С отрога Геликона - Михаил Афинянин

Однако, музыка никак Гераклу не давалась. Прежде всего, он не находил большого удовольствия в том, чтобы ее слушать. Он просто не понимал, для чего она нужна и, соответственно, не понимал, почему он должен учиться извлекать звуки, смысла которых не видит. К тому же, процесс обучения, заключавшийся в длительных, оттачивающих движения пальцев упражнениях, предполагавших сидение подолгу на одном месте, утомлял молодого Геракла больше нежели, например, упражнение в беге или с мечом. Родители видели, как, без преувеличения, страдает их сын от занятий кифарой, но прекращать их они и не думали. Всякий раз, когда Геракл упрашивал их покончить с этими его мучениями, Амфитрион напирал на то, что упорство – важнейшее качество воина, и что если Гераклу не нравится музыка как таковая, пусть он рассматривает эти занятия как упражнения в упорстве.

Конечно, страдал в свою очередь и Лин. Он тоже видел, как мучается бедный мальчик, и не раз говорил об этом Амфитриону, но тот снова и снова настаивал на продолжении обучения и периодически поднимал Лину плату. Трудно объяснить, чем руководствовался Амфитрион в своем упорстве. Так или иначе, по-видимому, он несколько перегнул палку, ибо случилось вот что.

Гераклу было настрого запрещено спорить с учителями. Все свое недовольство он всегда высказывал родителям, и Амфитрион улаживал возникавшие время от времени конфликты. До времени не спорил Геракл и с Лином. Однако, тут через родителей «правды» добиться ему никак не удавалось, и тогда он решился на запретное.

Кстати сказать, Гераклу было в это время уже восемнадцать лет. Он явно выдавался среди сверстников силой и красотой тела. Роста он был не слишком высокого, но и не слишком низкого. Его рыжие волосы причудливо вились и ниспадали на мощные плечи. Больше всего юный Геракл любил носить темно-зеленого цвета короткую хламиду. Она не стесняла его в движениях, и к тому же, как говорила Алкмена, она цветом подходила к его оливкового цвета глазам. Золотая застежка у него на груди, подарок матери, была выполнена в виде змеи. Таким цветущим и уверенным в себе юношей расхаживал Геракл по узким улицам Фив.

Таким же примерно явился он со своей кифарой в сад своего дома, где, ожидая его, уже музицировал Лин. Его от природы выпученные и к тому же в этот момент устремленные в какую-то бесконечную даль глаза выдавали жгучую преданность тому, чем он был занят. Геракл наблюдал за ним, некоторое время, скрываясь за дверью. Казавшаяся безумной увлеченность Лина смешила его до невозможности, но ему предстоял серьезный разговор, поэтому вышел и поприветствовал учителя он только тогда, когда сумел окончательно подавить смех. Лин повернулся и, продолжая еще перебирать струны, оглядел Геракла с ног до головы. Увы, ничего нового вроде, к примеру, горящих глаз ученика он не увидел. Он перестал играть, поставил кифару на землю и, тяжело вздохнув, поздоровался с Гераклом.

– Послушай, Лин, – обратился к нему Геракл, сев на стул напротив учителя, – я знаю, ты можешь меня сразу остановить и даже пожаловаться отцу, но ради богов прошу, выслушай меня.

К чести Лина надо сказать, что он уже несколько лет как был готов к такому повороту вещей и заранее для себя решил, что по крайней мере даст юноше выговорится. Кифареда поражал его нескончаемый запас терпения.

– Слушаю тебя, Геракл, – сказал он, посмотрев на юношу располагающим взглядом.

– Лин, я давно хотел тебя спросить… Скажи, для чего нужна воину музыка?

– О Геракл! Я верю, что музыка обладает огромной чудодейственной силой. Я сам видел, как мой друг Орфей усмирял игрой на кифаре диких зверей. А если такое возможно, то, согласись, внушить воину с помощью музыки отвагу не составит большого труда. Вот послушай…

Лин сыграл нечто, по его мнению, вселяющее боевой дух, но это не впечатлило Геракла. Разумный довод, правда, подействовал на него.

– Ты знаешь, Лин, – ответил он, несколько бравируя, – быть может я и соглашусь, что кого-то эта мелодия может вдохновить на подвиги. Но, не знаю, веришь ты мне или нет, я и без нее готов хоть сейчас биться с миниями.

Лин улыбнулся.

– Насколько я знаю, Геракл, отец хочет сделать тебя не простым воином, а военначальником, не так ли?

– Так.

– Ну а тогда посмотри на твоих сверстников: как ты думаешь, все ли из них так же отважны как ты? А если нет, почему бы не пробудить в них отвагу при помощи музыки?

– Хм, пожалуй ты прав, – вынужден был согласиться Геракл, – но тогда скажи, для чего мне самому уметь играть? Неужели военначальник должен это уметь и сам делать это для своих воинов? Неужели царь не может нанять, к примеру, тебя или хоть того же Орфея на службу для своего войска?

