Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начиная с гностического раскола и вплоть до XVIII века жизнь адептов представляется нам непрерывным мученичеством: отлученные праведники, патриархи в изгнании, «помолвленные» с виселицей и кострами, они сохраняли в испытаниях героическую безмятежность, которой Идеал вооружал и вознаграждал своих последователей; они прошли через эти муки, поскольку считали своим Долгом передать наследникам своей запрещенной веры сокровище священного знания; они записывали свои символы, которые мы сегодня расшифровываем… Эпоха официального фанатизма и народных суеверий прошла, но эпоха бездоказательных суждений и глупости все еще продолжается: если Посвященных больше не сжигают, то их все равно высмеивают и порочат. Они смирились с оскорблениями, подобно своим мученикам-отцам.
Возможно, когда-нибудь люди поймут, что древние иерофанты не были ни шарлатанами, ни слабоумными… Тогда, Христос, Твои служители вспомнят, что волхвы пали ниц пред Твоей царской колыбелью, и, распространившись повсюду, Милосердие громко заявит о том, что Твое Царствие пришло: Adveniat regnum tuum!..[6] И в ожидании этого часа Справедливости и Гнозиса мы предаем шумному осмеянию большинства и предлагаем беспристрастному суду немногих эти Очерки о Проклятых науках.
С де Г.
I
У ПОРОГА ТАЙНЫ
Устав тщетно искать сущность под покровом форм, которые она принимает, и непрестанно упираться в стену формальных видимостей, но сознавая, что по ту сторону находится нечто огромное, наименее мистический из мыслителей захотел однажды проникнуть в тайны сверхчувственного мира. Взобравшись на гору, он очутился в храме мистерий; он ударился о его порог своим лбом и своим мышлением. Что говорить! Целые поколения осаждали до него это святилище, но так и не отыскали входа и, отказавшись от этого внутреннего солнца, которое расцвечивает витражи световыми розетками, они сохранили для себя лишь ослепление этим вечным миражем. Поднимающиеся ступени храма подводят к негостеприимному граниту стен. А на фронтоне выгравированы два слова, вызывающие дрожь перед неведомым: «SCIRE NEFAS[7]».
Где-то в долине открывается склеп, ключ от которого потерян. Говорят, что в течение веков редким смельчакам удавалось проникнуть в тайну этого подземелья, где переплетаются между собой бесчисленные ходы: там помещается неумолимый исполнитель закона, от которого нельзя уклониться. Древний хранитель тайн, символический Сфинкс, стоящий на пороге, задает оккультную загадку: «Трепещи, Сын Земли, если твои руки не белы перед Господом! Йод-Хеве дает советы только своим и подводит адепта за руку к шатру своей славы; но дерзкий непосвященный неизбежно сбивается с пути и находит смерть во тьме пучины. Чего же ты ждешь? Отступить невозможно. Тебе нужно выбрать свою дорогу сквозь лабиринт; ты должен разгадать загадку или умереть…»
Не следует видеть в этих страшных символах лишь оболочку пустой угрозы. Высшая наука не может быть объектом праздного любопытства; проблема священна, над ней склонялось немало возвышенных лбов, и вопрошать Сфинкса по своей прихоти — святотатство, которое никогда не остается безнаказанным, ибо подобный язык несет в себе самом глагол своего же собственного осуждения. По вашей легкомысленной просьбе, Неведомое формулирует неожиданный и столь волнующий ответ, что одержимость им навсегда остается внутри вас. Покров тайны возбуждает ваше любопытство? Горе же вам, если вы его приподнимете! Он тотчас же выпадет из ваших дрожащих рук, и вас охватит смятение от того, что, как вам показалось, вы увидели. При всем желании вам не удастся отличить божественный луч от отражения, тысячу раз преломленного в плотных средах земной иллюзии, и эта тайна будет разъяснена позже. Как бы то ни было, фантомы галлюцинаций блуждают у порога тайны, и вы можете узнать из книги доктора Бриера де Буамона[8], как близко галлюцинация граничит с безумием.
Как мы увидим, существует дверь, через которую невозможно пройти, не вступая в контакт с некими силами, владыкой или рабом, повелителем или игрушкой которых мы неизбежно становимся. Силами, которые христианская Мистика символизировала в образе змея, приводящего человека к рабству, если человек сначала не подчинит его себе, попирая ногой его главу. Читатели «Занони»[9] — прекрасного романа сэра Бульвер-Литтона — возможно, разгадали в «отвратительном монстре», которого так некстати вызывает Глиндон, миф, аналогичный истории из Книги Бытия. «Ужасная, скрытая Вещь», «страж порога» — это флюидическая душа Земли, бессознательный гений рождения и смерти, слепой агент Вечного Становления; это двойной поток меркуриального света, о котором мы будем вскоре говорить. Английский автор чудесно показывает ту обратимость, которая превращает в жертв астрального света людей, не сумевших им управлять; Глиндон волен бежать, бороться с наваждением; но пагубное влияние привязано к нему, несмотря на то, что он им обладает, и заставит его метаться между неизбежностью и терзаниями, вплоть до дня последней катастрофы; того дня, когда Занони, в бредовом упоении добровольной жертвой, обречет себя, спасая его.
