Император. Кровь богов - Конн Иггульден

Форум заполняли горожане и солдаты, пришедшие, чтобы в последний раз отдать почести Юлию Цезарю. Богатым и бедным приходилось стоять рядом, и то и дело раздавались крики раздражения и ярости, потому что все больше и больше людей поднималось на Форум. Какая-то женщина принялась громко звать потерявшегося ребенка, и Марк тяжело вздохнул. Ему хотелось, чтобы Цезарь стоял рядом и наблюдал, просто наблюдал, как бурлит Рим, объединившись у тела бога.

Для всех, кто хотел взглянуть на него, никак не могло хватить места. Солнце молотком било по обнаженным головам людей, стремившихся поближе разглядеть покойника. Жара только нарастала с самой зари, когда тело Цезаря выставили на Форуме, и сорок центурионов Десятого легиона встали вокруг него. Тело лежало на золоченом ложе, которое в этот день стало центром мира.

Усилием воли Марк Антоний поднял голову. Он не спал две ночи и обильно потел. Жажда уже начинала становиться мучительной, но он не решался пить, чтобы малая нужна не заставила его покинуть Форум. Он намеревался только глотнуть вина перед выступлением, и раб стоял у его плеча с чашей и куском материи. Марк Антоний подготовился к выступлению и знал, что провала не будет. Он не смотрел на лицо своего друга. И так уже насмотрелся за то время, пока тело обмывали, а раны считали и перерисовывали чернилами и углем ученые врачи, чтобы потом доложить Сенату. Теперь на ложе лежал всего лишь труп, а не тот человек, который согнул Сенат в бараний рог, перед которым преклоняли колени цари и фараоны. Покачнувшись от внезапного головокружения, Марк Антоний крепко сжал правой рукой свитки. Пергамент затрещал и смялся. Марк понимал, что ему следовало поспать хотя бы несколько часов. Он не имел права потерять сознание и свалиться без чувств, не мог выказать горе или ярость. Это могло его погубить.

Он не видел Освободителей, но знал, что все они здесь. Двадцать три человека вонзали кинжалы в его друга, многие уже после его смерти, словно присоединяясь к ритуалу. Взгляд Марка Антония становился ледяным, а спина выпрямлялась, когда он думал о них. Он долгие часы жалел о том, что его там не было, что он не знал о готовящемся убийстве, но понимал, что все это пустое. Он не мог изменить прошлое, не мог вернуть ни единого ушедшего мгновения. И пусть он хотел орать на них, хотел призвать солдат, чтобы их растерзали в клочья, ему приходилось улыбаться и относиться к ним как к великим людям Рима. Во рту от этих мыслей появлялся привкус желчи. Они наблюдали за ним, ждали окончания похорон, ждали, пока горожане успокоятся, чтобы потом насладиться новыми должностями и властью, которые принесли им их кинжалы. От этой мысли Антоний заскрипел зубами. Он носил маску с того самого момента, как первые слухи достигли его ушей. Цезаря убили, а эти тявкающие псы заседали в Сенате. Ему пришлось сжать волю в кулак, чтобы скрыть омерзение. И все-таки он поступил правильно, предложив амнистию. У него едва повернулся язык, чтобы произнести эти слова, но, возможно, благодаря этому Сенат согласился на торжественные похороны. У Освободителей эта идея вызвала разве что ухмылку. Они не сомневались в своей победе и новом раскладе сил.

– Тряпку и чашу! – рявкнул Марк Антоний.

Раб подошел, вытер пот с лица своего господина, а Антоний взял чашу и глотнул вина, чтобы смочить горло. Пришла пора обратиться к Риму. Он выпрямился во весь рост, позволив рабу поправить складки своей тоги. Одно плечо оставалось голым, и он чувствовал, как под мышкой холодеет пот. Шагнув из тени под яркие лучи солнца, Марк прошел мимо центурионов, которые сурово смотрели на толпу. Четыре шага, и он в последний раз оказался на возвышении рядом с Юлием.

Толпа увидела консула, и шум разом стих. Они не хотели пропустить ни слова, и эта внезапная тишина едва не подкосила его решимость. Марк Антоний оглядел красивые здания и храмы Форума. В каждом окне торчали головы, и он задался вопросом, где сейчас Брут и Кассий. Они не могли пропустить момента своего триумфа, он в этом не сомневался. И консул начал, возвысив голос до крика.

– Граждане Рима! Я один из вас, консул этого города. И однако я говорю не только от себя, когда речь о Цезаре. Я говорю языком каждого гражданина. Сегодня я говорю за наших соотечественников, наших людей. Сенат издал закон о воздании почестей Цезарю, и, когда я буду называть его имена, вы услышите не мой голос, а свой.

