность отражалась на подлинных адептах; последние поистине получали насмешки, а первые — деньги. Именно здесь, несомненно, кроется главная причина той клеветы, от которой — прежде всего в средние века — так жестоко страдали ученики Гермеса, Зороастра и Соломона: магов обвиняли в тех преступных, непристойных и богохульных обрядах, которые совершали на шабаше колдуны и колдуньи; все злодеяния этих изуверов обоих полов: — изнасилования, порча, отравления и кощунства — вменялись в вину высшим посвященным; об их частной жизни ходили самые отвратительные слухи — и их учение, считавшееся набором несусветных нелепостей и грубых оскорблений в адрес Христа и Богоматери, превращалось в жупел для благочестивых душ и предмет насмешек для остряков.
Впрочем, нужно признать, что эзотерический символизм книг по Герметизму и Каббале в немалой степени способствовал той опале, которой поверхностные умы подвергали высшие науки. Положение усугублял общий вид книг: крючковатые знаки планет, еврейские буквы иерограмм, арабские значки гримуаров, возвышенная внешняя фантазия пантаклей и мистическая причудливость притч — все эти вещи в высшей степени дьявольские, по представлениям глупцов и невежд, на первый взгляд, наивные, по мнению логических умов; но, в любом случае, возбуждающие любопытство как у тех, так и у других. Во все времена мудрецы писали и говорили на языке мифов и аллегорий, но никогда еще темнота формы так таинственно не сгущалась, как в средние века и вплоть до прошлого столетия; нетерпимость инквизиторов, постоянная угроза костра и фанатическое безумие толпы при одном упоминании о колдуне вполне оправдывают осторожность адептов. Оккультная наука подобна тем сочным плодам, которые защищает толстая и твердая кожура: нам нравится старательно счищать эту кожуру; мясистая мякоть плода, несомненно, вознаградит наши труды.
Как жестоко поносили алхимию, от всей души смеясь над трансмутацией металлов! Здесь не место для апологии и даже для изложения спагирического искусства; но мы с радостью приведем, с целью смутить слабоумных клеветников, недавнее суждение, возможно, крупнейшего химика современной Франции. Г-н Вертело, в «Истоках алхимии», пишет: «Я обнаружил не только родство идей, которые привели их (алхимиков) к занятиям трансмутацией металлов, но также теорию, философию природы, которая служила им руководством, теорию, основанную на гипотезе о единстве материи и столь же правдоподобную, в сущности, как и наиболее известные современные теории… Удивительный факт! Мнения, к которым ученые склонны приходить относительно строения материи, обладают некоторым сходством с глубинными взглядами первых алхимиков»[14].
Мы видим, какое большое значение наш славный современник придает герметической философии. Насколько же сильнее, возможно, было бы его восхищение, если бы, пройдя полное посвящение в эзотерическую спагирию, он постиг бы тройной смысл его особых выражений, о котором гений ученого позволял ему лишь частично догадываться![15]
Но алхимия — лишь малая толика универсальной науки, преподававшейся в святилищах древности. Не вызывает ли возмущения мысль о том, что самые беспристрастные умы нашего времени еще не научились различать между кровавыми оргиями пресловутого шабаша, чудовищными приапеями черной магии, с одной стороны, и празднествами этой традиционной науки посвященных Востока, с другой — самым величественным и роскошным синтезом, который претворяет в грандиозные образы высочайшие истины, о которых смутно догадывались мыслители всех времен, и блестящие гипотезы, выведенные по аналогии, которые наиболее просвещенная и рациональная наука склонна сегодня подтверждать?
Какой европейский Вальмики воспоет титанические цивилизации первобытного мира, великие интеллектуальные циклы, о которых свидетельствует Высшая Магия? И, дабы достойно прославить эту матерь всех философий, кто поведает нам эпопею ее лучезарного сияния над древними народами и недавнюю драму мученичества ее адептов во время преследований со стороны Церкви и клеветнических измышлений всего мира?.. Такой представляется нам высшая Наука в истории человечества — проклятой и непризнанной со времен отступничества гностических диссидентов; смешиваемой в воображении запуганных масс с нечестивой гоэтейей; очерненной лжеучеными, пустые мечты которых она подрывает и бредовую схоластику которых она приводит в смятение; наконец, осыпанной анафемами самонадеянного духовенства, утратившего свое первоначальное посвящение!.. Такой представляется нам эта наука на протяжении, по крайней мере, пятнадцати столетий, и, погружаясь в глубь прошлого, мы с трудом распознаем ее, сияющую и священную, в святилищах древнего мира и позднее — озаряющую чистым светом тайное христианство первых Отцов Церкви.
