Рассказы - Хуан Саэр

Собеседники улыбаются, но все по-разному. Лицо упомянутого Пичона Гарая озаряет блуждающая улыбка, будто слова Томатиса вызвали у него не непосредственные эмоции, а смутные воспоминания. Сольди же, напротив, помешивает кофе, видимо, ожидая, пока тот слегка остынет, поднимает голову, и его внимательный, усмехающийся взгляд мгновенно встречается с ироническим взором Томатиса; а у самого Нулы, не упустившего ни единого слова из рассказа, на лице едва ли уже не играет рассеянная улыбка, которая так и не проявится четко, поскольку последнюю минуту, даже не понимая зачем, он наблюдает за официантом: принеся заказ, тот вновь садится у входной двери и продолжает чтение вечерней газеты. В силу некого беспредметного любопытства, каким, с другой стороны, любопытство почти всегда и бывает, Нула пытается угадать, с какого раздела официант возобновил чтение, и прикидывает, что по количеству страниц, зажатых в левой руке, — их больше, чем оставшихся в правой, на которые обращен взор склонившего голову человека, — речь, скорее всего, идет о новостях спорта. Официант слишком очевидно принадлежит к типу «старого креола», чтобы страницы светской хроники или культурной афиши, рассчитанные скорее на представителей среднего класса и буржуазии и непосредственно предшествующие спортивному разделу в макете газеты, неизменном с незапамятных времен, могли привлечь его внимание, хотя Нула и не исключает, что больше всего он, возможно, интересуется некрологами, а потом — телепрограммой на завтра, как наиболее подходящей его возможностям досуга. Что касается погоды, то благодаря продолжающему лить плотному и шумному дождю, который сопровождается продолжительными молниями и нескончаемым громом, нетрудно проверить, оказался ли прогноз газеты «Ла Рехион», устаревший уже несколько часов назад, точным или ошибочным. Исходя из сдержанного вида и явного безразличия официанта к гремящей грозе, Нула отклоняет мысль о подобном археологическом любопытстве и выбирает спортивную страницу. И именно в эту минуту некое впечатление, занятное, хотя и хорошо знакомое от частого повторения, поглощает его полностью, как это уже не раз происходило за последнее время в самые различные моменты и в самых неожиданных местах — он может находиться дома или на улице, в городе или в поездке, один или в компании, в дневное время или ночное, утром или вечером, зимой или летом, в приятных или неприятных, серьезных или забавных обстоятельствах, — яркое, живое присутствие всего окружающего, словно выпуклость и плотность материи вдруг возросла, или будто каждая вещь, включенная в настоящее, внезапно обрела дополнительную долю реальности, явственно овладевает его чувствами и в силу некоего ассоциативного автоматизма вызывает в нем аналогичное подобие мысли, невербальное убеждение, каковое, если попытаться перевести его в слова, может быть сформулировано таким образом: Мир есть это и ничто иное, он не кажется ни враждебным, ни радушным, скорее нейтральным. И теперешнее впечатление, без всякого внематериального дополнения или продолжения — это действительно и есть я. Пока длится этот мир чистой материи, извергнувший из себя всякую легенду, мир ни дружественный, ни враждебный, а скорее ясный и сияющий для чувств, я защищен от времени, от боли, от смерти, хотя мне и пришлось отдать взамен привычное, радость, упоение. Но это начинает проходить, проходит. Уже прошло. За несколько секунд, пока длилась его отвлеченность, охватившая в плане явлений последние слова из отступления Томатиса, какие-то движения ложечки Сольди в чашке с кофе и легкое, задумчивое покачивание головы официанта, вызванное некой очевидностью чтения, переживание проявилось и вновь ушло, и улыбка Нулы, едва наметившись на губах, становится откровеннее и шире — чуть ли не избыточной, — когда его взгляд обращается к Томатису, который после взвешенной и чисто риторической паузы решает продолжить.