– Может, конечно, царь или военначальник, все равно. Но, дело в том, что, чтобы нанять кого-то, нужно понимать, что хорошо, а что дурно в этом искусстве. Лучший же способ понять – это приобщиться к этому искусству самому.

Лин продолжал смотреть на Геракла искренней отеческой улыбкой. Он умилялся чистой наивности ученика и, вместе с тем, восхищался зачатками заключенного в его юной душе благоразумия. Ученик же отнюдь не был счастлив, он досадовал на Лина, ибо впервые в жизни терпел поражение. Раньше времени, однако, он не желал сдаваться:

– А почему я не могу, – продолжал он расспрашивать учителя, – положиться в этом вопросе на мнение знающих людей? На твое, например…

– Знающие люди, Геракл, безусловно, тебе помогут. На мое мнение ты можешь рассчитывать всегда. Но раз ты полководец, и заведуешь в войске всем, что для него необходимо, решение все равно принимать тебе. Так что лучше бы разбираться в предмете самому. Это все равно как если бы тебе надо было построить городскую стену. Конечно, каменщики предложили бы тебе материал. Но, рассуди сам, неужели бы ты лично его не проверил? Ведь случись неприятелю слишком легким усилием пробить стену, вина за это будет вся на тебе.

– Хорошо, Лин, пусть ты тысячу раз прав, – отвечал Геракл, едва сдерживая слезы. Он был вне себя. – Я знаю, мой отец, только недавно впервые услышал кифару, и ничего в ней не смыслит. Но ты, Лин, ведь играешь давно, учеников наверное перевидел немало. Если ты считаешь, что тебе на меня стоит тратить время, я могу представить, какого мнения ты о самом себе!

Лин сколько угодно мог вести отвлеченные беседы о музыке, но самого себя он ценил и, как ему казалось, по праву. Переход на личность моментально взбесил его. С криками «ах ты, негодный мальчишка!» он бросился на Геракла, размахивая своей тяжелой кифарой. Геракл убегал и умело уворачивался от ударов. Одновременно он пытался объяснить Лину, что ничего плохого не имел в виду. Несколько раз он все же достаточно больно получил по рукам и по плечам. Геракл понимал, что лучшим исходом для него было бы покинуть поле этой неравной битвы, попросту убежать, но этого не позволяла гордость будущего воина. Нанести удар сам он боялся, ибо знал о своей силе. Долго он пребывал в такой нерешительности, после чего все же, улучив момент, размахнулся.

Ударенный кифаред упал на колени и закричал от боли. Однако закричав, он тут же изменился в лице, будто бы его что-то смутило. Он мгновенно успокоился, будто бы должен был удостовериться в чем-то, и пропел: «Аааааа....». Потом еще раз тоже самое, только выше, потом еще раз ниже и потом еще несколько раз то выше, то ниже, в разных тонах. Геракл сначала недоумевал. Он пятился назад, глядя на умоляющее, едва ли не плачущее лицо учителя. Однако, он сразу все понял, когда из левого уха Лина заструилась кровь. Ухо это больше ничего не слышало.

Не на шутку перепугавшись, Геракл не нашел ничего лучше, как бежать.

Глава 5.

Дом Амфитриона находился ближе к южным воротам Фив. Вместо того, чтобы покинуть город кратчайшим путем, в возбуждении не разбирая толком, куда бежать, Геракл направился через весь город на восток.

Об дороге этой Гераклу много рассказывал отец, ибо несколько лет назад именно этой дорогой пришла в Фивы беда. Вела дорога через Тенерийскую равнину к небольшому городу Галиарту, а уже оттуда мимо озера Копаиды в минийский Орхомен. С этим городом Фивы были в постоянной борьбе, но в последней битве фиванцы были разбиты на голову, вынуждены были разоружиться и платить миниям дань. Амфитриону чудом удалось сохранить оружие, с помощью которого он продолжал обучать сына. Вообще, Амфитриону, как военначальнику, да и всему его семейству пришлось после этой битвы несладко. Креонт перестал платить жалование, и жили они поэтому лишь за счет того, что разводили коров, стадо которых пригнали с собой еще из Тиринфа. Тем не менее, Амфитрион экономил на чем угодно, только не на обучении Геракла, и даже Лину только повышал плату. А этот самый Геракл, надежда и упование отца, между тем, покинул дом.

Все же достоверно неизвестно, выбежал ли он случайно тогда на орхоменскую дорогу или намеревался переметнуться к врагам. Так или иначе, богам было угодно совсем иное. Увы, в будущем Гераклу довелось лишь однажды повторить это путешествие. И то, делал он это второпях, на коне и был он при этом уже далеко не тем, полным надежд и предвкушений юношей. Вспоминая позже об этом побеге из дома, он сначала всегда называл эту дорогу дорогой любви, но потом очень быстро он поправлял себя: «…нет, это не столько дорога любви, это дорога надежды, дорога света…». Действительно, все самое светлое в жизни Геракла, быть может за исключением смерти, произошло в те немногие недели, когда он жил там, куда вела его эта дорога.