Рассказы - Хуан Саэр

— Инспектор, не дайте ему выпить это! Виселицу разгрузили бы от простолюдинов, принимай она исправно венценосных особ!

Безымянная биография

Порой мы задумываемся о ядерных взрывах или об этой потрепанной планете, висящей в черном пространстве, ибо Господь велик. И нас пробирает дрожь, и хочется зайтись в крике, но мы тут же забываем об этом и вновь принимаемся воображать, сколько всего можно было бы сделать, получи мы в один прекрасный день лаконичное письмо из Калифорнии, извещающее, что неведомый родственник только что оставил нам в наследство миллион долларов. Зимой мы с нетерпением ждем лета, но когда, бездельничая, лениво загораем под январским солнцем, то вдруг ощущаем, что мысли крутятся вокруг втягивающегося отверстия, крошечного водоворота, неумолимо устремленного вниз или вовнутрь, по спирали. Затем приходят однообразные дни: работа, школа для детей, возможность повышения по службе или внезапный поворот в нашей жизни, что мы осторожно обсуждаем с нашими женами в постели перед сном. Или новый адрес, воспоминание, вечеринка, где первые рюмки вызывают у нас легкое возбуждение, и мы начинаем нести несуразности, слегка важничая, так как остальным они кажутся забавными. Тело наше меняется; когда мы принимаем душ по утрам, нам не до этого, ведь надо спешить в офис и вообще мы еще не совсем проснулись. Но порой, по возвращении с работы мы позволяем себе прилечь, так как вечером предстоит пойти с женой в кино или на ужин к друзьям, а после застываем надолго под теплой водой и затем внимательно разглядываем свое голое тело в зеркале ванной комнаты или платяного шкафа, в спальне, пока вытираемся. Как бы то ни было, мы еще вполне в форме. В день, когда происходит революция, мы не идем на работу и следим за событиями, слушая транзистор и обсуждая их. Мы отлично помним, чем вызвано наше негодование, особенно по поводу того нового типа, молодого, который так нам не нравился из-за желтых, изъеденных зубов, и как в один прекрасный день он ни с того ни с сего исчез, даже не предупредив и не простившись с товарищами. Уж и не помним, как его звали. Если все будет хорошо, на следующий год поедем в Бразилию или в Пунта-дель-Эсте, в Уругвай. Если одолевает хандра, мы садимся в машину и кружим по городу в одиночестве. Если позволят, мы с удовольствием готовы даже миновать контрольный пост на дороге и заехать подальше в сельскую местность, однажды мы добрались до Эсперансы. Это было летним вечером, и люди сидели с пивом на тротуарах, в барах, устроенных вокруг площади. На обратном пути мы видели, как белеет под луной неподвижная пшеница, отливающая металлом. Мы спим прекрасно, без сновидений. В иные времена, до свадьбы, у нас случались приступы бессонницы, и тогда мы видели, как сквозь щели жалюзи пробиваются красно-зеленые отблески световой рекламы, мигающие на белой стене спальни. Иных проблем со здоровьем у нас, слава богу, никогда не было, то ли потому что не курим, то ли по чистой случайности. И вроде пока избавлены от тех страшных вещей, которые обычно случаются с другими. Когда наша жена забеременеет, мы в последний месяц забавляемся тем, что прикладываем ухо к ее животу и слушаем движения внутри, неясный шум существа, которое уже готовится вырваться на волю, выпасть в лоно чудесного многообразия, которое зовется миром. Инстинктивно мы с волнением и страхом закрываем глаза, ибо нам чудится, что с минуты на минуту мы отчетливо услышим грохот этого потрясающего явления.

Смена места жительства

Пару лет назад я уехал из дома и сменил имя. Политика несколько содействовала принятию моего решения. Во время демонстрации в Буэнос-Айресе полиция взяла меня на заметку, и поскольку, несмотря на передовые идеи, я не мог рассчитывать на солидарную поддержку, так как не состоял ни в какой подпольной организации, то счел уместным сменить место жительства и на время исчезнуть. Итак, я сел в автобус и приехал в этот город, который летом жарится на берегу великой реки.

Ничто так не стимулирует размышления, как поездки. Долгой ночью непрерывного движения в грохочущем автобусе око путешественника не смыкается, бодрствует, бдительно следит за музыкой мира. По сути, именно в автобусе мне внезапно, словно в горячке, пришла в голову мысль не просто спасаться бегством, а кардинально поменять идентичность. Я собирался начать новую жизнь под другим именем, с другой профессией, другой внешностью, другой судьбой. Пять-шесть гребков руками, — и я выйду из моря моего прошлого на девственный берег. Без семьи, без друзей, без работы, без piccolo mondo antico[5], в чьей утробе лишь прозябаешь, грядущее виделось мне ровным и светлым, а главное — хрупким и нежным, как новорожденное дитя. Я устроился в пансионе, подделал документы, изменил внешность и нашел себе место продавца книг с доставкой на дом. Газеты считали меня умершим. Писали, будто тайная полиция разобралась со мной. Однако из-за царившего террора на поверхность пробивались лишь туманные намеки.

