Девятый Замок - Хаген Альварсон

Он не всегда был таким. Не бедно жил прадед Ари. Первый, кто из рода Струве Котла поселился в Норгарде. Был у него длинный дом, и даже староста не постыдился бы его. Да только произошла неприятность. Разгневал ли Ари Предков, покинула ли его удача, или просто Тэор Златоусый, бог грозы, крепко набрался в ту ночь, и швырнул свой молот куда попало — никто не скажет. А только однажды молния ударила в гордый красивый дом. И дом сгорел дотла. Никто не пострадал: Ари с семьей был на юге, а когда вернулся…

— Когда вернулся, — говорил Снорри, — то взялся за новый дом. Решил не морочить себе голову и устроил такую вот нору. Окошко оставил…

Окошко было небольшим, круглым, застеклённым. В стекле плясал огонь. Как в синих глазах гостьи.

Снорри помолчал. И сказал ещё:

— Говорили, будто бы в ту ночь, когда сгорел дом Ари, из пламени выехал багровый всадник, протрубил в рог и ускакал на север. И в том году случилась война с горными цвергами. Этот всадник всегда предвещает войну. Да ты знаешь…

— Нет, не знаю. Откуда бы? — удивилась она.

И Снорри заметил, что нет больше в её очах холодного стекла. Есть свет, тепло и запах летнего неба.

— Думается мне, — усмехнулся он, — не слишком обрадуются твои родители, узнав, что ты пьёшь одна с незнакомцем.

— А как им узнать? — хитро улыбнулась она. — Они в другом городе. В Аскенхольме.

— О, так ты, видимо, и есть та самая Митрун, дочь Лаунда Лысого, знаменитого законоведа?

— Хороший знак, — фыркнула она, — ты наконец-то спросил, как меня зовут!

— И что же, позволь полюбопытствовать, делает юная и, думается, незамужняя девушка так далеко от дома родителей?

— Любопытство не доводит до добра. Вот не скажу!

— Я спрашиваю как хозяин дома.

— А мне нетрудно его покинуть.

— Будет трудно, ежели я запру дверь.

— Тогда я тебя заколдую. Я волшебница!

— О! Прости, благородная госпожа! — Снорри со смехом повалился перед ней на колени. — Прости, не признал сразу! Смилуйся, не превращай меня ни во что скользкое и противное.

Она взглянула снисходительно.

— Ну ладно. Не буду. Я сегодня добрая. Можешь встать.

И залилась смехом.

Снорри грустно улыбнулся.

— Могу встать, да не хочу. Митрун, позволь мне посидеть так, у твоих ног.

Она опешила. Потом кивнула.

— Хорошо. Только без глупостей.

— Мне нынче не до глупостей.

— Что, совсем? — лукаво спросила Митрун.

Снорри поднял взгляд. Их глаза встретились. Он взял её руки в свои.

А потом их неудержимо потянуло друг к другу. И поцелуй был тёплый, кисло-сладкий, с горчинкой, как глинтвейн. Хмельным, как знаменитое вересковое пиво. И неожиданно глубоким, как море, которого Митрун никогда не видела…

Она смущённо потупила взор. Только сердечко бешено стучало…

Снорри положил рыжую голову ей на колени и замер. Потом вздрогнул. Задрожал. Митрун не сразу поняла, что он плачет. А когда поняла — сердце её поплыло, точно восковое, под жаром нежности и — что уж тут — жалости. Она гладила Снорри, что-то шептала, утешала, как могла. Как умела. Дома, в Аскенхольме, ей редко доводилось кого-либо утешать.

Не потому, что там не страдали. Просто у неё не было для них сострадания. Ни капли.

— Прости, Митрун… прости, — шепнул Снорри.

— За что?

— …и спасибо. Только не спрашивай за что.

— Не спрошу.