Мы вовсе не хотим сказать, что в древности не было колдунов и, в особенности, колдуний. Благодаря своей отравляющей магии мегеры Фессалии и Колхиды приобрели печальную известность. Ночные посетительницы могил и нечистые весталки пустынных мест, они подмешивали к усыпляюще-горькому соку белены и цикуты едкое молочко молочая и настаивали вытяжки аконита-ликоктона и мандрагоры на омерзительных ядах и непристойных гуморах. Затем их заклинания насыщали эти смеси ещё более убийственным флюидом, который их давно сдерживаемая ненависть мучительно вырабатывала и извергала в злобной, безмолвной ярости. Кухни Канидии (столь мерзкие, что при виде их Луна, говорят, закрывалась кровавым облаком) имели честь вызвать лирическое отвращение Горация, и вовсе нет нужды воспроизводить здесь их детали, которые живы в памяти всех поклонников поэта.
Не менее известна поэтизированная Гомером легенда о заколдованных спутниках Улисса — поросятах, скачущих по мановению жезла Цирцеи. Все отведали напитка и претерпели метаморфозу: двойной символ вырождения, на которое обречены пассивные натуры в жизненной борьбе, и рабства, к которому приводят нас физические страсти, не уравновешенные всегда бдительной инициативой (ведь страсть [passion] выражает пассивное состояние). Отведали все; и только Улисс отказался омочить уста в заколдованном кубке и — спокойным тоном, привычным для сознающей самое себя силы, — подняв меч в угрожающем жесте, он повелел волшебнице разрушить флюидические чары. Царь представляет здесь Адепта, владыку флюидов, поскольку, умея расстроить козни, он способен наделять отдаваемые им приказы властным глаголом своей воли. В нем Цирцея признает человека, который сильнее всех колдовских чар, и со склоненной головой подчиняется ему.
Еще более кровожадная и извращенная Медея также обязана поэтам плачевной привилегией своей славы; многие воспевали ее бродячую жизнь. Медея отравила своих близких, сожгла и убила своих детей. Укрывшись в Афинах у царя Эгея, который сделал ее матерью, она дает волю своим инстинктам хищной развращенности и похоти, твердо веря в свою безнаказанность: до тех пор, пока ее злодеяния не вызывают негодования целого города, — побледнев под свистом толпы и градом камней, несчастная вынуждена бежать с горящей во взоре лютой ненавистью, прижимая к груди единственного ребенка, которого она пощадила, подобно дважды священному плоду адюльтера и мести.
Для нас не имеет значения, реальны или легендарны истории этих двух «сестер» по колдовству. Мифические личности — это типы нравственного синтеза, в которых воплощается «средний» дух расы или касты, и нечестивый «куст» эллинских саг позволил Медее распуститься в высшем цветении соков. Да, мерзости, о которых народ рассказывает в связи с эмпузами и вампирами, были в точности осуществлены колдуньями древнего мира, которых общественный гнев клеймил также именами стрейг и ламий.
Но не будем больше останавливаться на этих ужасах. Если в средние века когда-либо смешивали образчики такого рода с подлинными посвященными, то причина в том — и я это повторяю, — что, неизбежно обреченные на костер, отлученные от церкви ipso facto[16] и преследуемые, подобно диким зверям, они были вынуждены скрывать во тьме тайну своего горестного существования. С тех пор клеветники не испытывали никаких затруднений. Но подобные вещи, слава Богу, были невозможны в те времена, когда теургия наполняла храмы чудесами; когда, спокойный и благодетельный в своем безграничном могуществе, маг восседал на троне, неприкосновенный, словно монарх, и почитаемый, словно Бог…
Поразмыслите над превосходной книгой г-на де Сент-Ива д’Альвейдра «Миссия евреев»[17]. Будучи скрупулезным исследователем некрополей прошлого, изучающим малейшие детали восточных рас и религий, этот выдающийся оккультист установил на основе самых неопровержимых доказательств ту истину, которую Фабр д’Оливе[18], а за ним Элифас Леви[19] уже позволяли прозревать в своих превосходных сочинениях: о том, что Книга Бытия — это трансцендентная космогония, в которой символически и иероглифически раскрываются самые глубокие арканы святой Каббалы. Но первоначальная Каббала — «дочь» египетского герметизма, исконные мифы которого были почерпнуты в великом индуистском источнике. Однако г-н де Сент-Ив не останавливается на Моисее; подобно мореплавателю, он исследует «поток» прошедших времен; снимая все покровы, он поднимается по течению веков вплоть до истоков цикла Рама.