— Да, — говорит он. — Да. Именно так бы я и написал. Шерлок Холмс, после этого несколько педантичного доказательства, которое Ватсон, многократно в течение многих лет подобное наблюдавший, слушал с плохо скрываемым нетерпением и счел излишним, мог бы высказаться следующим образом, разумеется, в стихах, хотя я пока что резюмирую это устно в прозе, и получилось бы примерно так: ужасные события, весть о которых распространилась в последние дни, пробудили во мне вполне понятное любопытство, так что посредством прессы, с помощью моих архивов, а также благодаря содействию такого современного благодетеля старости, как телефон, мне удалось собрать значительное количество фактов, позволивших получить наиболее полное представление о ситуации. Означенная медсестра, которой вменяется страшное преступление, отравила молоко и молочные смеси в родильном доме и выпила тот же яд, какой дала шестнадцати младенцам, то есть всем детям, родившимся в роддоме за последнюю неделю и еще не выписанным вместе с матерями из больницы. Она отравила детское питание рано утром на кухне, а затем покончила с собой, прежде чем смертоносный яд был роздан новорожденным различными способами, и в силу этих обстоятельств дело представляет собой курьезный случай в анналах криминальной истории не только из-за характерных, особенно ужасных деталей, но также и потому, что, хотя орудие преступления, по-видимому, было подготовлено заблаговременно, жертвы были убиты через несколько часов после смерти самого преступника. Относительно мотивов страшного преступления газетные обозреватели и криминальные специалисты в целом, как мне удалось заключить из их заявлений, вполне определенных, хотя и мало понятных людям непросвещенным, выдвинули три гипотезы. Согласно первой, гибель новорожденных младенцев объясняется недосмотром медсестры, которая, осознав свою ошибку и глубоко ошеломленная ее последствиями, решила наложить на себя руки. Но эта гипотеза немедленно рушится в силу того, на что я указал ранее, а именно: младенцы были отравлены, по меньшей мере, через два часа после самоубийства медсестры, а такого промежутка времени вполне хватило бы ей для исправления ошибки и предотвращения трагедии. Вторая гипотеза говорит в пользу преднамеренного поступка и самоубийства, а третья — о преступлении сестры и ее убийстве от руки кого-то, кто решил отомстить за малюток, придав деянию даже в глазах полиции все признаки самоубийства. Таковы гипотезы, сумбурно распространяемые в общественных кругах, но есть еще и четвертая, хотя она, чтобы мы могли принять ее как достоверную, зависит от реального совершения неких событий, пока не произошедших. Если, как я рассчитываю с сегодняшнего утра, эти события произойдут в том порядке, в каком я себе это представляю, они без необходимости дополнительных доказательств станут подтверждением последней гипотезы, которую, как вы уже догадались, я разработал сам. Я вам скажу, что это будут за события, но поскольку у нас впереди достаточно времени, воспользуемся им для подведения общего итога ситуации. Мы можем разделить дело на четыре разных аспекта: 1) родильный дом; 2) его главный благодетель; 3) медсестра; 4) шестнадцать новорожденных.

Родильный дом, в котором происходили события, — это недавно созданное учреждение: оно существует чуть более года и было открыто лично министром здравоохранения, так как речь идет о больнице, оборудованной новейшими достижениями науки и техники в данной сфере, а также о знаменательном политическом акте, состоявшемся в предвыборный период в округе, от которого министр выступал кандидатом на собственное переизбрание в палату общин. В день открытия в официальной ложе находился лорд W., наследственный, разумеется, член палаты лордов, явившийся одним из главных благодетелей нового родильного дома, поскольку тот был построен на землях, принадлежавших его семье и переданных в дар органам здравоохранения. Кроме того, лорд W. возглавил кампанию по сбору частных средств, в определенный момент широко разрекламированную, ведь, как я смог уточнить в моем личном архиве, ряд общенациональных и региональных газет поместили на первой полосе фотографию лорда, ставящего в муниципалитете округа, где планировалось строить здание, подпись под актом дарения земель.

Откровенно говоря, подобная смесь политической рекламы, вопросов здравоохранения и благотворительности мне не совсем по душе, — здесь мы с вами схожи во мнении, не правда ли, мой дорогой Ватсон? — но должен признаться, что пожертвование оказалось крупным, а строительство родильного дома явилось знаком подлинного прогресса в этом небольшом городке, надолго забытом властями и, в силу печального события, ставшем два-три дня назад всемирно известным. С другой стороны, участие лорда W. оказалось решающим для осуществления предприятия, и с моей стороны было бы несправедливо отрицать его заслугу. И хотя доктор Ватсон приписывал мне некогда полное отсутствие интереса к философии, досуг и затворничество последних лет позволили мне частенько обращаться к трудам одного небесталанного немецкого мыслителя, профессора Иммануила Канта — не знаю, приходилось ли вам слышать о нем, потому что речь идет о довольно безвестном персонаже, я сам услышал его имя в прошлом году впервые, — из сочинений которого мне приходит на память следующее размышление: для натуры благородной скорее желательно стремление сторониться титулов и пренебрегать ими, а вовсе не принимать и не демонстрировать их. Нам еще предстоит увидеть, благороден ли наш лорд на самом деле, но в любом случае он — главный представитель одного из древнейших родов Англии, могущего, как я уже упоминал, явиться альтернативой царствующей династии, что свидетельствует о его солидном политическом весе. Его род пользуется большим влиянием и имеет ответвления по всей Европе, а имущество представляет собой одно из величайших состояний в мире, не только в виде земельных владений, разного рода собственности, произведений искусства, но и промышленных предприятий, а также инвестиций в торговый, банковский и биржевой капитал. В стране его влияние столь велико, что даже превосходит влияние представителей короны, поскольку не так подвержено бесцеремонности современного мира. Хорошо известно, что, хотя лорд неизменно занимает осмотрительную позицию, он является одним из лидеров палаты лордов и идейным ориентиром консервативной партии. В свои пятьдесят лет он находится на вершине общественной, политической и финансовой власти, и могу утверждать без малейшего преувеличения, что с учетом всех вышеперечисленных качеств плюс отличного здоровья, атлетической внешности и прекрасной семьи его положение на сегодняшний день является одним из самых завидных в мире.