Это случилось примерно два года назад. На второй или третий месяц моего нового бытия, заметив, что мои привычки не очень изменились, я решил системно менять свои склонности и обычаи. Я бросил курить; испытывая неизменное отвращение к фасоли и жирному мясу, принялся есть их ежедневно, пока они не стали моим любимым блюдом; решил писать левой рукой и внедрил радикально новые варианты в мои глубинные убеждения. Таким образом, через год моя личность полностью преобразилась. Я казался себе, что называется, другим человеком.

Как видно, я говорю «казался себе», а не «стал». Со временем я замечаю, что импульсом к изменениям явилась своего рода закоснелость моей жизни, которую я едва осознавал. Ощущение, будто я двигаюсь по кругу, никак не вперед, вечно чуть перегибаю или недотягиваю, не вписываюсь ни в какое определение, никогда не знаю точно, вижу ли я во сне или наяву, не знаю порой, что ответить на четкие альтернативы, предлагаемые другими. Годами мне чудилось, что это непригодность чисто индивидуальная, субъективная, что моя личная история повернулась таким образом, что я оказался в ней узником, почти лишенным возможности принимать решения, и что другие, на мой сторонний взгляд, не испытывали в этом мире ни малейшего неудобства. За два года, тем не менее, исчез мой прокуренный голос, мой столичный выговор. Но былая трясина, которая раскинулась и порой тяжело хлюпает где-то внизу, подавая признаки жизни, наводит на мысль о том, что, либо я выбрал неподходящую маску, либо все мы, люди, независимо от особенностей нашей судьбы никогда не окажемся на высоте положения или, вернее сказать, мироздания.

Gens nigra[6]

Темные существа, за которыми я ежедневно наблюдаю из окна моего офиса — а работаю я по административной части в государственной железнодорожной компании, — по всей видимости, регламентировали до миллиметра не только свою биологическую деятельность, но и воображаемую жизнь. Они словно не в силах выбраться из порочного крута привычек, безрассудных верований, фантазий. Про себя я окрестил их gens nigra очевидно по причине общего внешнего вида, а также множества родственных черт, бросающихся в глаза, когда я сравниваю различные их повадки.

Прошлым летом, в полуденный час аперитива, который я проводил на террасе скромного пансиона на средиземноморском пляже, с моего шезлонга я любил следить взглядом за полетом чайки. Каждый день, в один и тот же час она трижды или четырежды облетала по периметру полукруг бухты, а затем садилась на одну и ту же скалу, откуда в медленном и теперь уже низком парении устраивала в окрестностях рейды за рыбой. Эти краткие и почти всегда успешные рейды были внезапны и разнообразны, вызванные каким-нибудь внешним стимулом, появлением добычи, например, или всплеском и сверканием воды, создававшим подобное впечатление. Их случайный характер становился еще очевиднее в сравнении с круговым облетом, который птица совершала по периметру бухты на постоянной высоте, продвигаясь благодаря столь равномерным взмахам крыльев, что создавалось впечатление, будто взмахи эти и есть основной мотив полета, точно речь идет о преднамеренном занятии. Она была подобна государыне, каждодневно облетающей свои владения, чтобы не столько показать свое могущество, сколько испытать внутреннее упоение и удостовериться, что каждый из образующих их элементов по-прежнему пребывает на своем месте.

Если в том крупном городе Западной Европы, где я живу (его название не суть важно), отдельные представители gens nigra и поступают схожим образом, мы не должны обманываться: речь идет отнюдь не о тождественных случаях. Gens nigra сложнее; вполне возможно, что жажда власти и упоение как самоцель временами искушают его представителей, но неизменно они приходят к этому мучительными путями.

Имеет смысл описать пейзаж, который я имею счастье созерцать каждый день из моего офиса. Хотя город считается одним из красивейших в Европе именно благодаря обилию гармоничных зданий и ансамблей, сохранившихся с прежних столетий, причем порою даже более древних, чем эпоха Средневековья, район, в котором находится мой офис, хоть и расположен в самом центре, являет собой островок прямых линий, двадцати-, тридцати- и даже сорокаэтажных башен. Здесь доминируют алюминий, стекло, бесконечная череда подлинных и фальш-окон, белых поверхностей, которые слепят либо играют занятным зеленовато-металлическим отливом, и все это размещено вокруг крупной железнодорожной станции (этим объясняется наличие моего офиса), высотного административного здания, торгового центра и тридцатиэтажной гостиницы класса люкс. С восточной стороны описываемый ансамбль резко упирается в проспект девятнадцатого века, а к западу заканчивается просторной круглой площадью, унылой, открытой всем ветрам; выглядит она старше средневековых кварталов, хотя и существует не более десятка лет. Ее фальшивые колоннады, встроенные в фасады зданий, дорические архитравы, затейливо вставленные как нарочитые цитаты из классики, обнаруживают истинную цель эстетики постмодерна: убедить замороченных аргументацией членов муниципального совета в необходимости выделять деньги на дорогие строительные объекты через уверения в том, что классическое и современное прекрасно уживаются вместе, и таким образом силой доводов избавить их от страха перед якобы буйным и категоричным авангардом.