Проникнем же в экзотерический смысл этих аллегорий, пока не касаясь другого смысла. Помимо сердечных заболеваний, обычно служащих результатом сильных эмоций, помимо неминуемой смерти от кровоизлияния в мозг, помимо опасностей более странной природы, о которых мы сообщим в свое время, неблагоразумная практика гипнотизма, a fortiori[10] церемониальной магии, неизбежно вызывает у экспериментатора непреодолимое отвращение к жизни. Сам Элифас[11] — несмотря на то что он был адептом высшего порядка — признается, что почувствовал, вследствие любопытного опыта по некромантии, который он произвел в Лондоне в 1854 г., глубокое и меланхолическое влечение к смерти, хотя и без попыток самоубийства. Что уж говорить о невеждах, очертя голову занимающихся магнетизмом, законов которого они не знают, или спиритизмом, который сам по себе является извращением и безумием? «Блаженны те, — восклицает знаменитый Дюпоте[12], — кто умирает скоропостижно, тою смертью, которую осуждает Церковь! Все великодушное убивает себя…»
История изобилует примерами подобных фактов. Пророчески предсказав день своей смерти, Жером Кардан покончил с собой (1576), дабы не опровергнуть астрологию. Шрепфер из Лейпцига, в довершение своей славы некроманта, вышиб себе мозги (1774). Спирит Лафатер умер при загадочных обстоятельствах (1801). Что же касается саркастического аббата Монфокона де Виллара, который поднял на смех графа де Габалиса[13], то мы, возможно, даже не знаем, каков был скрытый смысл его трагического конца (1673).
Итак, над энтузиастами чудесного и дерзкими любителями загробных откровений веет ветер гибели и смерти. Нам не составило бы труда продолжить этот некрологический список! Но он не имеет значения. Чуждые безумному любопытству, равно как и невосприимчивые к нездоровым эмоциям, лишь те из нас могут безнаказанно сталкиваться с операциями науки, кто способен отличить явление от наваждения и закаляет свой разум от любых иллюзий. Экспериментатор, который спокойно говорит себе: «У моего сердца нет причин биться чаще: невидимая сила, с грохотом передвигающая мебель, — это одический поток, подчиняющийся моей воле; человеческая форма, которая сгущается и скапливается в парах этих благовоний, — всего лишь флюидическая коагуляция, красочное отражение сна из моего мозга, азотное творение глагола моей воли…» Тот, кто говорит так спокойно, наверняка не подвергается никакой опасности; он заслуживает звания адепта.
Но крайне редко встречаются те, кому можно по праву присвоить подобное звание. Таких людей, всегда немногочисленных, сегодня труднее отыскать, чем когда-либо: к тому же не очень склонные к тому, чтобы иметь вес в обществе, они живут и умирают в безвестности. Зеваки же сбегаются к самым шумным ораторам, и популярность приходит к откровенным позерам. Слава улыбается ярмарочным чудотворцам и болезненным чудакам, по очереди освящая их: таким был колдун Симон во времена св. Петра; в прошлом столетии — карточный гадальщик Эттейлла и исступленный Теот; а еще вчера — медиум Хоум и прорицатель Вентра!.. Некоторые другие — на сей раз подлинные ученые — тоже произвели фурор, однако благодаря сомнительным и шарлатанским сторонам своего характера: таковы были граф де Сен-Жермен и божественный Калиостро; прорицатель-бенедиктинец Пьер-Клирик и архидуховный хиромант Дебароль.
Всякий раз, когда шарлатан выступал в сиянии магического балагана с гротескным жезлом в руке, вся его гнусность отражалась на подлинных адептах; последние поистине получали насмешки, а первые — деньги. Именно здесь, несомненно, кроется главная причина той клеветы, от которой — прежде всего в средние века — так жестоко страдали ученики Гермеса, Зороастра и Соломона: магов обвиняли в тех преступных, непристойных и богохульных обрядах, которые совершали на шабаше колдуны и колдуньи; все злодеяния этих изуверов обоих полов: — изнасилования, порча, отравления и кощунства — вменялись в вину высшим посвященным; об их частной жизни ходили самые отвратительные слухи — и их учение, считавшееся набором несусветных нелепостей и грубых оскорблений в адрес Христа и Богоматери, превращалось в жупел для благочестивых душ и предмет насмешек для остряков.