Он повернулся к ростре, чтобы взглянуть на тело своего друга. На Форум пала мертвая тишина. Раны Цезаря прикрывала тога и нижняя туника. Крови в теле уже не осталось, и Марк Антоний знал, что за дни, предшествующие похоронам, раны побледнели и затвердели. Из всего живого оставался только венок из зеленого лавра на голове Цезаря.

– Он был Гаем Юлием Цезарем, сыном Гая Юлия и Аврелии, из Юлиев, род которых восходит к Энею из Трои, сыну Венеры. Он был консулом, и он был императором Рима. Он был отцом страны, и прежний месяц, квинтилий, переименовали в его честь. Кроме всего прочего, ему поклонялись как богу. Все это говорит о том, как мы чтили Цезаря. Наш достопочтенный Сенат постановил, что тело его останется нетронутым, под страхом смерти. И даровал неприкосновенность всем, кто был с ним в момент его смерти. По законам Рима тело Цезаря священно. К нему нельзя прикасаться. Храм его плоти должен остаться нетронутым, так повелевает наш закон!

Он помолчал, прислушиваясь к ропоту недовольства, прошелестевшего над огромной толпой.

– Он не вырывал эти титулы силой из рук Сената, из наших рук. Он даже не просил их, но они даровались ему, лились на него потоком, в благодарность за его службу Риму. Сегодня мы чтим его снова в вашем присутствии. Все вы свидетели чести Рима.

Один из центурионов неловко переступил с ноги на ногу, и Марк Антоний посмотрел вниз, а затем снова поднял глаза, встретившись взглядом с сотнями тех, кто стоял в толпе. В них он увидел злость и стыд, после чего кивнул, глубоко вдохнул и продолжил:

– По нашим законам, по нашей римской чести, мы дали клятву защищать Цезаря всей нашей мощью. Мы дали клятву, что те, кто не сможет его защитить, будут навеки прокляты.

Толпа застонала громче, словно все поняла, и Марк Антоний возвысил голос.

– О, Юпитер и все боги, простите нас за нашу неудачу! Проявите милосердие к нам, не сдержавшим слова. Простите нам всем наши нарушенные клятвы.

Он посмотрел на тело своего друга. Потом его взгляд на мгновение метнулся к зданию Сената. На ступенях стояли люди в белом, стояли и наблюдали. Со ступеней открывался прекрасный вид и на тело, и на оратора, и Марк Антоний задался вопросом, наслаждаются ли они своим правом занимать столь выигрышные места. И в толпе многие обратили враждебные взгляды на стоявших перед зданием Сената.

– Цезарь любил Рим. И Рим любил своего лучшего сына, но мы его не спасли, – продолжал Антоний. – Никто не будет мстить за его смерть, за все законы и за пустые обещания, не сумевшие удержать кинжалы. Закон – всего лишь желание людей, записанное и обретшее силу, без которой он – ничто.

Он выдержал паузу, чтобы дать им подумать, и толпа откликнулась, зашевелилась, сердца забились сильнее, кровь побежала быстрее. Они все ждали его слов. Еще один центурион посмотрел на консула, и в его взгляде читалось молчаливое предупреждение. Он попытался заглянуть Марку Антонию в глаза, но тот его проигнорировал.

– От вашего имени Сенат объявил амнистию тем, кто называет себя Освободителями. От вашего имени закон должен выполняться. Тому порукой ваша честь. Это тоже священно, нерушимо, – провозгласил оратор.

Толпа зарычала, и Марк Антоний заколебался. Толпа могла сделать с ним, что хотела, как и с центурионами, стоявшими вокруг возвышения. Стоило ему перегнуть палку, слишком усилить чувство вины или разозлить, и толпа проглотила бы его. Он шел по лезвию ножа, прекрасно отдавая себе отчет, на что способны разъяренные римляне. Вновь он посмотрел на сенаторов и увидел, что число их заметно уменьшилось, потому что они тоже прочувствовали настроения толпы и просчитали, на ком она может выместить свою злость. Марк Антоний улыбнулся, собравшись с духом и зная, что хотел от него Юлий. Он знал это с того самого момента, когда увидел Кассия и других заговорщиков, входящих в Сенат с высоко поднятыми руками, чтобы показать всем, что на них кровь тирана. Он хотел, чтобы народ Рима понял, что сделали эти люди. Чтобы увидел, что произошло.

Марк наклонился к центурионам и понизил голос, чтобы его услышал только тот, кто стоял ближе всех.

– Поднимись сюда. Встань рядом со мной.

Центуриона словно создали для подобных церемоний: сверкающий панцирь, эталонный плюмаж – это был, конечно же, ветеран не одной войны. Ответил он с неохотой, потому что инстинкт самосохранения требовал не спускать глаз с толпы, подступившей очень уж близко.

– Консул… мой пост здесь… – начал он.

Антоний опустился на одно колено, и в его шепоте послышалась злость.