…В камине горел огонь. Двое обнимались и тихо беседовали. Иногда прерывались для поцелуя. Они не видели, как на них с улыбкой смотрят из кургана Турлог и Асгерд.

— Скажи, Митрун… почему ты тогда подошла ко мне? В тот вечер, когда хоронили мою мать?

Митрун растерянно улыбнулась. Она не знала, почему.

— Какая разница, Снорри? — попыталась уйти от ответа.

— Если спрашиваю, значит, разница есть, — проворчал тот. — И меня не просто так назвали Упрямым. Так что не надейся, что забуду.

Она молчала, глядя в огонь, и её взор снова становился стеклянным. Снорри вдруг испугался, что больше не увидит неба в её глазах.

— Я не просто так спрашиваю, — сказал он поспешно. — Мне надо знать, зачем тебе это… Сегодня я осознал, насколько одинок. У тебя есть родичи, также, думается, есть настоящие друзья. Есть на кого опереться. У меня нет никого. Я один.

— Нет, не один! Не говори так! — сказала Митрун горячо. — Ты не один, я с тобой! Я хочу быть с тобой, Снорри. Я не знаю, почему тогда подошла к тебе. Не знаю, почему сейчас… Просто увидела, что тебе плохо, а когда плохо, нельзя быть одному. И я поняла, что не могу не разделить твоё горе. Есть такие вещи, которые надо сделать… не потому, что так кто-то говорит, или так принято, или так выгодно, или так уж повелось, или кому-то на зло… Просто потому, что так надо. Иначе нельзя… Ты понимаешь?

— О да, — хмуро кивнул Снорри, — о да. Понимаю. Послушай… Я люблю тебя. Я, собственно, уже давно тебя люблю. Просто понял только теперь. Если для тебя это не игра… а на то не похоже… мне хотелось б вот так сидеть с тобою не от случая к случаю… если ты понимаешь… наверное, я похож на дуралея…

— Ну что ты, — со смехом отозвалась Митрун. — Разве что на дурачка…

— О, спасибо. Знаю, так дела не делают, но… Словом, Митрун, дочь Лаунда, будь моей… Если, конечно, ты надолго в Норгарде.

Синеглазка строго взглянула на него.

— Не подумай, сын Турлога, — гордо сказала она, — что я из тех девок, которыми можно воспользоваться и бросить!

— А ты не подумай, дочь законоведа, — перебил Снорри не слишком ласково, — что я из тех кобелей, что бросаются на каждую задранную юбку. Быть может, я небогат, а моего отца отвергли от рода, но честь для меня не пустой звук! Я соблюдаю древние обычаи, и коль уж приглянулась мне одна дева, то я буду верен ей до самого кургана! Пусть даже я для неё лишь игрушка.

Потом замолк. Вздохнул. И добавил, глядя в ночь:

— Но, думается, я не игрушка для тебя. Не так ли?

— Ох, Снорри, — Митрун покачала головой. — Нет, конечно. Это не моя прихоть. Мой батюшка строг, так что мне не до причуд. Представляю, какие будут у меня неприятности с тётушкой Эльвой… А вот как ей объяснить, что я не могу иначе? Что ты мне полюбился?..

Покраснела, опустила глаза.

— Ты похожа на цветочек, — сказал Снорри. И добавил с ухмылкой: — Ничего, мой цветочек, объясним твоей тётушке Эльве, и не такое объясняли. А кстати, не та ли это Эльва, которая?..

Эльва Старая Дева была сестрой Лаунда Лысого. Девой она была по глубокому убеждению, а старой — по причине почтенного возраста. Говорили ей, что хранить девство сверх меры весьма подозрительно, и к тому же противно природе, но она не слушала. Зная её нрав, никто особо в женихи и не набивался. А нрав её с годами не стал лучше. Она превратилась в милую старушку, с добрыми-добрыми глазами и душой пса Манагарма, что вырвется из заточения в Час Рагнарёк на погибель всему живому…